https://wodolei.ru/catalog/unitazy/deshevie/
Ростовщику не впервой было покупать вещи целыми лотками. Трезвый или пьяный, менее ценный предмет мог подождать. Жорж Голтье ловко выудил так и не пришедшего в себя человека со дна бесценной тележки, оттащил с дороги и положил под лестницу прохладиться.После этого, укладывая вещи на тележку, Жорж Голтье время от времени оглядывался: он, по правде говоря, всегда был законопослушным обывателем.И вот он уловил какое-то движение у себя за спиной, повернул голову и сказал наставительно, чтобы слышал любой, находящийся поблизости.— Друг мой, вам нужно привести себя в порядок прежде, чем идти домой, к жене. Поднимитесь наверх: мадам быстро прочистит вам мозги и изгонит винные пары. Огонь может переметнуться сюда, только если ветер изменится, а люди ходят быстрее часов.В конце концов он ненадолго оторвался от своих трудов, зашел на лестницу и, взяв незнакомца за прожженный и пыльный плащ, поднял его и помог преодолеть шесть ступенек до первой площадки. Парень открыл глаза. Мастер Голтье усмехнулся и своим скрипучим голосом громко крикнул даме, живущей наверху:— Мадам! Посетитель!Это были первые внятные слова, которые дошли до Фрэнсиса Кроуфорда с тех пор, как он покинул горящий дом в верхней части улицы. Он смутно припоминал мародеров, вывезших его, сделку, которую он заключил в надежде, что Голтье, знавший его историю от Абернаси, заплатит за путешествие в тряской тележке к этому дому, адрес которого еще давно дал ему тот же Абернаси. И теперь голос, хриплый и бесцеремонный, прокричал:— Мадам! Посетитель!К этому времени Лаймонду после больших усилий удалось выпрямиться. Здоровой рукой он нащупал холодное дерево перил, оперся на них, перенеся тяжесть тела на неповрежденную ногу, посмотрел вверх и встретился взглядом с выпуклыми глазами женщины: черты ее склоненного лица казались тонкими, а кожа, высохшая, как пергамент, висела мягкими складками. Две длинные, туго заплетенные косы невероятно золотого цвета спускались, слегка покачиваясь, из-под высокого головного убора, вышедшего из моды еще в прошлом веке. Одежды ее были длинными, гладкими, струящимися без фижм, а ноздри над спесиво поджатыми губами казались широкими, как у античной статуи. Лаймонд всеми силами старался стоять прямо и неподвижно, откинув голову назад, сдерживая дыхание. На лице готической фигуры, что возвышалась над ним в полумгле, казалось, мелькнула улыбка.— Aucassins, damoisiax, sire Взгляните, девушки: то Окассен! (ст.-фр.)
, — произнесла дама де Дубтанс, незамедлительно найдя подходящую средневековую цитату.«Господи Иисусе!» — подумал Лаймонд, потрясенный таким приветствием. Словно сквозь туман, он искал нужную цитату в ответ. Немногое помнил он о том, что произошло дальше — только в кошмарах являлась ему эта встреча, но навсегда изменилось его отношение к балладе «Окассен и Николетт» 1). В какой-то момент, повинуясь жестокой необходимости, он вынужден был сказать: «Не, Dieus, douse creature… « О Боже, Создатель милосердный… (ст.-фр.)
— Если я упаду, о прелестное создание, то сломаю себе шею, а если останусь здесь, меня схватят и сожгут на костре.И через минуту ее властный голос произнес:— Окассен, le beau le blond Прекрасный, златокудрый… (ст.-фр.)
… Ты ранен: le sang vous coule des bras! По вашим рукам течет кровь (ст.-фр.).
Ты истекаешь кровью по крайней мере в пятидесяти местах… — И, наконец, подобрав свои юбки, женщина стала неторопливо спускаться к нему, а он как раз читал нараспев:Туда хочу подняться я,Где ты стоишь, сестра моя;Где, дева, примешь ты меня;Там, наверху, в сиянье дня.…Как я хочу быть там, наверху,Там, наверху, с тобой.Впоследствии он вспоминал, как смотрел на нее: снизу вверх; старая дама приподняла свою парчовую юбку, и за две ступеньки до площадки, где он стоял, Лаймонд разглядел мягкую остроконечную туфлю и костлявую лодыжку. Даже в своем тогдашнем состоянии, забавляясь безумной параллелью между реальным положением вещей и балладой, он помнил, как изо всех сил пытался, уже наполовину теряя сознание, улестить ее:— Итак, пилигрим был излечен.Ему удалось произнести это, и только своего последнего перехода наверх, до кровати дамы де Дубтанс, он не помнил.Он просыпался дважды, один раз от лихорадочного сна его пробудили звуки верджинела 2). Он лежал тогда в ее комнате — темной пещере с толстыми стенами, заполненной старыми книгами и вышивками, — и смотрел на ее желтоватый с крупным носом профиль: играла сама дама. Кажется, он опять был привязан к кровати — боль под бинтами, безусловно, уменьшилась.Он увидел, как дама кончила играть, встала и подошла ближе. Она составляет гороскопы, говорил Абернаси. Постепенно, как в тумане, в памяти всплывали другие сведения о даме де Дубтанс. Какими-то сверхъестественными путями знающая все обо всех, бесконечно любопытная и невероятно беспристрастная — так утверждали знающие ее. В молодости ее обвиняли в черной магии, но ничего не смогли доказать… Безусловно, ни деньги, ни власть ее не интересовали. Схемы, которые она чертила, были ее детьми, а вся жизнь ее посвящалась собиранию фактов, с помощью которых можно было угадывать чужую судьбу. Невозмутимая, мудрая в своей старости, она, как говорили, судила о жизни непредвзято, но сурово. В конце концов, все волнения человеческой души — не более, чем линия гороскопа.Когда она подошла совсем близко, Лаймонд тихо заговорил: поблагодарил за помощь, попросил сообщить Абернаси о том, где он находится.Он, не подумав, заговорил по-английски. Старая дама внимательно слушала, вытянув длинную, жилистую шею, толстые косы не шелохнулись. Затем ее скрюченная правая рука, расцвеченная и отягощенная причудливыми кольцами, коснулась его губ, как бы запечатывая их.— Or se chante Здесь болтают (фр.).
, — сказала она. — Слухи распространяются. Обыскивают дом за домом. Говори на родном языке со мной или с Голтье, если тебе это необходимо, но больше ни с кем… Назови мне день и час твоего рождения.Она говорила по-английски небрежно, коверкая слова. Так люди, владеющие многими языками, обращаются с ними, будто с моллюсками, разбивая и отбрасывая раковину и используя только мясо. Дама не спросила, в каком году он родился. Когда он сообщил старухе все, что она хотела знать, та долго и пристально смотрела на него своими внимательными косящими глазами, и его внезапно осенило, что ей давно уже это известно. Едва только мысль пришла ему в голову, дама улыбнулась: узкие, будто резиновые, щеки как бы раздвинулись, и улыбка коснулась властного рта.— Ты восприимчивый. Я знала твоего деда, — заявила она. — Он до сих пор иногда говорит со мною.— Он умер, — отозвался Лаймонд. Это, конечно, было правдой. Первый лорд Калтер, его блистательный дед, почитаемый в Шотландии и во Франции, в честь которого он получил свое имя, умер много лет назад. Но сказанные даме слова прозвучали глупо — он бормотал их, как бы защищаясь. Он понял, что каким-то образом дама де Дубтанс была знакома с его дедом и, безусловно, знала, что тот умер. Что еще ей было известно, он не представлял себе. Но в полной тишине ощущал, как велика сила ее ума, твердого, мощного, причудливого, пытающегося овладеть его мыслями.Он не знал, долго ли продолжалось молчание, сколько времени они противоборствовали, но вот кто-то издал долгий вздох, медленный, почти неслышный, и серые длинные крючковатые пальцы снова на минуту коснулись его лба.— Ты хорошо хранишь свои секреты, — сказала дама. — Можно поздравить Сибиллу.Затем узы как будто разомкнулись, и он снова впал в забытье и не видел больше ни ее, ни комнаты.В следующий раз сознание вернулось на краткий миг. Он лежал не в кровати, а на каких-то мешках в крошечном холодном чулане, разделяя убежище с чудесными, дорогими вещицами, — комнату же за дверью чулана обыскивали. Он слышал принужденные вопросы и непривычные любезности: солдаты и их лейтенант явно трепетали перед дамой де Дубтанс. Через щель, в которую у него не было сил заглянуть, проникал, изгибаясь дугою, единственный луч голубого света. Праздными пальцами Лаймонд прикасался к перламутру и бронзе, лаковым коробочкам и браслетам, лежавшим так близко от его головы.Затем солдаты ушли, вроде бы удовлетворенные; дверь маленькой сокровищницы распахнулась, и его перенесли из укрытия обратно на кровать. На мгновение ему показалось, что над ним склонилась Уна О'Дуайер с длинными, непривычно золотыми волосами, затем он понял, что это дама де Дубтанс: из-за ее плеча выглядывает головка маленького ростовщика, а позади — темное, улыбающееся, увенчанное тюрбаном лицо Абернаси.Теперь все было просто. Все, что осталось сделать, — произнести вслух указание, сложившееся в уме с тех пор, как он очнулся: четыре слова, которые он без конца повторял про себя.Но горло было стиснуто Бог знает какими силами — от лихорадки или от наркотиков, от поврежденных мускулов, от духовного и телесного изнеможения голос не подчинялся ему. На какой-то миг от напряжения у него потемнело в глазах и он оказался в пустоте — безмолвный, слепой, неспособный прорваться к людям.Но он должен. Но он скажет.Закрыв глаза, Лаймонд лежал и пытался освободить свой мозг от страха, найти ясную мысль, где-то безмолвно притаившуюся, и выразить ее словами.Возникла пауза, которая собравшимся вокруг кровати показалась нескончаемой. В выцветших глазах дамы де Дубтанс вспыхнул странный огонек: она отвернулась от человека, безмолвно лежащего на постели, и оживленно бросила по-французски погонщику слонов:— Отвезите его в Севиньи.На следующий день ради вящей безопасности решили разобрать особняк Мутье. Дойдя до сложенного из плит фундамента, обнаружили испачканную одежду и разорванный плащ из перьев. Весь дом лежал в руинах, и если Тади Бой Беллах погиб в огне, как утверждали слухи, то никакого иного следа не осталось.И полтора дня его брат, его королева, леди Флеминг, Эрскины и все прочие считали Лаймонда погибшим. Эрскин, сам впавший в отчаяние, боялся того, что скрывалось за оцепеневшим, лишенным выражения, бледным лицом Ричарда. Затем пришло сообщение от Абернаси, а вместе с тем строгий приказ — Лаймонд находился в своем доме, в Севиньи, но никто не должен посещать его — ни Ричард, ни Эрскины, ни их друзья.Проходили недели, февраль сменился мартом, но нового сообщения не поступало. Однажды, когда на деревьях стали набухать почки, Ричард проехал верхом мимо Севиньи и увидел белые башни над темно-розовой и желтой дымкой, но стены были слишком высокими, а разросшиеся сады слишком густыми, больше ничего невозможно было разглядеть. Ричард даже не знал, что у брата есть такое имение. На следующий день, двигаясь будто бы в бесконечной, бессмысленной пустоте, он отправился с беззаботной молодой компанией к астрологу в причудливый дом под названием «Дубтанс». Астролог оказался женщиной. Она составила ему гороскоп и, разглядывая его с раздражающей снисходительностью, дала только один совет:— Весна — прекрасное время года во Франции. Вам следует остаться.Том Эрскин собирался вернуться домой в конце месяца. Похоже, что и Дженни Флеминг, несмотря на свою самоуверенность, тоже отбывала. Они остановятся в Париже, затем пересекут Ла-Манш и приедут в Англию, где Эрскин задержится, чтобы нанести визит королю, прежде чем отправиться на север. Предполагалось, что Дженни на корабле и в карете доберется до дому более прямым путем.Ричард спрашивал себя, не поехать ли ему тоже. Пока такого желания не было. Ему не хотелось встречаться с Сибиллой, не имея новых известий, или с такими известиями, какие у него были. И в то же время он исчерпал все попытки приблизиться к тайне, на какие только был способен его разум.Ричард принял на себя обязанности по охране юной королевы, но уже несколько недель ничего тревожного не происходило. Лаймонд не умер и не мог умереть, иначе Абернаси нашел бы возможность сообщить им. Но как сильно он, должно быть, искалечен, если вынужден выносить эту изоляцию, это изматывающее молчание. Мысль о состоянии брата терзала Ричарда днем и ночью. Новое появление оллава при дворе исключалось: воровство и коварные замыслы Тади были доказаны во всех деталях самым неопровержимым образом. Это поразительное обвинение доставило Ричарду странное чувство облегчения. Во всяком случае, это спасет Фрэнсиса — хотя бы от самого себя. Неопровержимое доказательство того, в чем они с Эрскином иногда сомневались, теперь было налицо: хозяин Стюарта жил не за морями, и Стюарт не работал в одиночку в надежде выгодно продать свои непрошеные услуги. Здесь, во Франции, за спиной лучника стоял другой разум, другой человек, принимавший непосредственное участие в заговоре.С помощью Эрскина Ричард пытался ухватиться за любую нить. Они съездили в Неви, чтобы посетить ту ирландку, Уну О'Дуайер, которой Тади Бой как-то устроил серенаду у дома, столь таинственно потом сгоревшего. Ее они не застали. Тетка сказала, что девушка уехала к Мутье, в их дом на юге, но адрес дать категорически отказалась.— Разве недостаточно они пострадали, лишившись крыши над головой по милости бродячих скоморохов?Они с Уной были в Неви во время катастрофы у Тур-де-Миним и некоторое время спустя. Из рассказов соседей стало очевидно, что Мутье считались людьми безобидными и хорошо известными. Из всего того, что они узнали, Ричард с горечью заключил, что Лаймонд, вероятно, с великим трудом добрался в Блуа сам, зная, что дом пуст, и догадываясь так или иначе, что его вот-вот разоблачат или оклевещут. Неведение мешало им действовать — на это, видимо, и рассчитывал Лаймонд. То же неведение обеспечивало и их безопасность.Тем временем королева-мать, находясь рядом с юной королевой, не собиралась возвращаться в Шотландию, и французский двор с неизменным очарованием старался сделать ее беспокойное пребывание приятным. Правда, прежний блеск потускнел. Никто в Блуа не сажал больше блудниц на коров и не гонял их по городу. Великий пост прошел в Блуа и Амбуазе и закончился тихо, спокойно, вяло, без смеха, сатиры и бойких непристойных куплетов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
, — произнесла дама де Дубтанс, незамедлительно найдя подходящую средневековую цитату.«Господи Иисусе!» — подумал Лаймонд, потрясенный таким приветствием. Словно сквозь туман, он искал нужную цитату в ответ. Немногое помнил он о том, что произошло дальше — только в кошмарах являлась ему эта встреча, но навсегда изменилось его отношение к балладе «Окассен и Николетт» 1). В какой-то момент, повинуясь жестокой необходимости, он вынужден был сказать: «Не, Dieus, douse creature… « О Боже, Создатель милосердный… (ст.-фр.)
— Если я упаду, о прелестное создание, то сломаю себе шею, а если останусь здесь, меня схватят и сожгут на костре.И через минуту ее властный голос произнес:— Окассен, le beau le blond Прекрасный, златокудрый… (ст.-фр.)
… Ты ранен: le sang vous coule des bras! По вашим рукам течет кровь (ст.-фр.).
Ты истекаешь кровью по крайней мере в пятидесяти местах… — И, наконец, подобрав свои юбки, женщина стала неторопливо спускаться к нему, а он как раз читал нараспев:Туда хочу подняться я,Где ты стоишь, сестра моя;Где, дева, примешь ты меня;Там, наверху, в сиянье дня.…Как я хочу быть там, наверху,Там, наверху, с тобой.Впоследствии он вспоминал, как смотрел на нее: снизу вверх; старая дама приподняла свою парчовую юбку, и за две ступеньки до площадки, где он стоял, Лаймонд разглядел мягкую остроконечную туфлю и костлявую лодыжку. Даже в своем тогдашнем состоянии, забавляясь безумной параллелью между реальным положением вещей и балладой, он помнил, как изо всех сил пытался, уже наполовину теряя сознание, улестить ее:— Итак, пилигрим был излечен.Ему удалось произнести это, и только своего последнего перехода наверх, до кровати дамы де Дубтанс, он не помнил.Он просыпался дважды, один раз от лихорадочного сна его пробудили звуки верджинела 2). Он лежал тогда в ее комнате — темной пещере с толстыми стенами, заполненной старыми книгами и вышивками, — и смотрел на ее желтоватый с крупным носом профиль: играла сама дама. Кажется, он опять был привязан к кровати — боль под бинтами, безусловно, уменьшилась.Он увидел, как дама кончила играть, встала и подошла ближе. Она составляет гороскопы, говорил Абернаси. Постепенно, как в тумане, в памяти всплывали другие сведения о даме де Дубтанс. Какими-то сверхъестественными путями знающая все обо всех, бесконечно любопытная и невероятно беспристрастная — так утверждали знающие ее. В молодости ее обвиняли в черной магии, но ничего не смогли доказать… Безусловно, ни деньги, ни власть ее не интересовали. Схемы, которые она чертила, были ее детьми, а вся жизнь ее посвящалась собиранию фактов, с помощью которых можно было угадывать чужую судьбу. Невозмутимая, мудрая в своей старости, она, как говорили, судила о жизни непредвзято, но сурово. В конце концов, все волнения человеческой души — не более, чем линия гороскопа.Когда она подошла совсем близко, Лаймонд тихо заговорил: поблагодарил за помощь, попросил сообщить Абернаси о том, где он находится.Он, не подумав, заговорил по-английски. Старая дама внимательно слушала, вытянув длинную, жилистую шею, толстые косы не шелохнулись. Затем ее скрюченная правая рука, расцвеченная и отягощенная причудливыми кольцами, коснулась его губ, как бы запечатывая их.— Or se chante Здесь болтают (фр.).
, — сказала она. — Слухи распространяются. Обыскивают дом за домом. Говори на родном языке со мной или с Голтье, если тебе это необходимо, но больше ни с кем… Назови мне день и час твоего рождения.Она говорила по-английски небрежно, коверкая слова. Так люди, владеющие многими языками, обращаются с ними, будто с моллюсками, разбивая и отбрасывая раковину и используя только мясо. Дама не спросила, в каком году он родился. Когда он сообщил старухе все, что она хотела знать, та долго и пристально смотрела на него своими внимательными косящими глазами, и его внезапно осенило, что ей давно уже это известно. Едва только мысль пришла ему в голову, дама улыбнулась: узкие, будто резиновые, щеки как бы раздвинулись, и улыбка коснулась властного рта.— Ты восприимчивый. Я знала твоего деда, — заявила она. — Он до сих пор иногда говорит со мною.— Он умер, — отозвался Лаймонд. Это, конечно, было правдой. Первый лорд Калтер, его блистательный дед, почитаемый в Шотландии и во Франции, в честь которого он получил свое имя, умер много лет назад. Но сказанные даме слова прозвучали глупо — он бормотал их, как бы защищаясь. Он понял, что каким-то образом дама де Дубтанс была знакома с его дедом и, безусловно, знала, что тот умер. Что еще ей было известно, он не представлял себе. Но в полной тишине ощущал, как велика сила ее ума, твердого, мощного, причудливого, пытающегося овладеть его мыслями.Он не знал, долго ли продолжалось молчание, сколько времени они противоборствовали, но вот кто-то издал долгий вздох, медленный, почти неслышный, и серые длинные крючковатые пальцы снова на минуту коснулись его лба.— Ты хорошо хранишь свои секреты, — сказала дама. — Можно поздравить Сибиллу.Затем узы как будто разомкнулись, и он снова впал в забытье и не видел больше ни ее, ни комнаты.В следующий раз сознание вернулось на краткий миг. Он лежал не в кровати, а на каких-то мешках в крошечном холодном чулане, разделяя убежище с чудесными, дорогими вещицами, — комнату же за дверью чулана обыскивали. Он слышал принужденные вопросы и непривычные любезности: солдаты и их лейтенант явно трепетали перед дамой де Дубтанс. Через щель, в которую у него не было сил заглянуть, проникал, изгибаясь дугою, единственный луч голубого света. Праздными пальцами Лаймонд прикасался к перламутру и бронзе, лаковым коробочкам и браслетам, лежавшим так близко от его головы.Затем солдаты ушли, вроде бы удовлетворенные; дверь маленькой сокровищницы распахнулась, и его перенесли из укрытия обратно на кровать. На мгновение ему показалось, что над ним склонилась Уна О'Дуайер с длинными, непривычно золотыми волосами, затем он понял, что это дама де Дубтанс: из-за ее плеча выглядывает головка маленького ростовщика, а позади — темное, улыбающееся, увенчанное тюрбаном лицо Абернаси.Теперь все было просто. Все, что осталось сделать, — произнести вслух указание, сложившееся в уме с тех пор, как он очнулся: четыре слова, которые он без конца повторял про себя.Но горло было стиснуто Бог знает какими силами — от лихорадки или от наркотиков, от поврежденных мускулов, от духовного и телесного изнеможения голос не подчинялся ему. На какой-то миг от напряжения у него потемнело в глазах и он оказался в пустоте — безмолвный, слепой, неспособный прорваться к людям.Но он должен. Но он скажет.Закрыв глаза, Лаймонд лежал и пытался освободить свой мозг от страха, найти ясную мысль, где-то безмолвно притаившуюся, и выразить ее словами.Возникла пауза, которая собравшимся вокруг кровати показалась нескончаемой. В выцветших глазах дамы де Дубтанс вспыхнул странный огонек: она отвернулась от человека, безмолвно лежащего на постели, и оживленно бросила по-французски погонщику слонов:— Отвезите его в Севиньи.На следующий день ради вящей безопасности решили разобрать особняк Мутье. Дойдя до сложенного из плит фундамента, обнаружили испачканную одежду и разорванный плащ из перьев. Весь дом лежал в руинах, и если Тади Бой Беллах погиб в огне, как утверждали слухи, то никакого иного следа не осталось.И полтора дня его брат, его королева, леди Флеминг, Эрскины и все прочие считали Лаймонда погибшим. Эрскин, сам впавший в отчаяние, боялся того, что скрывалось за оцепеневшим, лишенным выражения, бледным лицом Ричарда. Затем пришло сообщение от Абернаси, а вместе с тем строгий приказ — Лаймонд находился в своем доме, в Севиньи, но никто не должен посещать его — ни Ричард, ни Эрскины, ни их друзья.Проходили недели, февраль сменился мартом, но нового сообщения не поступало. Однажды, когда на деревьях стали набухать почки, Ричард проехал верхом мимо Севиньи и увидел белые башни над темно-розовой и желтой дымкой, но стены были слишком высокими, а разросшиеся сады слишком густыми, больше ничего невозможно было разглядеть. Ричард даже не знал, что у брата есть такое имение. На следующий день, двигаясь будто бы в бесконечной, бессмысленной пустоте, он отправился с беззаботной молодой компанией к астрологу в причудливый дом под названием «Дубтанс». Астролог оказался женщиной. Она составила ему гороскоп и, разглядывая его с раздражающей снисходительностью, дала только один совет:— Весна — прекрасное время года во Франции. Вам следует остаться.Том Эрскин собирался вернуться домой в конце месяца. Похоже, что и Дженни Флеминг, несмотря на свою самоуверенность, тоже отбывала. Они остановятся в Париже, затем пересекут Ла-Манш и приедут в Англию, где Эрскин задержится, чтобы нанести визит королю, прежде чем отправиться на север. Предполагалось, что Дженни на корабле и в карете доберется до дому более прямым путем.Ричард спрашивал себя, не поехать ли ему тоже. Пока такого желания не было. Ему не хотелось встречаться с Сибиллой, не имея новых известий, или с такими известиями, какие у него были. И в то же время он исчерпал все попытки приблизиться к тайне, на какие только был способен его разум.Ричард принял на себя обязанности по охране юной королевы, но уже несколько недель ничего тревожного не происходило. Лаймонд не умер и не мог умереть, иначе Абернаси нашел бы возможность сообщить им. Но как сильно он, должно быть, искалечен, если вынужден выносить эту изоляцию, это изматывающее молчание. Мысль о состоянии брата терзала Ричарда днем и ночью. Новое появление оллава при дворе исключалось: воровство и коварные замыслы Тади были доказаны во всех деталях самым неопровержимым образом. Это поразительное обвинение доставило Ричарду странное чувство облегчения. Во всяком случае, это спасет Фрэнсиса — хотя бы от самого себя. Неопровержимое доказательство того, в чем они с Эрскином иногда сомневались, теперь было налицо: хозяин Стюарта жил не за морями, и Стюарт не работал в одиночку в надежде выгодно продать свои непрошеные услуги. Здесь, во Франции, за спиной лучника стоял другой разум, другой человек, принимавший непосредственное участие в заговоре.С помощью Эрскина Ричард пытался ухватиться за любую нить. Они съездили в Неви, чтобы посетить ту ирландку, Уну О'Дуайер, которой Тади Бой как-то устроил серенаду у дома, столь таинственно потом сгоревшего. Ее они не застали. Тетка сказала, что девушка уехала к Мутье, в их дом на юге, но адрес дать категорически отказалась.— Разве недостаточно они пострадали, лишившись крыши над головой по милости бродячих скоморохов?Они с Уной были в Неви во время катастрофы у Тур-де-Миним и некоторое время спустя. Из рассказов соседей стало очевидно, что Мутье считались людьми безобидными и хорошо известными. Из всего того, что они узнали, Ричард с горечью заключил, что Лаймонд, вероятно, с великим трудом добрался в Блуа сам, зная, что дом пуст, и догадываясь так или иначе, что его вот-вот разоблачат или оклевещут. Неведение мешало им действовать — на это, видимо, и рассчитывал Лаймонд. То же неведение обеспечивало и их безопасность.Тем временем королева-мать, находясь рядом с юной королевой, не собиралась возвращаться в Шотландию, и французский двор с неизменным очарованием старался сделать ее беспокойное пребывание приятным. Правда, прежний блеск потускнел. Никто в Блуа не сажал больше блудниц на коров и не гонял их по городу. Великий пост прошел в Блуа и Амбуазе и закончился тихо, спокойно, вяло, без смеха, сатиры и бойких непристойных куплетов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45