Лейтенант понял, что лучше согласиться. И только, не сумев скрыть досаду, сказал:— Ну, что ж, поеду один. А сейчас, шевалье, позвольте мне, раз уж так, попросить у моего полковника официальный отпуск — с ним я смогу путешествовать на законном основании.Молодые люди расстались. Люрбек, провожая со своей обычной иронической улыбкой компаньона, направлявшегося сквозь толпу к выходу, процедил сквозь зубы:— До скорого свидания, милейший маркиз! И думаю, что оно произойдет очень скоро! — И затем добавил, причем его взгляд стал загадочным и колючим: — Но на этот раз для тебя речь пойдет не о том, чтобы шататься по увеселительным местам, а о том, чтобы платить долги!В то время как Д'Орильи готовился к отправлению из Парижа, берлина госпожи Фавар, снабженная всем необходимым для длительного путешествия, уже стояла у ворот ее дома, ожидая отъезда. Шесть лошадей в роскошной сбруе и богато одетый кучер, который важно сидел на козлах, звонко хлопая бичом, уже собрали вокруг себя толпу любопытных; зеваки весело болтали, обсуждая и экипаж, и его пассажиров.Кучер в ливрее королевского синего цвета с золотыми пуговицами и в алых панталонах, которые были заправлены в высокие сапоги, украшенные шпорами из красной меди, был великолепен и имел гордый вид. Пышный белый парик, опущенный на уши и заплетенный сзади в косу, перевязанную широкой черной лентой, почти закрывал ему лицо, как бы перегороженное поперек черными усами.Вскоре путешественники вышли из дома. Госпожа Фавар надела восхитительное платье темно-серого цвета с фижмами; фиолетовая накидка была небрежно наброшена на плечи, маленькая дорожная шляпка-треуголка украшала напудренные волосы. Перетта была пленительно хороша в платье с цветочками и казакине из шелка «шанжан». На головку она водрузила плоскую шляпку, закинутую назад, на золотые косы, в стиле оперных пастушек. За ними следовал старый ветеран, неуклюжий в просторном старинном плаще с нашивками и несущий, понимая значительность своих обязанностей, два огромных чемодана.Зеваки, стоящие вокруг кареты, увидев обеих актрис, блистающих грацией и красотой, восхищенно загалдели. Кучер с достоинством снял шляпу при их появлении, они ответили ему веселыми улыбками. Великолепный возница был не кто иной, как Фанфан-Тюльпан, напяливший пышную ливрею и настолько измененный и неузнаваемый, что даже его лучший друг или — что еще важнее — самые проницательные и опытные сыщики, брошенные на его поиски, не смогли бы его узнать.Веселое щелканье бича, звон бубенчиков, стук сабо по мостовой, сноп искр из-под копыт — и вот карета тронулась. Кучер, стегни лошадей! В путь, на Турень! Карета проехала пригород Сент-Оноре, кишащий веселой толпой, но сразу же тяжелый фургон, груженный бочками, застряв в грязи, преградил ей дорогу. Извозчик, как ни стегал своих животных, не мог заставить их двинуться ни вперед, ни назад. Фанфан остановил свою упряжку. Двое прохожих толкали колеса телеги, стараясь вытащить их из глубокой колеи на дорогу, но неловкий возчик сначала бранился, а потом слез и под выкрики толпы стал пытаться сдвинуть фургон.— Эх, ты, Жан-дурак, поучись-ка лучше править лошадьми!— Маловато выпил, иди, допивай в корчму!— Твои бочки слишком тяжелые, вылей из них то, что там есть! — кричали ему.Возница бранился, оправдывался, как мог. Его кнут лупил по крупам бедных животных. Затор увеличивался. Еще одна повозка оказалась бок о бок рядом с берлиной: это было тяжелое сооружение мрачного вида, окна которого были закрыты толстыми темными решетками, а по обе стороны его конвоировали двое верховых жандармов. Внутри, взаперти, находились двое: стражник и его пленник. Заключенный выглянул в зарешеченное окно. В этот самый момент глаза госпожи Фавар, внимание которой привлекла эта тюремная повозка, встретились с глазами арестанта. Раздались два крика одновременно, перекрывшие шум толпы. Госпожа Фавар увидела своего мужа, которого по приказу маршала Саксонского перевозили из тюрьмы Фор ль'Эвек в Бастилию.— Мой муж! Фавар! — закричала актриса. И она упала без сознания на руки Перетты.— Жена! Дорогая! — кричал в ответ ей Фавар, пытаясь выйти из своей катящейся на колесах тюрьмы. Но двери ее были надежно заперты, а страж, лишенный всякой чувствительности, грубо оттащил заключенного от окна. К этому времени злополучный фургон уже освободил дорогу, и экипажи снова двинулись в путь. Фанфан, который сидел впереди и ничего не видел, стал подгонять лошадей, чтобы наверстать потерянное время.— Куда она едет? — в бешенстве воскликнул Фавар.— Это вас не касается! — с насмешкой ответил страж.— Висельник! Негодяй! Каторжный сторож! — вопил писатель, совершенно выйдя из себя.Но шум, поднимаемый тюремной каретой, заглушил его возмущенные вопли, и он, морально совершенно уничтоженный, упал на сиденье. Сердце его было разбито встречей и жестоким подозрением; он тихо проговорил:— Держу пари на сто экю, что она едет к маршалу!И Фавар не ошибся. Но какое бы он почувствовал утешение вместо жестокого приступа горя, если бы узнал, что его жена, по-прежнему любящая и верная ему, едет не для того, чтобы предать, а для того, чтобы спасти своего мужа!Через два дня после этой неожиданной встречи маршал Саксонский прогуливался, еще прихрамывая, по одной из аллей своего имения Шамбор. Он провел довольно спокойную ночь и выспался, что заметно успокоило его приступ подагры, и теперь шагал не спеша по освещенной солнцем дорожке, прислушиваясь к пению птиц и восхищаясь прекрасным состоянием дарованного ему парка, который садовники украшали и обихаживали с завидным рвением.Погода была великолепная. Морис Саксонский выздоравливал и начинал снова обретать вкус к жизни. Он остановился, нагнулся, сорвал гвоздику, с наслаждением понюхал ее, одним глазом поглядывая на своего врача, семенившего за ним на почтительном и безопасном расстоянии. Достойный эскулап не сомневался, что улучшение состояния пациента — результат его собственных неусыпных забот, и он набрался решимости снова предписать больному продолжение монашеского режима: суровой диеты, воздержания и питья травяных настоек.Морис Саксонский, приободрившись, ускорил движение, стараясь делать более широкие шаги. Доктор Симонен рискнул посоветовать ему быть осмотрительнее.— Монсеньер, монсеньер! — задыхаясь, говорил он вслед маршалу. — Пока еще необходимо быть очень осторожным! Вам нельзя утомляться!— Пошел к черту! — буркнул, уже вскипая, маршал. — Я крепче, чем самый сильный из моих гренадеров!— Монсеньер, но…— Молчи, негодяй! Смотри, я снова оживаю!И маршал, подняв голову, выпрямив спину, стал разглядывать с посветлевшим лицом привлекательное зрелище, которое подействовало на его желудок даже более благотворно, чем на его зрение. Полдюжины слуг, направляясь в кухню замка, приближались к его хозяину, осторожно таща подвешенные на шестах огромные корзины и коробки, в которых было полно разнообразных съестных припасов. Дичь высовывала наружу ноги, показывая жирные тушки. Откормленные индейки, куры с белыми брюшками, утки синеватого оттенка соседствовали с желтоватыми от жира бараньими ляжками и красными кусками говяжьего филе. Соблазнительные на вид сочные фрукты и свежие овощи громоздились разноцветными грудами, на которых играли солнечные лучи.Этот продуктовый кортеж сопровождал дородный управляющий, румяный и упитанный, одетый в маршальскую ливрею. Вид у него был такой, как если бы он участвовал в торжественном церковном шествии, неся раку с драгоценными мощами.Морис Саксонский остановился. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не схватить прямо на ходу розовый окорок, лежавший сверху и такой аппетитный, что его желудок болезненно сжался, так как отнюдь не был насыщен отварами ромашки, липового листа и вербены, с любовью приготовленными Симоненом. А врач, видя, что глаза его величественного и грозного пациента загорелись, отважился, дрожа, пролепетать последнее соображение:— Монсеньер, не нужно притрагиваться к этим блюдам, они неудобоваримы!..— Тысяча ядер тебе в глотку! — прорычал маршал, терпение которого лопнуло. — Еще одно слово, и ты повиснешь на этой жерди вместе с индюшками!Подозвав управляющего, он спросил его повелительным тоном:— Итак, папаша Никез, что ты собираешься подать нам сегодня на обед?Поклонившись до самой земли, Никез ответил с таким блаженством на лице, как будто он уже смаковал блюда, которые стал перечислять:— Монсеньеру будет подана для начала яичница с шампиньонами, потом щука по-королевски под белым соусом, затем говяжья ляжка и рагу из овощей. Обед будет продолжен тушеной уткой с гусиной печенкой и закончен пирогом с крольчатиной и трюфелями из Перигора; ко всему этому будет подано молодое вуврэ нового урожая, легкое вино Сент-Эмилион и бутылка выдержанного бордо из погребов монастыря Бон-Оспис.— Черт возьми! — воскликнул маршал. — Недурное меню!— …И оно приведет вас прямо в то глубокое кресло, сидя в котором, вы болеете, — умоляюще сказал Симонен.Но его пациент метнул на него такой взгляд, что врач предпочел замолчать.— Что говорят в славном городе Блуа? — спросил маршал у мажордома, снова придя в хорошее настроение.— Монсеньер, сейчас только и разговоров, что о приезде госпожи Фавар с труппой: она должна дать в этом городе необыкновенное представление. Афиши уже расклеены по всему городу, и барабанщик оповещал население об этом событии на базарной площади. Утром я сам слышал!«Госпожа Фавар в Блуа! — улыбаясь, бормотал про себя Морис Саксонский. — Я должен увидеть ее во что бы то ни стало!»— Никез, предупреди моего курьера, что я прямо сейчас возвращаюсь в город!Управляющий кинулся выполнять его приказ, а доктор Симонен, собрав последние силы, дрожащим голосом объявил маршалу, которого сообщение о прибытии прекрасной актрисы наполнило живейшей радостью:— Монсеньер! Вы не сможете проехать в карете четыре мили! Ваша подагра обострится снова!— Ах, висельник! — загремел Морис Саксонский. — Я ведь тебе велел молчать, а ты опять за свое!.. Ну, погоди, я велю бросить тебя в чан с водой, и ты будешь там вариться вместе с карпами, которых ты мне запрещаешь есть!Но бедный врач уже исчез. Тогда военачальник, разразившись веселым хохотом, протянул управляющему тяжелую палку с золотым набалдашником, на которую еще опирался при ходьбе, хотя его поступь уже стала гораздо тверже, и сказал ему игривым тоном:— Держи, мой добрый Никез, это палка больного. Мне она больше не нужна! Радость подарила мне крылья. Гм! Тем не менее, прикажи приготовить карету!Управляющий, бросив презрительный взгляд на врача, который наблюдал эту унижающую его достоинство сцену издали, отправился величественной поступью к конюшням маршала. А повеселевший Морис Саксонский воскликнул:— Прекрасная Фавар, если вы хотите получить помилование для вашего мужа — ну, что ж, отлично! — я знаю, что вам остается делать!Госпожа Фавар после очень приятного путешествия через Шартр и Вандомуа приехала в Блуа, где труппа, прибывшая в почтовой карете, к ней присоединилась. Но, тогда как актеры на вторых ролях поселились в скромной гостинице, актриса вместе с Переттой, Бравым Воякой и слугами, а также ее кучер обосновались в лучшем отеле города под вывеской «Белая лошадь». Чтобы сохранить Фанфану его инкогнито, было решено, что с ним будут на людях обращаться как с обыкновенным слугой, так как нельзя было вызвать ни малейшего подозрения. И, в то время как звезда и руководительница труппы ужинала в отдельной маленькой гостиной вместе с Переттой и Бравым Воякой, молодой человек, сидя в большом общем зале, но за отдельным столиком, поодаль от общего стола, отдавал должное вкусной и сытной трапезе, какую подавали в то время во всех хороших гостиницах Франции и Наварры.Актриса, пригубив из хрустального бокала пенистое анжуйское вино, вдруг сказала:— Держу пари: как только маршал узнает, что я в Блуа, он тут же сюда примчится.В этот момент двое запыленных верховых въехали на площадь, где возвышался фасад гостиницы. Один из них, в форме полка Рояль-Крават, нервно и нетерпеливо спросил у прохожего:— Не знаете ли вы, где остановилась труппа актеров?Человек показал ему на гостиницу «Белая лошадь».Офицер соскочил с коня, отдал узду своей лошади другому верховому, имеющему вид слуги, велел ему отвести животных в конюшню и вошел во двор гостиницы.Д'Орильи — а путешественник, который торопился и разговаривал повелительным тоном, был именно он, — не замедлил привести свой план в исполнение. Он получил отпуск и нашел услужливого газетчика, который, будучи, как всегда, в курсе всех новостей, сообщил ему, что госпожа Фавар с труппой выехала в Блуа. И лейтенант, не пожалев усилий, прибыл в тот же город всего на несколько часов позже актеров.Во дворе «Белой лошади» никто не обратил внимания на вновь прибывших. Для большей надежности молодой лейтенант надвинул треуголку на лоб и закутался в свой форменный плащ. Он прошелся по двору, вглядываясь в окна здания. Одно из них привлекло его внимание. Он осторожно подошел ближе и стал смотреть. Тут он даже подпрыгнул от радости, узнав среди постояльцев Перетту и госпожу Фавар. Юная Перетта была еще более миловидна, чем когда-либо, и сердце маркиза стало бешено биться в груди. Он был уверен, что теперь уже больше не могло быть и речи о мимолетном капризе или веселом приключении. Он был влюблен, и влюблен сильно, иначе говоря, был одержим и пылал такого рода страстью, которая не оставляет влюбленного ни на мгновение, завладев и его сердцем, и его умом! Решительно, эта божественная куколка держала его жизнь в своих руках!Но, прежде всего, необходимо было избавиться от помехи — от Фанфана, ненавистного Фанфана, которого Перетта осмелилась предпочесть ему, маркизу Д'Орильи! С ней его не было. Где же он мог прятаться?Зал, в котором находились актеры, выходил окнами во двор, туда же вела небольшая дверь, служившая служанкам гостиницы для сообщения с погребом. Д'Орильи хотел войти в нее, но отскочил назад, так как в дверях налетел на служанку — она несла бутылку вина, предназначенную для кучера госпожи Фавар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42