В поле зрения Керима попадает майдан. Запах лохмотьев, дынь, верблюжьего пота. Его обступают нищие. Далекое детство серой пылью застилает глаза. Он щедро раздает содержимое кисета, пожалев, что неизвестность заставила его оставить кувшин с золотыми монетами у деда. Вздохнув, он отдает вышитый бисером опустошенный кисет костлявой старухе и бредет дальше, а в ушах продолжает звенеть: «Я жив, я жив! Да будет солнце надо мною – я жив!»– Не знаю, почему я еще жива? – восклицала Нестан. Она равнодушно предоставила прислужнице укладывать золотистые волны волос, продолжая стонать. В слезах ее застала вбежавшая Тинатин.– О, сколь милостив Иисус! Сколь милосердна защитница страждущих влахернская божья матерь! – Тинатин осыпала поцелуями удивленную Нестан. – Ты не догадываешься о причине моей радости? О Нестан, шах-ин-шах разрешил тебе вернуться в Картли! Опусти же скорей в водоем забвения камень своей печали.– Моя светлая Тинатин, сколько усилий ты приложила, вымаливая мне свободу! – Нестан бросилась целовать руки, плечи, колени царственной подруги.– О моя сестра, моя красивая Нестан! Снова ждут тебя в дорогой Картли радость и счастье.– Счастье? Счастье… – Нестан вдруг упала на ковер, и помутнели ее зеленые глаза. – Счастье!.. Кто даст его мне? Кем я вернусь в Тбилиси? Брошенная жена хуже отверженной возлюбленной… Пресвятая богородица, защити меня от насмешек княгинь, от жалости князей, от…– Дева Мария!.. Но ты же вновь обретешь родных! Хорешани! Она ли не станет твоей хранительницей? А Русудан, а все «барсы»? О моя Нестан, как может птица, выпущенная на волю, предаваться тоске? Пусть бы мне изменили десять мужей, лишь бы увидеть Метехи, Луарсаба! – Тинатин испуганно умолкла, хотя в комнате никого не было и говорили они по-грузински. – Моя многострадальная, прекрасная из прекрасных, я бы жизни не пожалела, лишь бы осуществились твои пожелания! Не печалься, золотая Нестан, так богу угодно. Мой Сефи… да продлится жизнь шаха до конца света… но судьбы на чаше весов милосердного властелина неба… Я воспитала Сефи в любви к нашей Картли… Это ли не благо? Поговорим, дорогая, о твоем путешествии.– О моем?.. – Нестан медленно провела ладонью по лицу. – Я остаюсь.– Как ты сказала?!– Здесь я любима тобою, живу, как царица, окруженная твоим вниманием, любовью Гефезе, Гулузар. Нет, к Русудан я не поеду, Зураб ее брат… К Хорешани тоже не могу: Дато связан с Зурабом, вместе собираются отразить нашествие… Я буду стеснять и отважных «барсов»… Монастырь? Нет, грешна я, не лежит мое сердце к тихой обители, сердце радости просит… Некуда мне ехать.– Но разве Керим не передал надежды «барсов», Хорешани и даже Русудан увидеть тебя потому, что шаху незачем держать лишнюю заложницу? Как можешь сомневаться в нежности тебя любящих?– Я все сказала… Не первую ночь думаю об этом… В Картли – на посмешище – не вернусь. Моя светлая, царственная Тинатин, если я еще не в тягость… оставь у себя…– О чем ты просишь? Кто из безумцев может добровольно отказаться от совместной жизни с любимой подругой детских лет? Но да не воспользуюсь я твоим благородством!.. Шах уже повелел Караджугай-хану поручить Кериму сопровождать княгиню Нестан… в Тбилиси…Нестан вскочила. О допросе Керима шахом она знала и сейчас полными ужаса глазами смотрела на подругу… Неужели Тинатин не догадывается, что шах не совсем доверяет Кериму? Наверно, гиена Юсуф-хан посоветовал испытать его. Не успеют они выехать, как Керима схватят и подвергнут пыткам, никакие клятвы Керима не спасут его. И палач, подкупленный Юсуфом, доложит шаху, что Керим признался в намерении бежать к Саакадзе, ибо давно служит у него лазутчиком.Ужаснулась и Тинатин, выслушав Нестан. Необходимо снова предотвратить несчастье, от которого зависит жизнь Луарсаба, а может, и Тэкле…Вскоре мамлюки несли Тинатин на носилках к дворцу Караджугай-хана.Оставшись одна, Нестан подумала: «Я вернусь в Картли, если бог поможет умереть Зурабу раньше меня…»А за обедом, угощая шаха изысканными яствами, Тинатин рассказала, что Нестан ни за что не хочет вернуться к презренным, изменившим шах-ин-шаху, и умоляет всемилостивого царя царей разрешить и ей согреться в лучах «солнца Ирана» и остаться при царственной Лелу, присоединив к ее восхищению и свое восхищение великим шах-ин-шахом.Довольный шах Аббас тут же ударил в гонг, позвал Мусаиба и повелел вернуть княгине все ее драгоценности, сундуки с богатыми украшениями и звание княгини Нестан Орбелиани.Поспешил и Караджугай-хан по просьбе Гефезе передать шаху мольбу Керима не посылать его в Гурджистан, ибо с отвращением смотрит он на врагов Ирана, и, если шах-ин-шаху будет угодно, он, Керим, под знаменем «льва Ирана» будет драться с неверными.И вот, награжденный новой одеждой и кисетом с туманами, Керим выехал в Гулаби… Еще одно радовало его – Караджугай-хан передал ему грозное послание к Али-Баиндуру: "…Жизнь царя Луарсаба неприкосновенна! И если случайная смерть постигнет царя гурджи, то и для виновников настанет преждевременный конец… Во имя аллаха милосердного и милостивого, так повелел я!О Мохаммет! О Аали!Шах Аббас, раб восьми и четырех!" ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Ненавистная пыль убивала голубизну неба мутила жалкую воду в арыках, оседала на поблекших листьях. Серо-желтые завесы пыли застилали Гулаби. Прильнув к узкому окошку, Луарсаб, стараясь реже дышать, с тоской вглядывался в приближающуюся к камню Тэкле, точно видел ее в первый раз после долгой разлуки.Ушедшие годы, казалось, не тронули красоту Тэкле, только стан стал еще тоньше, огромные глаза, где помещались сто солнц, еще более ушли вглубь, и блеск их разливал тихую печаль. И когда приходил Керим, она уже не бросалась с вопросом: «О, скорей скажи, здоров ли мой царь?» – ибо чувствовала, что, щадя ее, Керим многое скрывает.«Неизбежно мне устроить царице встречу с царем, – огорчался Керим. – Но найдет ли успокоение царица, увидя царя сердца своего? Где его чуть насмешливая улыбка? Где веселые огоньки в глазах? Где изысканная речь и изящная походка?»Подолгу стоит Луарсаб перед иконой Христа, и мрачнеет его чело. О чем думает царь? О потерянной молодой жизни, о величайшей несправедливости судьбы, о потере отечества? Или снедает его невыносимая тоска по свободе? Нет, думает он о величественном сердце Тэкле. Она с ним неотступно, никакие стены не разделят их, ибо душа ее в его душе. Но долго ли страдать ей? Керим говорит – недолго… Он снова что-то затевает, но разве можно предотвратить судьбу?.. А она? Его розовая птичка живет лишь надеждой вновь видеть Луарсаба на картлийском престоле… Бедняжка не хочет понять – престол уже занят. Не Теймуразом, его нетрудно сбросить, в этом поможет и Саакадзе, – занят неумолимым роком… Пытался царь через Керима, через Датико умолять лучшую из лучших снять с его души тяжесть и уехать в Картли. Какими горькими слезами наполнились прекрасные глаза царицы! Жалобно, подобно раненой голубке, молила она посланников выпросить у царя милость вечно не покидать его, а если богу будет угодно, вернутся они в Картли вместе…Возвратившись из Исфахана, Керим понял, как дорог он узникам Гулаби.В взволнованных словах выразил царь Луарсаб свое беспокойство: ведь Керим находился в пасти «льва».– Лев не тигр, иногда Мохаммет совесть посылает ему, – пробовал Керим шуткой скрыть смущение и душевную радость, вызванную заботливостью царя Картли. И суровый, много молчавший князь Баака нашел теплые слова для Керима. А Датико? Улучив минуту, когда их не могли видеть сарбазы, Датико крепко сжал в объятиях друга и произнес благодарственную молитву влахернской божьей матери, сохранившей жизнь обладателю золотого сердца.А в маленьком домике? Сколько нежности было в приветствии прекрасной царицы, она даже обеими руками привлекла к себе его голову и поцеловала в лоб. Он, Керим, как сраженный стрелой, упал ниц и покрыл ее маленькие кефсы благодарными поцелуями. Шумно радовались родители Эрасти, его духовного брата. Ханум Мзеха все повторяла: «Сын мой, Керим, сын мой!» – и слезы текли по ее морщинистым щекам.Нет, он не смеет рисковать собою, не смеет забывать, что обязан охранять и печься о дорогих его сердцу людях, – вот почему он привез Али-Баиндуру богатые подарки и в тонких выражениях высказал радость встречи с ханом из ханов, которому обязан своим возвышением.Слегка растерявшись, Баиндур уверял, что беспокойство о Кериме вырвало из его груди розу сна, и пусть знает помощник, Ростему подобный, что у Баиндура найдется средство отомстить Юсуф-хану за злобу, которой он вдруг воспылал к его посланцу. И, высыпав на голову Юсуфа кувшин проклятий, Баиндур стал подробно расспрашивать о шах-ин-шахе. И тут Керим уверил Баиндура в благосклонности к нему «льва Ирана». Только испытанному в преданности хану может доверить властелин Ирана такого важного пленника. Что же до Юсуфа, то и Керим, когда они вернутся в Исфахан, найдет случай отплатить злоязычнику тем же, ибо шах-ин-шах не поверил клевете, и благородные ханы едва скрывали возмущение…Баиндур не на шутку встревожился – как бы Юсуф не выболтал правду. Что стоит один Эреб-хан с его острым, как бритва, языком! А шах дорожит Эребом, как талисманом. Но еще хуже внимание Караджугая к Кериму. Караджугаю шах верит, как собственной голове. И Баиндур, всячески задабривая Керима, уделял ему почетное внимание, приглашая на совместную еду и игру в «сто забот». Такой крутой поворот не обманул Керима, он стал еще осторожнее. И напрасно юзбаши Багир, желая снова войти в доверие хана, без устали следил за Керимом. Он совсем потерял надежду уличить в чем-либо счастливца, как вдруг однажды ночью заметил тень, крадущуюся в конюшню.Беспрестанно оглядываясь, Керим дважды озабоченно обошел двор и, убедившись, что никто не подглядывает, вошел в ханскую конюшню и принялся седлать коня. С бьющимся сердцем Багир проскользнул в конюшню стражи, отвязал своего берберийца, обмотал войлоком копыта и, когда смельчак скрылся за воротами, поскакал за ним в темноту.Наутро он злорадно рассказывал Баиндуру, как выследил Керима, который оборвал бег своего крокодила как раз у задней стены сада богатого купца-грека и сам словно сквозь землю провалился. Ничтожный льстец еще накануне купил ароматную мазь и, очевидно…Дальше Баиндур не слышал, он вскочил, отбросил парчовую туфлю, рванул со столика ханжал и забегал по ковру…Багир выпучил глаза, но хан, не обращая на него внимания, выскочил за дверь, побежал через двор и ворвался в домик Керима.Кальян струил приятный, как греза, дым. Керим возлежал на шелковых подушках. Увидя через окно бегущего Баиндура, Керим еще удобнее улегся и принял вид утомленного человека.Задыхающийся от возмущения Баиндур не мог говорить. Правда, при его появлении Керим вскочил, засуетился, явно стараясь побороть усталость. С трудом овладев собою, Баиндур насмешливо спросил:– Вероятно, ты провел ночь в беспокойстве о крепости? Этот царственный пленник – источник постоянных волнений…– Да, хан из ханов, я плохо спал ночь.– О треххвостый шайтан! Только наделенный аллахом глупостью спит хорошо, когда под рукой теплая ханум.– О сеятель радости, откуда я мог взять ее? – Керим смущенно заерзал на тахте.– Откуда? – захрипел Баиндур. – Из-под одеяла мужа!– Клянусь Кербелой, злой дух нашептал в твои усеянные алмазами уши нескромные вести, ибо я в большой тайне пробирался к ней…– О сын шайтана и водяной женщины! Как смеешь думать, что я о твоей скромности забочусь?– Удостой, хан, рассеять недоумение, зачем тебе заботиться о муже?– О каком муже? Пусть его саранча загрызет, я о себе…– Но, клянусь Меккой, хан, я и в мыслях не посмел бы тянуться к твоей собственности.– Не посмел? А по-твоему, гречанка – твоя собственность?– Гречанка?!– О пятихвостый житель ада! Как мог ты предполагать, что я останусь в неведении?– Не завидуй мне, хан, ибо гречанка, лаская меня, произносит твое имя. Она не перестает сердиться: «Щенок! – это я. – Ты даже пошарить как следует не умеешь! Вот Али-Баиндур настоящий хан!..» Знай, хан, когда ханум в твоих объятиях, несправедливо жаждать другого…– В моих объятиях ханумы забывают, что родились когда-то! – Баиндур захлебывался хохотом, видя, как Керим едва скрывает гнев.– И почему улыбчивый див, обитающий в мире веселых сновидений, допускает, чтобы муж торчал, как вбитый в стену гвоздь? Сколько гречанка его ни убеждает поехать за новым товаром, он мотает головой, подобно необстриженному козлу, и хрипит: «А кому здесь нужен твой товар? Я не глупец, рисковать…»– Постой, Керим! Клянусь морским быком, я нашел способ избавиться от рогатого ревнивца хотя бы на сто дней…– Хан, твоя благосклонность да послужит примером правоверным! Я никогда не забуду твоей доброты.– Что?! Уж не утащил ли улыбчивый див дерзкого в мир сновидений? Что я тебе – евнух? О десятихвостое чудовище, мне самому нужна огнедышащая гурия!.. А к мужу я пошлю Багира: моему гарему нужны новые шелка, – пусть явится ко мне, я сам передам ему список и задаток. Пусть едет в Каир, Багдад или хоть к шайтану под душистый хвост, но не меньше, чем на сто дней!..– Ночей, хочешь ты сказать, щедрый хан… шайтан днем свой хвост на раскаленный гвоздь вешает.– Да станет муж гречанки жертвой раскаленного гвоздя!Баиндур ушел веселым – опять приключение, опять гречанка!Поправив подушку, Керим предался раздумью: «Глупец Багир легко поймался на удочку, теперь перестанет, как тень, таскаться за мною, ибо, кроме насмешек, от Баиндура ничего не получит, от меня тоже. Лишь выманив на всю ночь Баиндура из крепости, можно свершить то, что должно свершиться».На другой же день Баиндур намеревался послать за мужем гречанки, но, объевшись у красивой хасеги дыней, катался два дня по тахте. Суеверный холодок прокрался в сердце Керима, но он постарался отогнать мрачное предчувствие и, утешая Баиндура, обещал у гадалки достать скородействующее целебное питье.Ночью, закутавшись в богатый плащ, Керим притворно крадучись выскочил из калитки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103