https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/stoleshnitsy/
Так почему молчит суровый воин? Почему томит, почему не замечает девичьего волнения? Неужели сердцу его недоступно сияние луны? Ведь даже для Гиви не тайна, почему так часто гостит она у Хорешани.– Все замечают, княжна, что я, Даутбек, готов отдать жизнь за твое счастье.– Мое счастье? Видно, оно скрывается за горами, иначе было бы рядом.– Князь Шадиман ненавидит азнауров даже больше, чем азнауры его.– А разве нельзя забыть, что я дочь князя?– Нельзя, князь напомнит об этом, а сейчас не время возиться со «змеями».– Иногда «барсы» больше приносят огорчений, хотя и приятнее «змей»… – И Магдана, обронив слезу, убежала в глубину сада.Не последовал за ней Даутбек: не по-рыцарски пользоваться неискушенностью чистого сердца. Что может дать он мечте, отягощенный годами прошлого и думами о предстоящем? Что может дать взамен рая, который таит в себе любовь Магданы? Не достойна ли она хрустального пера Руставели? Не достойна ли голубого замка, сооруженного из радостей? Не достойна ли меча, завоевавшего для нее царство белых слонов?.. А он кто? Трава, которой случайно коснулись ее ножки, пробегая тропинкой жизни. Он даже не в силах пожертвовать ради нее дружбой… Не в силах ли?! Что? Кто посмел подсказать такое?! Нет, Димитрия могут вырвать у него только с сердцем!Словно слившийся с побледневшей ночью, опустив голову, сидел Даутбек весь во власти борьбы пламенных желаний и холодного рассудка.Так его утром и нашли Дато и Хорешани. Отважный «барс» бессмысленно посмотрел на играющий в росинке луч свежего солнца, на что-то кричащего Дато, махнул рукой и, дернув калитку, молча вышел из оживающего сада…Хорешани не удерживала заплаканную Магдану. И она в сопровождении Димитрия и Матарса выехала в замок Цицишвили, где жила до сегодняшнего дня спокойно, окруженная заботой крестной.Нет, напрасно добрая Хорешани успокаивает ее, – вместе с причудливой ночью исчезло сияние дня…
Долго шумели «барсы», негодуя на ледяного Даутбека. Даже Гиви, кажется, впервые возмутился: «Да этот окаменелый „барс“ и не думал вздыхать, прощаясь с Магданой!» Но, верно, никто, кроме Дато, не догадывается, как жарки вздохи друга, когда сон одолевает всех, кроме влюбленных.Наконец общими усилиями Даутбека затащили в дом Дато. И тут «барсы» с жаром набросились на друга. Что только не выслушал он! Да, они не поскупились на сравнения, и Даутбек почувствовал себя одновременно и упрямым ишаком, и бесхвостым чертом, и кривоглазым евнухом. И еще многими лестными определениями в пылу дружеского восторга наградили разволновавшиеся «барсы».Мягче всех убеждал Дато.Даутбек молчал, внезапно он резко поднялся:– Если бы даже достоин был светлой княжны, все равно не изменил бы решения. Какая цена дружбе, если при первом биении сердца способен забыть о горестной участи Димитрия? Не я ли обещал разделить с ним одиночество сердца?– Напрасно терзаешься, дорогой. Первый обрадовался бы твоему счастью Димитрий, ибо он и жалеет Магдану, и восхищается ее гордостью.– И это знаю, Дато, но так лучше: не пристало мне родниться со «змеиным» князем.– Родниться? Да он от позора с ума сойдет!.. И какой вой подымут остальные Барата в фамильных гробах…– А я не люблю, когда у меня под ухом мертвецы вопят, особенно в княжеских бурках. – И, резко меняя разговор, Даутбек засмеялся. – Ты лучше другим восхищайся! Как ловко Теймураз уничтожил картлийские дарбази Славы! Знал, шаирописец, чем княгинь переманить: сначала устроил в Телави праздник цветения миндаля, потом праздник рождения шелка, потом праздник розлива вин, праздник похищения быка… Говорят, все княгини, подобрав шальвари, гонялись по Алавердскому лугу за перепуганным бугаем.«Барсы» переглянулись: довольно насиловать волю друга, довольно терзать несбыточной мечтой. И, остановившись на празднике похищения быка, принялись изощряться в фривольных подробностях: рассказывали о джейраноподобных князьях, которые в угоду кахетинцу умиленно созерцали, как их жены царапали о колючую ежевику то, что опасно царапать.– Скажу прямо, дорогой, – заразительно смеялся Дато, – не только быком готовы угождать кахетинцу.– Еще бы! Не перестают страшиться воцарения Георгия Саакадзе! Ведь он предпочитает, чтобы не родовитые жены гонялись за рогатой жертвой, а рогатые мужья гонялись бы за «львом Ирана».Кажется, на годы хватило бы насмешек, но вошла Хорешани, и сразу оборвался разговор не для женского уха. Бурным весельем встретили они известие, что жирные телята томятся желанием быть растерзанными «барсами», а тугие бурдючки сами выкатились из подвала. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ – Опять не тот сон! – вскричал Хосро, швырнув в Гассана золоченые коши. – Когда же ты, радость собаки, увидишь сон, желательный мне?– О ага мирза, сосуд благовоний, разве я повелеваю снами? Я вижу то, что аллах благосклонно посылает. Хороший сон, ага. О гебры, – закричал я, – почему ишак, нагруженный шелковыми коврами, вылез прямо из солнца?– Что? Ишак? И ты смеешь называть это хорошим сном?! – И обозленный Хосро, схватив кальян, свирепо запустил им в Гассана.Ловко увернувшись и наступив на расколотый фарфор, Гассан невозмутимо продолжал:– О гебры, будьте свидетелями перед небом – не аллах ли гяуров въехал на ишаке в священный город? Не за ним ли с мольбой и надеждой бежал народ?– Замолчи, презренный! – вскричал Хосро, вспомнив замок отца в Кахети, где любил молиться перед иконой, изображавшей въезд Христа в Иерусалим. – Как смеешь ты, жир кабана, думать, что народ бежал за ишаком?– О аллах! За кем же бежать народу, если ишак вез священную поклажу? – Заметив зловещие пятна на лице Хосро, предвещающие большую битву, Гассан услужливо пододвинул к Хосро столик с драгоценной вазой, предварительно выхватив из нее бархатистые розы.– О ага мирза, дослушай милостиво, и ты увидишь, что ишак тут ни при чем… Вылез ишак из солнца и оглядывается, где ему разостлать коврик. О ишак, закричал я, разве ты не узнал дом ага мирзы?.. – Гассан вдруг на миг замолк: он увидел через решетчатое окно скачущего всадника в шлеме шахского гонца и, захлебываясь, вскрикнул: – О ишак, ишак, стели скорее коврик под ноги моему ага мирзе, ибо не по песку же он пойдет к шах-ин-шаху!..Задыхаясь, вбежал молодой слуга:– Велик аллах в своем милосердии! От шах-ин-шаха гонец! Да живет шах-ин-шах вечно, он призывает тебя.– Гассан, – завопил Хосро, величественно сбрасывая с себя парчовый халат, – прими дар! А если беседа со «львом Ирана» будет для меня радостной, получишь и золоченые коши.
Тинатин вышла на верхнюю террасу сада. В обычной истоме томились пальмы, опять таинственно журчал фонтан. Но Тинатин знала, – сегодня все необычно. Сегодня решается поход на Грузию… «Опять моя страна подвергается смертельной опасности. Сквозь зелень платанов здесь так же будут алеть розы, нежные звуки лютни нарушать дрему апельсиновых деревьев, а там долины захлебнутся в крови, стоны разгонят птиц, сгорят города… Пресвятая богородица, защити и помилуй твой удел! Но, может, победит царь Теймураз? Нет, не царь, а Саакадзе… Тогда стоны заглушат лютню и кровь затопит Исфахан, как было после Марткоби. Сколько пыток, сколько виновных и не виновных в поражении погибло мученической смертью… Плач потрясал ханские гаремы. Каким страданиям подверглись матери, жены, сестры казненных по велению шаха… О, где найти покой?! Сердце двоится и… Позор! Я снова молю бога о ниспослании победы грузинскому оружию…»Тинатин испуганно оглянулась, провела ладонью по лицу, точно смахнула опасную мысль. Она старалась думать о другом… Шах все больше внимателен к ней. С годами он остывает и к ласкам молодых наложниц, и даже к законным женам. Лишь одна Тинатин владеет его сердцем, его мыслями. Уже без ее совета властелин не решает ни одно дело. Вот и вчера… Ни на минуту не раскаивается она, что восхитилась мыслью шаха направить в Грузию Хосро-мирзу, а не страшного в своей жестокости Юсуф-хана. «О мой повелитель, – вскрикнула она, целуя край его одежды, – Хосро-мирза завоюет тебе непокорные земли, ибо у кого жар в горле, тот перелезет к источнику даже через колючий забор». Шах долго смеялся: «Бисмиллах, этот мирза уже пятый плащ на майдане покупает, совсем готов для воцарения в Грузии, – одного не хватает: моего благосклонного повеления. Твои уста изрекли истину: я свое царство умножил мечом, пусть и мирза мечом добудет грузинский трон… Иншаллах, Хосро-мирза возглавит грозное нашествие иранских войск на Гурджистан».Тинатин вздохнула. «Сколь милостив бог к моей Картли, – думала она. – Хосро – грузин; может, подобно мне, призывает тайно в помощь пресвятую богородицу… Потом Хосро – Багратид, родственник… Кто в Картли не вспомнит, что отец Хосро, царь Кахети, Дауд, был братом Симона Первого, деда Луарсаба Второго? Багратиони много веков славились рыцарством. И Хосро не захочет восстановить против себя царство, где надеется царствовать. Пусть царствует в Кахети, а Луарсаб в Картли… Как разумно поступила она, укрепив желание шаха направить в Грузию царевича Хосро».Размышления Тинатин прервала вбежавшая Гулузар. На ее густых ресницах дрожали слезинки. Прижимая к себе маленького Сефи, она бросилась к ногам Тинатин:– О моя повелительница, о госпожа моей жизни, защити мое дитя! Что сделал тигрице мой сын? Он прекрасен, как луна в четырнадцатый день рождения, и отважен, как Сефи-мирза.И Гулузар, торопливо глотая слезы, рассказала, как Зюлейка зачастила к ней, все высматривая, как навязчиво стала присылать с хитрой служанкой, будто для игры, буйного Сэма, после ухода которого дом походил на растерзанную мутаку. И сегодня пришел Сэм и разбил ее любимую чашечку, подарок Сефи-мирзы, потом начал душить котенка. Всегда тихий, маленький Сефи вдруг бросился на Сэма и вырвал из его рук полуживого котенка. «О госпожа, разве сын благородного Сефи-мирзы может спокойно смотреть, как мучают беззащитных?» Тут Сэм стал так кричать, что сбежались из других домов хасеги и служанки. Завистницы притворно закричали: «Аллах, аллах! Сэма убивают!» Вдруг ворвалась Зюлейка и собрала воплями еще больше людей. Она кричала, что Гулузар хотела убить Сэма, чтоб ее «волчонок» остался единственным сыном у Сефи-мирзы. Видя, что многие не поверили, она набросилась на маленького Сефи и убила бы его, если бы преданная служанка не схватила Сефи и не побежала к царственному порогу Лелу. А когда она, Гулузар, попросила Зюлейку больше не присылать к ней Сэма, то разъяренная тигрица набросилась на нее, вцепилась в волосы, пыталась разодрать лицо, насилу служанки оттащили злодейку прочь; а Сэм беспрестанно кричал: «Подожди, вырасту – гвоздем выколю глаза твоему сыну!»– О моя госпожа, я проникла в хитрость Зюлейки; она решила отвратить от меня Сефи-мирзу, моего повелителя, ибо, спасаясь от дикого крика Зюлейки, он все чаще сидит в покоях маленького Сефи, слушая мои песни, или, играя с Сефи, учит его: "Скажи: «Лучшая из лучших во вселенной царственная Лелу, мать Сефи-мирзы…»– Лучшая из лучших – красивая мать Сефи-мирзы! – пролепетал маленький Сефи и, обняв шею Тинатин, покрыл лицо ее поцелуями.Растроганная Тинатин прижала к себе мальчика и твердо заявила, что переселит Гулузар подальше от Зюлейки и поближе к ней, Лелу. Она и Сефи-мирза совместно решат, как оградить Гулузар от тигрицы. Пусть Сефи пригрозит разводом, лучшим средством для успокоения жен мусульман. Тинатин так разволновалась, что хотела немедля послать за сыном, но неожиданно прибыла Гефезе, и вмиг, словно рой пчел, налетели жены шаха. Они пользовались любым случаем, чтобы оставить свои скучные дома и поспешить в веселые, всегда наполненные изысканной речью и дастарханом покои Лелу, любимой жены шаха.Едва взглянув на дорогу, Тинатин поняла, что посещение ее вызвано важным делом. Но обе продолжали потакать шуткам рассказчиц. Особенно смешила их третья жена шаха, изображавшая кичливую ханшу, вторую жену Юсуф-хана.Поглядывая на Гулузар, чуткая Гефезе поняла, – и ей не сладко от Зюлейки. Взяв на руки маленького Сефи, Гефезе ласками вызвала улыбку на порозовевшем лице взволнованной наложницы…Как видно, звонкий смех вызвал любопытство солнца, ибо оно упорно стремилось проникнуть через разноцветное окно. Но, слегка вздув воздушные складки, розовая занавесь решительно преградила путь опасному в полуденную пору гостю.Нежный фимиам плыл из серебряных курильниц, и в фиолетовой дымке арабские столики, причудливые вазы, шелковые ковры, тахты с атласными подушками, даже сами женщины, звенящие драгоценными украшениями, казались фантастическим видением.– О моя царственная Лелу! – вдруг вскрикнула Гефезе. – Почему не вижу я среди пышного куста розу Гурджистана?– Да будет для Нестан, возвышенная умом и сердцем Гефезе, твое благосклонное внимание бальзамом. Она все еще во власти тоски и черных дум о коварном князе.– Не найдешь ли ты, великодушная Лелу, своевременным, чтобы я сказала княгине слова утешения? Может, она услышит мольбу моего красавца Джафара и пожелает владеть его сердцем?– Это ли не ниспослание аллахом луча солнца в темную пещеру страданий!.. О моя Гефезе! Поторопись с дарами к обкраденной судьбой, верни ей надежду на счастье, и я буду сопутствовать тебе, как малый спутник большой звезды.В не менее изысканных выражениях попросив вторую жену шаха быть приветливой хозяйкой и не позволить скуке пробраться в покои веселья, Тинатин и Гефезе вышли из сказки теней в суровую действительность. Пройдя два зала, они остановились у оконной ниши. И хотя их здесь никто не мог услышать, они близко склонились друг к другу, и только шепот слегка колебал прозрачную кисею.– О аллах, что будет с царем Луарсабом, если шах-ин-шах поверит змеиному языку Баиндура, раздосадованного тем, что до «льва Ирана» все же дошел слух о Кериме, раздобывшем важные сведения в Гурджистане? Проклятый Баиндур-хан, боясь соперника, тайно переслал послание своему родственнику, а сын ада, Юсуф-хан, всем известный свирепостью, так прошипел в золотое ухо шах-ин-шаха: «Керим собака!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Долго шумели «барсы», негодуя на ледяного Даутбека. Даже Гиви, кажется, впервые возмутился: «Да этот окаменелый „барс“ и не думал вздыхать, прощаясь с Магданой!» Но, верно, никто, кроме Дато, не догадывается, как жарки вздохи друга, когда сон одолевает всех, кроме влюбленных.Наконец общими усилиями Даутбека затащили в дом Дато. И тут «барсы» с жаром набросились на друга. Что только не выслушал он! Да, они не поскупились на сравнения, и Даутбек почувствовал себя одновременно и упрямым ишаком, и бесхвостым чертом, и кривоглазым евнухом. И еще многими лестными определениями в пылу дружеского восторга наградили разволновавшиеся «барсы».Мягче всех убеждал Дато.Даутбек молчал, внезапно он резко поднялся:– Если бы даже достоин был светлой княжны, все равно не изменил бы решения. Какая цена дружбе, если при первом биении сердца способен забыть о горестной участи Димитрия? Не я ли обещал разделить с ним одиночество сердца?– Напрасно терзаешься, дорогой. Первый обрадовался бы твоему счастью Димитрий, ибо он и жалеет Магдану, и восхищается ее гордостью.– И это знаю, Дато, но так лучше: не пристало мне родниться со «змеиным» князем.– Родниться? Да он от позора с ума сойдет!.. И какой вой подымут остальные Барата в фамильных гробах…– А я не люблю, когда у меня под ухом мертвецы вопят, особенно в княжеских бурках. – И, резко меняя разговор, Даутбек засмеялся. – Ты лучше другим восхищайся! Как ловко Теймураз уничтожил картлийские дарбази Славы! Знал, шаирописец, чем княгинь переманить: сначала устроил в Телави праздник цветения миндаля, потом праздник рождения шелка, потом праздник розлива вин, праздник похищения быка… Говорят, все княгини, подобрав шальвари, гонялись по Алавердскому лугу за перепуганным бугаем.«Барсы» переглянулись: довольно насиловать волю друга, довольно терзать несбыточной мечтой. И, остановившись на празднике похищения быка, принялись изощряться в фривольных подробностях: рассказывали о джейраноподобных князьях, которые в угоду кахетинцу умиленно созерцали, как их жены царапали о колючую ежевику то, что опасно царапать.– Скажу прямо, дорогой, – заразительно смеялся Дато, – не только быком готовы угождать кахетинцу.– Еще бы! Не перестают страшиться воцарения Георгия Саакадзе! Ведь он предпочитает, чтобы не родовитые жены гонялись за рогатой жертвой, а рогатые мужья гонялись бы за «львом Ирана».Кажется, на годы хватило бы насмешек, но вошла Хорешани, и сразу оборвался разговор не для женского уха. Бурным весельем встретили они известие, что жирные телята томятся желанием быть растерзанными «барсами», а тугие бурдючки сами выкатились из подвала. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ – Опять не тот сон! – вскричал Хосро, швырнув в Гассана золоченые коши. – Когда же ты, радость собаки, увидишь сон, желательный мне?– О ага мирза, сосуд благовоний, разве я повелеваю снами? Я вижу то, что аллах благосклонно посылает. Хороший сон, ага. О гебры, – закричал я, – почему ишак, нагруженный шелковыми коврами, вылез прямо из солнца?– Что? Ишак? И ты смеешь называть это хорошим сном?! – И обозленный Хосро, схватив кальян, свирепо запустил им в Гассана.Ловко увернувшись и наступив на расколотый фарфор, Гассан невозмутимо продолжал:– О гебры, будьте свидетелями перед небом – не аллах ли гяуров въехал на ишаке в священный город? Не за ним ли с мольбой и надеждой бежал народ?– Замолчи, презренный! – вскричал Хосро, вспомнив замок отца в Кахети, где любил молиться перед иконой, изображавшей въезд Христа в Иерусалим. – Как смеешь ты, жир кабана, думать, что народ бежал за ишаком?– О аллах! За кем же бежать народу, если ишак вез священную поклажу? – Заметив зловещие пятна на лице Хосро, предвещающие большую битву, Гассан услужливо пододвинул к Хосро столик с драгоценной вазой, предварительно выхватив из нее бархатистые розы.– О ага мирза, дослушай милостиво, и ты увидишь, что ишак тут ни при чем… Вылез ишак из солнца и оглядывается, где ему разостлать коврик. О ишак, закричал я, разве ты не узнал дом ага мирзы?.. – Гассан вдруг на миг замолк: он увидел через решетчатое окно скачущего всадника в шлеме шахского гонца и, захлебываясь, вскрикнул: – О ишак, ишак, стели скорее коврик под ноги моему ага мирзе, ибо не по песку же он пойдет к шах-ин-шаху!..Задыхаясь, вбежал молодой слуга:– Велик аллах в своем милосердии! От шах-ин-шаха гонец! Да живет шах-ин-шах вечно, он призывает тебя.– Гассан, – завопил Хосро, величественно сбрасывая с себя парчовый халат, – прими дар! А если беседа со «львом Ирана» будет для меня радостной, получишь и золоченые коши.
Тинатин вышла на верхнюю террасу сада. В обычной истоме томились пальмы, опять таинственно журчал фонтан. Но Тинатин знала, – сегодня все необычно. Сегодня решается поход на Грузию… «Опять моя страна подвергается смертельной опасности. Сквозь зелень платанов здесь так же будут алеть розы, нежные звуки лютни нарушать дрему апельсиновых деревьев, а там долины захлебнутся в крови, стоны разгонят птиц, сгорят города… Пресвятая богородица, защити и помилуй твой удел! Но, может, победит царь Теймураз? Нет, не царь, а Саакадзе… Тогда стоны заглушат лютню и кровь затопит Исфахан, как было после Марткоби. Сколько пыток, сколько виновных и не виновных в поражении погибло мученической смертью… Плач потрясал ханские гаремы. Каким страданиям подверглись матери, жены, сестры казненных по велению шаха… О, где найти покой?! Сердце двоится и… Позор! Я снова молю бога о ниспослании победы грузинскому оружию…»Тинатин испуганно оглянулась, провела ладонью по лицу, точно смахнула опасную мысль. Она старалась думать о другом… Шах все больше внимателен к ней. С годами он остывает и к ласкам молодых наложниц, и даже к законным женам. Лишь одна Тинатин владеет его сердцем, его мыслями. Уже без ее совета властелин не решает ни одно дело. Вот и вчера… Ни на минуту не раскаивается она, что восхитилась мыслью шаха направить в Грузию Хосро-мирзу, а не страшного в своей жестокости Юсуф-хана. «О мой повелитель, – вскрикнула она, целуя край его одежды, – Хосро-мирза завоюет тебе непокорные земли, ибо у кого жар в горле, тот перелезет к источнику даже через колючий забор». Шах долго смеялся: «Бисмиллах, этот мирза уже пятый плащ на майдане покупает, совсем готов для воцарения в Грузии, – одного не хватает: моего благосклонного повеления. Твои уста изрекли истину: я свое царство умножил мечом, пусть и мирза мечом добудет грузинский трон… Иншаллах, Хосро-мирза возглавит грозное нашествие иранских войск на Гурджистан».Тинатин вздохнула. «Сколь милостив бог к моей Картли, – думала она. – Хосро – грузин; может, подобно мне, призывает тайно в помощь пресвятую богородицу… Потом Хосро – Багратид, родственник… Кто в Картли не вспомнит, что отец Хосро, царь Кахети, Дауд, был братом Симона Первого, деда Луарсаба Второго? Багратиони много веков славились рыцарством. И Хосро не захочет восстановить против себя царство, где надеется царствовать. Пусть царствует в Кахети, а Луарсаб в Картли… Как разумно поступила она, укрепив желание шаха направить в Грузию царевича Хосро».Размышления Тинатин прервала вбежавшая Гулузар. На ее густых ресницах дрожали слезинки. Прижимая к себе маленького Сефи, она бросилась к ногам Тинатин:– О моя повелительница, о госпожа моей жизни, защити мое дитя! Что сделал тигрице мой сын? Он прекрасен, как луна в четырнадцатый день рождения, и отважен, как Сефи-мирза.И Гулузар, торопливо глотая слезы, рассказала, как Зюлейка зачастила к ней, все высматривая, как навязчиво стала присылать с хитрой служанкой, будто для игры, буйного Сэма, после ухода которого дом походил на растерзанную мутаку. И сегодня пришел Сэм и разбил ее любимую чашечку, подарок Сефи-мирзы, потом начал душить котенка. Всегда тихий, маленький Сефи вдруг бросился на Сэма и вырвал из его рук полуживого котенка. «О госпожа, разве сын благородного Сефи-мирзы может спокойно смотреть, как мучают беззащитных?» Тут Сэм стал так кричать, что сбежались из других домов хасеги и служанки. Завистницы притворно закричали: «Аллах, аллах! Сэма убивают!» Вдруг ворвалась Зюлейка и собрала воплями еще больше людей. Она кричала, что Гулузар хотела убить Сэма, чтоб ее «волчонок» остался единственным сыном у Сефи-мирзы. Видя, что многие не поверили, она набросилась на маленького Сефи и убила бы его, если бы преданная служанка не схватила Сефи и не побежала к царственному порогу Лелу. А когда она, Гулузар, попросила Зюлейку больше не присылать к ней Сэма, то разъяренная тигрица набросилась на нее, вцепилась в волосы, пыталась разодрать лицо, насилу служанки оттащили злодейку прочь; а Сэм беспрестанно кричал: «Подожди, вырасту – гвоздем выколю глаза твоему сыну!»– О моя госпожа, я проникла в хитрость Зюлейки; она решила отвратить от меня Сефи-мирзу, моего повелителя, ибо, спасаясь от дикого крика Зюлейки, он все чаще сидит в покоях маленького Сефи, слушая мои песни, или, играя с Сефи, учит его: "Скажи: «Лучшая из лучших во вселенной царственная Лелу, мать Сефи-мирзы…»– Лучшая из лучших – красивая мать Сефи-мирзы! – пролепетал маленький Сефи и, обняв шею Тинатин, покрыл лицо ее поцелуями.Растроганная Тинатин прижала к себе мальчика и твердо заявила, что переселит Гулузар подальше от Зюлейки и поближе к ней, Лелу. Она и Сефи-мирза совместно решат, как оградить Гулузар от тигрицы. Пусть Сефи пригрозит разводом, лучшим средством для успокоения жен мусульман. Тинатин так разволновалась, что хотела немедля послать за сыном, но неожиданно прибыла Гефезе, и вмиг, словно рой пчел, налетели жены шаха. Они пользовались любым случаем, чтобы оставить свои скучные дома и поспешить в веселые, всегда наполненные изысканной речью и дастарханом покои Лелу, любимой жены шаха.Едва взглянув на дорогу, Тинатин поняла, что посещение ее вызвано важным делом. Но обе продолжали потакать шуткам рассказчиц. Особенно смешила их третья жена шаха, изображавшая кичливую ханшу, вторую жену Юсуф-хана.Поглядывая на Гулузар, чуткая Гефезе поняла, – и ей не сладко от Зюлейки. Взяв на руки маленького Сефи, Гефезе ласками вызвала улыбку на порозовевшем лице взволнованной наложницы…Как видно, звонкий смех вызвал любопытство солнца, ибо оно упорно стремилось проникнуть через разноцветное окно. Но, слегка вздув воздушные складки, розовая занавесь решительно преградила путь опасному в полуденную пору гостю.Нежный фимиам плыл из серебряных курильниц, и в фиолетовой дымке арабские столики, причудливые вазы, шелковые ковры, тахты с атласными подушками, даже сами женщины, звенящие драгоценными украшениями, казались фантастическим видением.– О моя царственная Лелу! – вдруг вскрикнула Гефезе. – Почему не вижу я среди пышного куста розу Гурджистана?– Да будет для Нестан, возвышенная умом и сердцем Гефезе, твое благосклонное внимание бальзамом. Она все еще во власти тоски и черных дум о коварном князе.– Не найдешь ли ты, великодушная Лелу, своевременным, чтобы я сказала княгине слова утешения? Может, она услышит мольбу моего красавца Джафара и пожелает владеть его сердцем?– Это ли не ниспослание аллахом луча солнца в темную пещеру страданий!.. О моя Гефезе! Поторопись с дарами к обкраденной судьбой, верни ей надежду на счастье, и я буду сопутствовать тебе, как малый спутник большой звезды.В не менее изысканных выражениях попросив вторую жену шаха быть приветливой хозяйкой и не позволить скуке пробраться в покои веселья, Тинатин и Гефезе вышли из сказки теней в суровую действительность. Пройдя два зала, они остановились у оконной ниши. И хотя их здесь никто не мог услышать, они близко склонились друг к другу, и только шепот слегка колебал прозрачную кисею.– О аллах, что будет с царем Луарсабом, если шах-ин-шах поверит змеиному языку Баиндура, раздосадованного тем, что до «льва Ирана» все же дошел слух о Кериме, раздобывшем важные сведения в Гурджистане? Проклятый Баиндур-хан, боясь соперника, тайно переслал послание своему родственнику, а сын ада, Юсуф-хан, всем известный свирепостью, так прошипел в золотое ухо шах-ин-шаха: «Керим собака!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103