Ты отказываешься довериться моему инстинкту, хотя прекрасно знаешь, что я вырастила десятерых мальчиков фактически в одиночку. Включая необходимость справляться с десятками их сорванцов-приятелей. Единственное, в чем я разбираюсь, милорд, это в мальчиках, от хороших до ужасных, со всеми промежуточными стадиями.
– А того не можешь понять, что я не мальчик, чтобы ты мне приказывала и говорила, в чем мой долг!
Джессика задохнулась. Отвернувшись от зеркала, вынула последнюю шпильку и сказала:
– Я устала, устала от твоего недоверия. Устала от обвинений в манипуляциях, в том, что я командую… надоедаю. Устала от попыток обращаться с неразумным мужчиной как с разумным. Устала от того, что при любых попытках добраться до тебя ты с оскорблениями меня прогоняешь. – Она стала медленно расчесывать волосы. – Ты не хочешь ничего, что я предлагаю. Тебе бы только удовлетворять твою похоть, остальное тебя раздражает. Ладно. Я прекращаю тебя раздражать. Больше не буду пытаться разговаривать с тобой, как со взрослым человеком.
Дейн горько усмехнулся:
– Конечно, не будешь. Теперь будет ледяное молчание. Или укоризненное молчание. Или упрямое. Короче, то милое обхождение, которым ты потчевала меня последние десять миль до Аткорта.
– Если я была сварливой, прошу прощения. В будущем такого не повторится.
Дейн подошел к столу и уперся в него правой рукой.
– Посмотри на меня, – сказал он, – и скажи, что все это означает.
Она посмотрела в сосредоточенное лицо. В глубине глаз бурлили эмоции, и ее сердце сжалось от сочувствия сильнее прежнего. Он хотел ее любви. Она ее дала. Сегодня она заявила об этом открыто, и он ей поверил, она видела по глазам. И хотя он не был уверен, что делать с этой любовью, и, может быть, еще годы не будет знать, он не сделал попытки ее оттолкнуть.
До злобной выходки Черити Грейвз.
Джессика не собиралась дальше неделями работать над ним, чтобы потом кто-то или что-то свел на нет все ее усилия. Ему придется перестать смотреть на мир, и на нее в особенности, через кривые очки прошлого. Ему придется узнать, кто такая его жена, и обращаться с ней как с женщиной, а не с разновидностью фемин, о которых он говорит с таким горьким презрением. Узнавание это ему достанется тяжело, потому что у нее сейчас есть более насущная проблема, на которую она будет тратить силы.
Дейн – взрослый человек, якобы способный позаботиться о себе. Возможно, он способен разумно разобраться с делами… в конце концов.
Ситуация с его сыном более рискованная, потому что мальчики полностью зависят от взрослых. Кто-то должен действовать в интересах Доминика. Очевидно, что этот кто– то – Джессика. Как обычно.
– Это означает, что ты победил, – сказала она. – Отныне все будет по-твоему, милорд. Ты хотел слепого подчинения? Ты его получишь.
Дейн насмешливо фыркнул.
– Поверю, когда увижу, – сказал он и вышел.
Дейну потребовалась неделя, чтобы поверить, хотя он видел и слышал это каждый день и каждую ночь.
Жена соглашалась со всем, что он говорил, с самыми его идиотскими замечаниями. Она ни с чем не спорила, сколько бы он ее ни подстрекал. Она всегда была приветлива, как бы он ее ни раздражал.
Если бы Дейн был суеверным, он бы поверил, что в прекрасное тело Джессики вселилась душа другой женщины.
Через неделю, проведенную в обществе этой дружелюбной, слепо повинующейся незнакомки, Дейн забеспокоился. Через две недели он был абсолютно несчастен.
Но жаловаться было не на что. То есть не было ничего такого, на что гордость позволила бы ему пожаловаться. Он не мог сказать, что она надоела ему до смерти, потому что не видел даже намека на несогласие или неудовольствие. Он не мог пожаловаться, что она недобрая, потому что сто посторонних наблюдателей дружно согласились бы с тем, что она ведет себя как ангел.
Только он и она знали, что это наказание, и знали за что.
За то невообразимое создание, которое он сотворил вместе с Черити Грейвз.
Для Джессики не имело значения, что создание было так же скверно внутри, как ужасно снаружи, что Доминик не мог унаследовать от развратного монстра-отца и порочной шлюхи-матери ничего доброго. Для Джессики не имело бы значения, даже если бы у этого создания было две головы, а в ушах копошились черви, а по мнению Дейна, он и тогда был бы не более отвратительным, чем сейчас. Пусть бы он, ползая на животе и был покрыт зеленой слизью – Джессике было бы все равно: Дейн его сделал, значит, Дейн должен о нем заботиться.
Так же она смотрела на брата. Не важно, что Берти – бесхарактерный дурачок. Дейн подцепил дурака на приманку – значит, Дейн должен выудить дурака из воды.
Так же она смотрела на свой случай: Дейн ее раздавил, Дейн должен починить.
Как и в Париже, Джессика придумала наказание с дьявольской точностью. На этот раз Джессика не давала ему ничего, пока он сам не настаивал. Не было приставаний, выпрашивания или непослушания. Не было ни неудобных сантиментов, ни жалости… не было любви, потому что после того, как Джессика вдалбливала ему эти слова в голову и в сердце на погосте в Девонпорте, она ни разу с тех пор не сказала: «Я тебя люблю».
К своему вечному стыду, Дейн пытался заставить ее это сказать. Во время их близости Дейн делал все, чтобы услышать эти слова. Но как бы он ни был нежен или страстен, сколько бы итальянского лиризма ни вливал ей в уши, она их не произносила. Она вздыхала, она стонала, она выкрикивала его имя, и имя Всевышнего, и даже падшего ангела, но только не те три слова, которых жаждало его сердце.
Через три недели Дейн был в отчаянии. Он согласился бы на все, хоть отдаленно напоминающее симпатию: «олух», или «дурень», или если она запустит в него драгоценной вазой, разорвет на полоски рубашку, устроит скандал – ради Бога!
Беда в том, что он не смел слишком ее провоцировать. Если бы он сделал что-то действительно отвратительное из того, на что способен, он мог бы получить желаемый скандал. Мог также прогнать ее. Во благо. Но он не мог рисковать.
Дейн знал, что ее терпение не безгранично. Быть идеальной женой совершенно невозможному мужу – геркулесов труд. Даже она не сможет держаться вечно. А когда ее терпение лопнет, она уйдет. Во благо.
Через месяц Дейна охватила паника: он заметил изъяны в ее ангельски терпеливом дружелюбии. В середине июня, в воскресенье, он сидел за завтраком, плохо владея лицом, исподтишка поглядывая на тонкие линии на лбу и в уголках рта, говорившие о ее напряженности. Поза тоже была напряженная, как и послушная улыбка, которую она нацепляла на лицо во время прискорбно-веселых разговоров ни о чем и, уж конечно, не о том, что происходит с ними.
«Я ее теряю», – подумал он, и рука потянулась, чтобы привлечь ее к себе, но вместо этого взяла кофейник. Дейн налил себе кофе, беспомощно смотрел на черную жидкость и видел в ней свое будущее, потому что не мог дать жене того, чего она хотела.
Он не мог принять монстра, которого она называет его сыном.
Дейн понимал, что в ее глазах он ведет себя неразумно. Даже себе он не мог объяснить свое поведение, хотя думал над этим всю последнюю чертову неделю. Он не нашел других причин, кроме отвращения. Даже сейчас, в панике и с болью в сердце, он не мог сдержать прилив желчи, когда представил себе темное упрямое лицо с огромным клювом, бесформенного, веснушчатого мальчишку. Все, что он смог, это застыть в кресле, притворившись, что он цивилизованный человек, в то время как внутри его выл и бесился монстр, жаждущий разрушения.
– Мне надо спешить, а то опоздаю в церковь, – вставая, сказала Джессика.
Он тоже встал, вежливый муж, и проводил ее вниз, и следил, как Бриджет надевала на ее светлость шаль и шляпку.
Он выдал шутку, которую повторял каждое воскресенье, – что леди Дейн подает обществу хороший пример, а лорд Дейн обдуманно держится подальше, чтобы крыша церкви не рухнула на головы набожных жителей Аттона.
И когда карета ее светлости поехала, он, как и в предыдущие четыре воскресенья, стоял и смотрел, пока она не скрылась за поворотом.
Но в этот день отдохновения он не захотел идти в свой кабинет, как обычно. Сегодня он пошел в маленькую часовню Аткорта, сел на твердую скамью, на которой в детстве множество воскресений сидел и дрожал, отчаянно пытаясь думать о высоком, а не о голоде, разъедающем живот.
Он чувствовал себя потерянным и беспомощным, как тот мальчик, который пытался понять, почему Небесный Отец сделал его неправильным внешне и внутренне, гадая, какую молитву надо произнести, какое наказание перенести, чтобы Он сделал его таким, как все.
И теперь взрослый мужчина с тем же отчаянием, что и мальчик десятки лет назад, спросил: «Почему Ты мне не помогаешь?»
Пока лорд Дейн сражался с внутренними демонами, его жена готовилась изловить одного во плоти. Она верила в Провидение, однако все же предпочла поискать помощь из более доступного источника. Ее помощником стал Фелпс, кучер.
Он был одним из немногих, кто остался из прислуги прежнего маркиза. Тогда Фелпс был младшим конюхом. То, что Дейн его оставил и повысил в должности, говорило о его способностях. То, что он называл его Фелпс, а не «кучер Джон», свидетельствовало об уважении.
Уважение было взаимным.
Это не значило, что Фелпс считал его светлость непогрешимым. Что это значило, Джессика поняла вскоре после непредвиденного осложнения в Девонпорте: Фелпс делал не то, что хозяин прикажет, а то, что пойдет ему на пользу.
Союз между Джессикой и кучером установился в первое воскресенье, когда Джессика отправилась в церковь в Аттоне. Когда она вышла из кареты, Фелпс спросил разрешения провести своего рода «медитацию», как он это назвал, в пабе «Свистящее привидение».
– Конечно, – сказала Джессика с грустной улыбкой. – Я и сама хотела бы пойти с вами.
– Да, понимаю, – сказал он, растягивая слова, как коренной житель Девона. – Вчерашняя свара с этой дурой известна уже всему Дартмуру. Но вашей светлости нет дела до того, что всякие остолопы мелют языками, да? Стреляли в него. – Обветренное лицо расплылось в улыбке. – Ну ладно! Вы и остальных научите понимать, из чего вы сделаны.
Через несколько дней, отвозя ее к викарию на чай, Фелпс еще больше прояснил свою позицию, поделившись с Джессикой тем, что услышал в «Свистящем привидении» о Черити и Доминике, и добавив от себя все, что знал об этом деле.
Так что к пятому воскресенью Джессика неплохо представляла, что за женщина Черити Грейвз, и имела более чем достаточно доказательств тому, что Доминика надо спасать.
Согласно Фелпсу, пока Черити, как цыганка, бродили по Дартмуру, мальчик оставался на попечении старой бабки-повитухи Энни Гич. Энни умерла за месяц до возвращения Дейна в Англию. С тех пор Черити околачивалась в окрестностях Аттона. Сама она редко появлялась в деревне, зато ее сына, который большую часть времени был предоставлен самому себе, видели здесь слишком часто, и слишком часто он нарывался на неприятности.
Полтора месяца назад несколько благонамеренных местных жителей попытались устроить его в школу. Доминик отказался. Все три раза, что его привозили в школу, он затевал драки. Он дрался с другими детьми, устраивал дурные проделки. Его нельзя было научить хорошему поведению, потому что на все попытки он отвечал смехом и ругательствами. И поркой его нельзя было привести к послушанию, потому что для этого его сначала надо было поймать, а он чертовски быстро бегал.
В последнее время его поведение значительно ухудшилось, инцидентов стало больше. В понедельник Доминик сорвал с веревки белье миссис Кнап и втоптал его в грязь; в среду подбросил мисс Лоб дохлую мышь в корзину с покупками; в пятницу швырялся конскими яблоками в свежевыкрашенные двери конюшни мистера Поумроя. Недавно Доминик двоим парням наставил синяки под глазом, одному расквасил нос, помочился на ступеньки пекарни и показал голую задницу горничной священника. Пока жители деревни жаловались на него только друг дружке. Даже если бы они смогли изловить Доминика, они были бы в замешательстве, что делать с дьяволенком, сыном хозяина особняка. Ни у кого не хватало мужества доложить лорду Дейну о проделках его отпрыска. Никто не мог выйти за грань приличия и деликатности и пожаловаться на дейновского ублюдка его жене. Более того, никто не мог найти Черити Грейвз и заставить ее что-то сделать с отродьем дьявола.
Это беспокоило Джессику больше всего. Черити Грейвз не было последние полмесяца, в течение которых претензии Доминика на внимание к себе – так она рассматривала его зверства – непомерно возросли. Джессика не сомневалась, что он старается привлечь к себе внимание отца. Поскольку Дейн был недосягаем, оставался единственный способ – вызвать в деревне беспорядки. Джессика подозревала, что мать каким-то образом поощряет или подстрекает его к этому. Метод казался рискованным и глупым. Дейн скорее осуществит свою угрозу и вышлет ее отсюда, чем согласится заплатить ей за отъезд, если это то, чего она добивается.
Альтернативное объяснение было страшнее, хотя в нем было меньше смысла. Черити могла просто бросить мальчика; говорили, что он ночует в конюшнях или под открытым небом, в укрытии между скал. Но Джессике не верилось, что эта женщина уйдет просто так, с пустыми руками. Ей не удалось подцепить богатого любовника, иначе об этом знал бы весь Дартмур – Фелпс говорил, осторожность не в стиле Черити.
В любом случае нельзя было разрешать мальчику и дальше бегать как сумасшедшему.
Терпение жителей Аттона достигло своего предела. Скоро разъяренная толпа будет колотить в двери Аткорта. Джессика не собиралась дожидаться этого, как и того, что мальчик умрет от холода и голода или его засосет предательская трясина Дартмурских болот. Она не могла больше ждать, когда Дейн придет в чувство.
В соответствии с планом она вышла к завтраку с тем изможденным выражением лица, которое бывало у тети Клары, когда она страдала от головной боли. Все слуги это заметили, а Бриджет дважды спросила, не отменить ли поездку в церковь, если ее светлость плохо себя чувствует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36