Но с тех пор он как в воду канул.
Зато на другой день к Филиппе, пусть и неохотно, был допущен Эмори Фрай, вежливый молодой человек, слишком хорошо одетый для сыщика. Он привел с собой гостью, заявив, что таково было распоряжение герцога Уорбека. Как только взгляд Филиппы упал на улыбающееся лицо женщины, она узнала горничную матери, Пенни Лонгли. Воспоминание вызвало новый поток слез, но Филиппа отказалась подчиниться приказу врача и не отпустила Пенни.
Эмори Фрай сказал, что разыскал миссис Гиббон урожденную Пенни Лонгли, не по собственной инициативе, а исключительно по просьбе Доминико Флабианко, и передал письмо, собственноручно написанное итальянским аристократом. Содержание письма глубоко тронуло Филиппу. Герцог Падуанский, Венецианский и Веронский оказался настоящим и надежным другом.
На другой день Пенни Гиббс явилась вновь. В течение нескольких часов Филиппа беседовала с ней, выспрашивая все, что только могла помнить бывшая горничная о своих хозяевах и о судьбе кроткой и бессловесной Анны, тетушки Филиппы и жены злосчастного Кроутера. Разговор был полон счастливых и горестных минут, и к концу его обе собеседницы были опустошены, за что заработали выговор от добряка врача…
Стук в дверь отвлек Филиппу от воспоминаний. Леди Гарриэт энергичным шагом подошла к ее кровати.
В руке она держала толстенную газету, очевидно, «Таймс». Филиппа посмотрела на нее вопросительно.
– Ты не можешь себе представить, дорогая, как взбудоражен весь высший свет, – объявила леди Гарриэт торжествующим басом. – Буквально в каждой газете, включая «Морнинг пост» и «Стандард», появилось некое заявление. С пресловутым избранным кругом такое творится! Прочти скорее, а потом можешь вставать и одеваться, доктор наконец разрешил тебе выйти. Кое-кто уже явился с утренним визитом, чтобы быть в числе тех первых, кто скажет: «Добро пожаловать в лондонский свет». Удивительно, как люди переменчивы… но это и к лучшему. Я уже распорядилась насчет чая, так что можешь особенно не торопиться.
Прежде чем Филиппа сумела вымолвить в ответ хоть слово, леди Гарриэт покинула спальню.
Все это было в высшей степени странно. Озадаченно хмурясь, Филиппа подняла газету. Что могло так поразить леди Гарриэт в утренних новостях?
«Герцог Уорбек приносит открытое извинение маркизе Сэндхерст».
Заявление гласило:
«Шесть лет назад я, Кортни Шелбурн, герцог Уорбек, выдвинул публичное обвинение против Филиппы Гиацинты Мур, с которой прожил в браке всего два месяца, и Артура Бентинка, маркиза Сэндхерста, моего давнего и близкого друга. Заявляю, что оба обвинения не имели под собой никаких оснований, как то выяснилось лишь в самое последнее время. Не могу выразить, как я сожалею о своих поступках шестилетней давности, особенно о том, что позволил себе подать судебный иск, основываясь не на фактах, а на одних только подозрениях.
Тем самым я признаю, что опорочил жену без достаточных на то оснований. Я снимаю с леди Филиппы, в настоящее время маркизы Сэндхерст, обвинение в нарушении брачного обета. Признаю, что побудительным мотивом к отъезду в Венецию явилось одно лишь невинное стремление ухаживать за умирающим Артуром Бентинком.
Я, Кортни Шелбурн, герцог Уорбек, публично заявляю: ответственность за развод и его последствия лежит целиком на мне. Приношу свои самые искренние и глубокие извинения маркизе Сэндхерст и надеюсь, что со временем она найдет в себе достаточно милосердия, чтобы простить мой проступок. Сознавая, что деньги не в состоянии залечить душевные раны, я все же покорнейше прошу маркизу Сэндхерст принять 180 000 фунтов стерлингов в попечительский фонд недавно основанного ею в Челси частного женского пансиона прогрессивного направления».
Филиппа перечла заметку не менее пяти раз, не в состоянии до конца поверить в то, что видели ее глаза. Слова, которые она жаждала услышать в течение бесконечно долгих шести лет, – они были сейчас перед ней, и каждый, буквально каждый мог их прочесть! Однако к радости примешивалось огорчение: Корт восстановил ее доброе имя, но ценой собственной репутации. Он, с его болезненной гордостью, пожертвовал честью и самолюбием, чтобы обелить ее в глазах света!
Теперь она понимала, почему он не появился в Сэндхерс-Хаусе уже на другое утро. Непонятным образом он сумел выяснить подробности болезни Сэнди. А она-то переживала по поводу его внезапной холодности! Должно быть, в это самое время он изнемогает от стыда за свое поведение в «Четырех каретах».
Но почему он не понимает, что это никак не оттолкнет ее? На самом деле она любила его сейчас более, чем когда бы то ни было, более, чем в юности. Тогда она была слишком молода и многого не понимала. Ее ослепил красивый аристократ, но что она знала о нем? Для нее он был воплощением силы и авторитета, а душа его была неведома ей. О, если бы они тогда поделились друг с другом своими мрачными тайнами! Они много страдали и потому не верили людям. Что ж, они шли друг к другу трудным и долгим путем.
«Корт, как же ты не прав! – думала Филиппа. – Ты стыдишься своих недостатков, не сознавая, что любят не за что-то, а вопреки! Если бы только ты мог понять, что твое несовершенство делает тебя человечнее, ближе. Я люблю все твои шрамы, на теле и на душе. Я счастлива, что ты – это ты!»
Она отложила газеты. Рассиживаться было некогда. Итак, сначала она примет тех, кто явился с визитами, потом она подумает, как вернуть Корта из добровольной ссылки.
Позже в тот же день в Сэндхерст-Хаус спешно прибыла виконтесса Рокингем. Поскольку она взяла себе за правило следить за прессой и выписывала множество утренних газет, у нее было при себе несколько вырезок заявления Корта. Белль пребывала в весьма приподнятом настроении, но приподнятость сменилась искренним сочувствием, когда Филиппа призналась, что не видела виновника светской суматохи с самого пожара в Мур-Маноре. Зная поразительную неуступчивость (если не сказать ослиное упрямство) Корта в вопросах, касающихся самолюбия, она предложила обратиться за содействием к Тобиасу и заверила подругу, что все разрешится к лучшему.
На другой день Филиппа махнула рукой на условности и отправилась в Уорбек-Хаус, намереваясь объясниться с Кортом. В глубине души она опасалась, что его не окажется в Лондоне. И верно, дома была только леди Августа, которая забросала Филиппу вопросами о предстоящем бале у леди Гарриэт.
Наконец терпение Филиппы лопнуло.
– Итак, бабушка, что вы думаете о сегодняшней газетной статье? Я имею в виду публичное извинение Корта.
– Публичное извинение Корта? – переспросила вдовствующая герцогиня, простодушно округляя глаза. – Дитя мое, да ведь я не читаю газет! Заглянешь в них – и сама не заметишь, как подтвердятся твои наихудшие подозрения относительно несовершенства человеческой природы. Что касается моего внука, он поставил меня в известность, что в этом сезоне будет проживать в другом городском доме. Так что ты можешь приезжать в Уорбек-Хаус в любое время, не опасаясь пересудов. Ну разве это не славно?
– Да что тут может быть славного?! – вскричала Филиппа в отчаянии. – Он что же, собирается избегать меня до конца жизни?
Со спокойствием, способным взбесить святого, леди Августа налила чай в чашку.
– Мой внук! – фыркнула она. – Шесть лет он денно и нощно скрежетал зубами, вынашивая ужасающие планы мести. Чего только не приходило в его непробиваемую голову! Если чутье меня не обманывает, он приобрел «Белокурую ведьму» только для того, чтобы однажды отплыть на ней в Венецию. – Старая аристократка безмятежно улыбнулась. – Таков уж он, наш Кортни. Полагаю, последующие шесть лет он потратит на глубокое и неизбывное раскаяние. С самого детства для него было только «все– или ничего», а это всегда обходится дорого. Если он вознамерился носить вериги и посыпать голову пеплом, то будет заниматься этим истово, как никто другой.
– Значит, теперь ему больше нет дела до Кита? Раскаяние для него важнее родного сына?
– – Дорогая моя, он думает, что не достоин быть отцом. Он заявил мне, что Киту будет гораздо лучше с отчимом, которым он сможет гордиться. Мол, мальчику нужен образцовый отец, джентльмен до кончиков ногтей, благородный душой и поступками, и так далее, и тому подобное. Одним словом, ему нужен второй Артур Бентинк.
– Ах так! – вспылила Филиппа. – Ну так знайте, что лично я не намерена ждать еще шесть лет, пока этот идиот до кончиков ногтей не перестанет упиваться самоотречением! Довольно и того, что у Кита в течение нескольких лет не было отца. А мне… мне нужен муж!
– О! – одобрительно воскликнула вдовствующая герцогиня. – Приятно слышать столь разумные речи. Однако что же ты собираешься предпринять, дитя мое?
Филиппа прикусила губу, мысленно перебирая возможные варианты.
– Я думаю… нет, я знаю, как поступлю! – Она поднялась, подхватила со стола ридикюль и чмокнула леди Августу в лоб. – Буду с нетерпением ждать встречи с вами на балу, бабушка.
– Что же ты, вот так и уйдешь? – возмутилась старая аристократка, ловя ее за руку и удерживая с неожиданной силой. – Ваша бабушка слишком стара, чтобы подолгу пребывать в неведении. Это изнуряет. Не хватало еще умереть от любопытства!
– Ну хорошо, хорошо, – засмеялась Филиппа. – Не стану вас мучить. Но вам придется изменить своей привычке не прикасаться к газетам. Прочтите хотя бы пятничные.
– Газеты? – леди Августа приподняла брови. – Уж не собираешься ли ты?..
– Собираюсь, – решительно заявила Филиппа, ловко высвободила руку и направилась к двери, откуда послала воздушный поцелуй. – Что не зазорно герцогу, то не зазорно и маркизе. Итак, бабушка, встретимся на балу!
Два дня спустя Корт уныло сидел в малой столовой за завтраком. Он плохо спал эту ночь. Накануне вечером он пытался преодолеть бессонницу с помощью бренди, но добился только головной боли, измучившей его окончательно. Раскаяние, которому он пытался предаться, оказалось не столько болезненным, сколько унылым занятием.
Он взял газету, пробежал первую страницу. Вдруг взгляд его наткнулся на слово, удивительно похожее на его собственное имя. Корт поморгал, всмотрелся пристальнее.
«Маркиза Сэндхерст принимает чистосердечное извинение герцога Уорбека и, в свою очередь, умоляет его о прощении».
«Я, Филиппа Бентинк, маркиза Сэндхерст, урожденная Филиппа Гиацинта Мур, с трепетом прочла благородные, исполненные мужества и великодушия строки. Спешу ответить столь же искренней исповедью и уповаю на то, что буду прощена за свой тяжкий проступок – сохранение в тайне рождения Кристофера Кортни Шелбурна, второго герцога Уорбека.
В знак того, что мои извинения приняты, покорнейше прошу герцога Уорбека посетить в субботу вечером Сэндхерст-Хаус, где вдовствующей маркизой Сэндхерст будет дан бал.
Последний вальс я оставляю для его милости. Смиренно уповаю на судьбу, что приглашение будет Принято и тем самым мне не придется оставаться у стены на виду у всех».
Корт несколько раз перечел статью. Затуманенное сознание включилось не сразу, но как только это случилось, он схватил трость, отшвырнул стул и бросился вон из дома. Леди Гарриэт и впрямь разослала необычно большое число приглашений, и дом Сэндхерстов был полон. Гости заполняли обе гостиные, парадную и малую, музыкальный салон, библиотеку – едва ли не каждый уголок особняка, толпились в танцевальной зале.
Кого тут только не было! Явились даже две почтенные патронессы «Элмака», леди Коупер и леди Сефтон, причем одна из них с мужем, а другая с любовником, о чем избранный круг был прекрасно осведомлен. Филиппа ни на секунду не оставалась одна. Совершенно незнакомые люди подходили к ней с дежурными любезностями, спеша завязать новое полезное знакомство. Никто не осмеливался открыто говорить о газетных статьях, хотя о них жужжали в каждом углу, но теперь даже самые злостные сплетники и сплетницы давали ей понять, что убеждены в ее полной и абсолютной невиновности.
Филиппа беспечно смеялась и отвечала ничего не значащими любезностями, изо всех сил скрывая растущее беспокойство. От Корта все еще не было вестей. Если ее план потерпит неудачу, думала она, если Корт не появится на балу, она просто не сможет выманить его из пустыни, в которую он удалился плакать и стенать. Вот уже четыре дня она боролась со страхом прожить всю оставшуюся жизнь в одиночестве. Она старалась не поддаться отчаянию, но чувствовала себя так, словно поставила все свое состояние на кон, и исход игры зависел от того, как лягут карты, – то есть от слепой удачи.
Стоя среди шумной и чересчур оживленной толпы, она удерживала на липе безмятежную улыбку, стараясь дышать глубоко и ровно, чтобы никто не заметил ее истинного состояния. Вокруг было много знакомых лиц. Граф и графиня Рамбуйс танцевали вальс, Этьсн и Андрэ тоже, каждый со своей женой. Обе вдовствующие леди беседовали с Тобиасом и Белль и время от времени незаметно бросали взгляды в сторону дверей. Даже Бланш и Беатриса оставили вновь образованный пансион и теперь наслаждались блеском и великолепием бала. С балкона, идущего по периметру залы, на разряженную толпу смотрел Кит в сопровождении няни О’Дуайер к Fancuillo, который вел себя поразительно тихо для непоседливого щенка. Филиппа поймала взгляд сына и незаметно помахала ему.
Все, буквально все ее близкие собрались в зале, не было только одного, и этот один, казалось, держал сейчас в руках само ее сердце. Он мог прижать его к груди и согреть, а мог разжать руки. И тогда оно разобьется навек; Что такое блистательный успех в свете по сравнению с женским одиночеством?
В этот вечер Филиппа оделась с особым старанием. Долго выбирала она бальное платье и наконец остановилась на туалете цвета лаванды, зная, что этот оттенок особенно нравится Корту, так как идет к ее глазам. На шее ее красовалось бриллиантовое колье с крупным аметистом (камнем, по поверью, способным исцелить любую душевную рану), а в ушах – серьги. Драгоценный гарнитур вместе с чудесным букетом фиалок Филиппа получила в этот вечер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50