Но угроза отъезда не слишком беспокоила его, ибо Майкл редко ходил на занятия — юриспруденцией он интересовался не более, чем его соученики, отцы которых послали детей учиться в Иннзов-Корт. Теперь, как никогда, пошла развеселая беззаботная жизнь — не до лекций и учебников!
Эмбер сообщила Майклу свое настоящее имя и историю злоключений, опустив, однако, роль лорда Карлтона и выдав родившегося ребенка за сына Льюка Чаннелла.
Приблизительно через две недели после казни Черного Джека Майкл зашел на Рэм Эллей-Стрит к матушке Красной Шапочке, убедить ее, что миссис Чаннелл навсегда уехала из Лондона. Его посещение объяснялось отчасти любопытством — как отреагировала старуха на последние события, а частично — просьбой Эмбер забрать серьги, которые, по ее словам, были подарены ей тетей еще до отъезда из деревни. Майкл принес ей сережки и поведал последние новости.
— Матушка довольна, что ты ушла. Я сказал, что получил от тебя письмо, в котором сказано, что ты вернулась в семью и о Лондоне больше и слышать не желаешь.
Эмбер рассмеялась и откусила от большого румяного яблока.
— И она поверила?
— Вроде бы — да. Заявила, что тебе нельзя было уезжать из своей деревни и что Лондон не для таких девушек, как ты.
— Уверена, матушка обанкротится теперь без меня, ведь на мне она много зарабатывала, поверь.
— Милочка моя, да матушка не обанкротится, даже если свою голову потеряет, не то что тебя. Она просто наймет другую, обучит ее, и та займет твое место. Найти же хорошенькую девицу, ожидающую ребенка и незамужнюю, — нетрудно. Та будет ей благодарна по гроб жизни.
Эмбер презрительно фыркнула и швырнула огрызок в камин.
— Старая перечница готова хоть с дьяволом связаться, если рассчитывает получить с него фартинг!
Оставаясь часто одна, Эмбер проводила время, обучаясь чтению и письму, относясь и к тому, и к другому с таким же энтузиазмом, как в свое время к танцам, пению и игре на гитаре. Она без конца писала свое имя и имя Брюса, окружая росписи сердечками, но каждый раз сжигала написанное до прихода Майкла. Она знала, что Майкл не станет проявлять такт, если узнает, что она по-прежнему любит того, кто был до него. К тому же ей не хотелось обсуждать Брюса с кем бы то ни было. Собственная подпись Эмбер представляла собой длинную закорючку, в которой оставались различимы лишь две буквы. Когда Эмбер показала Майклу образцы своей подписи, тот стал смеяться и заявил — роспись выглядит настолько безграмотной, что Эмбер вполне могут принять за графиню.
Однажды дождливым октябрьским вечером Эмбер лежала на постели и разглядывала непристойные картинки в книжке сонетов Аретино, которую ей дал Майкл для практики в чтении.
Услышав звук отпираемой двери, Эмбер спросила, не оглядываясь:
— Майкл? Иди-ка сюда! Что-то мне непонятно…
Ей ответил голос Майкла, но очень уж строгий:
— Подойди ко мне, племянник.
Сочтя ответ за очередную шутку, Эмбер соскочила с постели и выбежала в коридор, но остановилась и в смятении замерла на пороге. Вместо Майкла в дверях стоял старый человек с прямым тонким носом и сердитым, сморщенным лицом, будто только что выпил уксуса. Эмбер испуганно отступила назад, прикрыв рукой слишком раскрытый ворот белой рубашки. Но — поздно, старик сразу понял, что перед ним не мальчик-племянник.
— Так вы говорите, у вас здесь живет племянник, мистер? Где же он? — строго произнес господин и, нахмурившись, взглянул на Майкла.
— Вот он, мистер Грайпенстро, — ответил Майкл уважительно, но с упрямством.
Мистер Грайпенстро снова посмотрел на Эмбер поверх квадратных зеленых очков и скривил губы. Эмбер опустила руку и просительным тоном сказала:
— Прошу прощения, Майкл, я думал, ты один пришел.
Он указал ей жестом на спальню, и Эмбер ушла, прикрыв за собой дверь. Она остановилась у двери, чтобы слышать разговор мужчин. «Боже мой! — с отчаянием подумала она, нервно потирая ладони. — Что же будет со мной? Ведь если он узнает, кто я такая…» Тут до нее донесся голос мистера Грайпенстро.
— Ну-с, мистер Годфри, какие оправдания будут на этот раз?
— Никаких, сэр.
— И давно вы держите это существо в квартире?
— Один месяц, сэр.
— Месяц? Великий Боже! Да у вас нет ни малейшего уважения к древним и достойным английским законам! Из уважения к вашему отцу я оставлял безнаказанными многие ваши проступки, но это превосходит все прочее! Если бы не глубокое почитание и высокий авторитет сэра Майкла, я послал бы вас во флот, где вас научили бы, как следует вести себя молодому человеку. Но при данных обстоятельствах заявляю — вы исключены из колледжа. И чтобы мне никогда не пришлось больше видеть вашу физиономию! А этого существа здесь не должно быть через час!
— Да, сэр. Благодарю вас, сэр.
Открылась дверь.
— Позвольте мне сказать вам следующее, мистер: когда молодой человек волочится за бабами, то его ждут дуэли, сифилис и незаконные выродки, и больше ничего. Прощайте! — и дверь захлопнулась.
Эмбер подождала немного, потом влетела в комнату.
— О Майкл! Тебя исключили! Это я во всем виновата!
Она стала плакать, но Майкл быстро обнял ее и начал утешать.
— Ну не надо, милочка! Какого дьявола! Мы уедем из этого злополучного места. Пошли, надевай шляпку и плащ, и мы найдем себе квартиру, где мужчина сможет жить так, как ему того хочется.
Майкл снял двухкомнатную квартиру в гостинице под названием «Виноградная лоза» неподалеку от улицы Сент-Клеменс, пересекавшей Флит-стрит. Она располагалась за воротами Сити в новом и более модном районе Уэст-Энда. Рядом проходила Друри Лейн и размещался Ковент Гарден. В пяти минутах ходьбы на В ер-стрит находился Теннисе Корт, превращенный теперь в Королевский театр.
Он купил для Эмбер наряды, сначала подержанные — ему требовались деньги на квартиру, позднее она заказала себе новые. И Эмбер вновь погрузилась в вихрь развлечений и удовольствий. Еще в Темпле ей приходилось встречаться с друзьями Майкла, а теперь появилось множество новых знакомств: молодые люди из богатых семей, будущие бароны и лорды, офицеры гвардии короля и герцога, актеры одного из четырех театров. Познакомилась также Эмбер и с женщинами — содержанками этих молодых людей — хорошенькими девушками, продававшими ленты и перчатки в торговых рядах Чейнджа, куртизанками, актрисами. Эти умненькие и веселые девицы, ровесницы Эмбер, — цветы, которые расцвели на благодатной почве Реставрации.
Они ходили в театры и сидели в партере, где дамы непременно носили маски, переговаривались с соседями и жевали китайские апельсины. Бывали они и в игорных домах в Хэймаркете, где как-то раз Эмбер охватило радостное возбуждение, когда пронесся слух, что сейчас придет король. Но король не пришел, и Эмбер испытала глубокое разочарование — она никак не могла забыть лицо короля, когда он посмотрел на нее во время шествия. Им приходилось бывать и в Нью-Спринг Гарден, что в Ламбете, и в Малберри Гарден, который в последнее время стал очень модным местом прогулок. Они обедали в самых известных тавернах — в «Локетс» возле Чаринг-Кросс, где всегда было множество молодых офицеров в красивой форме; «Бэар» в Бриджфуте, в таверне «Даггер», которая пользовалась дурной славой из-за частых драк, но имела репутацию места, где подают самые изысканные пироги. Не раз Майкл с Эмбер посещали кукольные представления в Ковент Гарден, где собирались сливки общества. По вечерам они часто выезжали в наемной коляске и состязались: кто больше разобьет оконных стекол, бросая медные монеты.
А когда они оставались дома, их квартиру заполняли друзья Майкла — молодые люди, приходившие в любое время дня и ночи. Они заказывали еду и напитки, которые приносили им из таверны, играли в карты, напивались допьяна и укладывались в постель Майкла и Эмбер со своими дамами. Никто из них не имел определенного занятия, да они и не думали об этом. Их помыслы занимало только беганье от кредиторов. Их стихией были удовольствия; моральные устои исчезли так же, как старомодные шляпы с высокой тульей, и так же, как шляпы, служили объектом насмешек. Равнодушие, цинизм и эгоизм стали признаками благородного происхождения. Мягкость, честь, преданность вызывали лишь презрение. Джентльмены старой школы из окружения короля Карла I обвиняли нынешнего короля во всеобщем падении нравов нового поколения. И хотя в период Протектората при Кромвеле положение было не лучше и лишь скрывалось под личиной благонамеренности, молодой король не желал и не пытался установить более жесткие правила поведения. Не его величество, а гражданская война посеяла те зерна, которые теперь, после возвращения короля на престол, взошли и расцвели пышным цветом.
Но Эмбер даже туманно не представляла себе все эти течения и настроения.
Она была влюблена в такую жизнь. Ей нравились шум, неразбериха, веселье и бесшабашность этой бурной беззаботной компании. Она понимала, как сильно эта жизнь отличалась от жизни в деревне, и радовалась этому отличию, ибо здесь она могла делать, что хотела, и никого это не возмущало и не шокировало. Ей и в голову не приходило, что такой образ жизни не приличествует джентльмену.
Молодых людей брак не интересовал; брак тоже среди прочего получил клеймо чего-то недостойного и воспринимался как последнее прибежище неудачника, столь глубоко погрязшего в долгах, что у него просто не оставалось другого выхода. Любовь между супругами считалась дурным тоном, а счастливый брак вызывал насмешки, отнюдь не зависть. Эмбер к этому относилась так же — Льюк Чаннелл убедил ее, что замужество — самое большое несчастье, которое может постигнуть женщину, поэтому она с горячностью, с такой же язвительностью, как и другие из ее окружения, говорила о том, как это абсурдно — быть женой или мужем. Но в глубине сердца Эмбер оставляла тайное место для Брюса Карлтона, хотя и была уверена, что никогда больше не увидит его.
Только самоуверенность Эмбер была поколеблена. Это случилось в середине октября, когда она обнаружила, что снова забеременела. Пенелопа Хилл предупреждала, что иногда самые тщательные меры предосторожности могут подвести, но Эмбер не ожидала, что такое может произойти с ней. На какое-то время она впала в отчаяние. Все развлечения стали ей не в радость — сама мысль вновь проходить через неприятности вынашивания младенца повергала ее в ужасную тоску, и Эмбер решила, что не станет рожать. Еще в Мэригрине она знала женщин, умевших вызывать аборт, если беременность наступала слишком часто. От Брюса Карлтона она желала ребенка, но от кого-то другого — нет.
Эмбер поговорила с одной из женщин, служившей продавщицей в Чэйндже. Ее звали Молли, и, по слухам, она получила большую сумму денег и чуть ли не от самого герцога Букингема. Эта Молли направила Эмбер к повитухе на улицу Хэнгинг Сод.
Повитуха оказывала услуги очень многим женщинам, которые вели подобный образ жизни. Не говоря ни слова Майклу, Эмбер отправилась к ней. Повитуха усадила Эмбер в ванну с горячей водой на час или около того, добавляя в воду различные снадобья, потом дала ей сильную дозу лекарства и велела съездить в Пэддингтон и обратно в наемной коляске без рессор. К великому облегчению Эмбер, одно из этих средств или все сразу помогли. Еще Молли посоветовала пить особое лекарство каждые двадцать восемь дней, принимать горячую ванну и ездить в безрессорной коляске.
— Нынешние джентльмены, — говорила Молли, — терпеть не могут женщин, доставляющих им подобные неприятности, сама увидишь. — Она приподняла свою пышную грудь, положила ногу на ногу и многозначительно улыбнулась.
В первые дни Эмбер старалась скрывать лицо, когда выходила из дома, — надевала маску, накидывала на голову капюшон — из опасения, что ее узнает констебль и остановит. Воспоминания о Ньюгейте тяжким грузом висели на ее душе. Но еще страшнее была мысль о том, что если ее снова поймают, то либо повесят, либо выгонят из Лондона, а она так привыкла к этому городу, что высылка казалось не менее тяжким наказанием, чем смерть.
Однажды она узнала нечто, явившееся для нее ответом на многие вопросы, а кроме того, представлявшее заманчивую перспективу. Эмбер восхищалась красивыми элегантными нарядами, которые носили актеры в повседной жизни, и как-то раз она сказала об этом Майклу.
— Бог ты мой, они все выглядят, как лорды. Сколько же они зарабатывают, эти актеры?
— Пятьдесят-шестьдесят фунтов в год.
— Как же так, сегодня я видела у Чарльза Харта шпагу, так она стоит около этого!
— Что ж, возможно. Ведь актеры по уши в долгах.
Эмбер как раз готовилась ко сну, она повернулась к Майклу спиной, чтобы он расшнуровал ей тугой корсет.
— Ну тогда я им не завидую, — заметила она, снимая с руки браслет. — Несчастные люди. В Ньюгейте им не удастся так шикарно выглядеть.
Майкл сосредоточенно занимался расшнуровыванием, но, наконец, он распутал узелок и шутливо хлопнул ее по заду.
— Их в Ньюгейт не посадят. Актера нельзя арестовать, разве только по специальному разрешению самого короля.
Эмбер повернулась, в ее глазах вспыхнул новый интерес.
— Значит, говоришь, их нельзя арестовать? Но почему?
— Да потому, что они слуги его величества и пользуются зашитой короны.
«Ах, вот оно что… Об этом стоит подумать».
Уже не в первый раз Эмбер бросала завистливые взгляды на сцену. Сидя рядом с Майклом в партере, она замечала, как богатые франты не отрывали глаз от актрис и толпились в гримерных после спектакля, чтобы прикоснуться к ним или пригласить на ужин. Она знала, что некоторые были на содержании у вельмож., служивших при королевском дворе, что они великолепно одевались, жили в роскошных домах и даже имели собственный выезд. Они казались самыми счастливыми существами на свете, хотя те же люди, которые волочились за ними, относились к ним с некоторым пренебрежением. Эмбер нелегко было выносить, что все внимание, все аплодисменты доставались другим, а она считала, что достойна этого не меньше их, если не больше.
Прищурившись, она глядела на актрис, убеждаясь, что красивее любой из них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67