Она хотела, чтобы он взял ее. Гвинет мечтала вновь ощутить то удивительное головокружение, которое случилось с ней минуту назад – когда она плыла в воздухе над самым краем бездны. И она была готова еще раз пролететь над бездной вместе с ним. Она раскрыла ему свои объятия, желая ощутить на себе тяжесть его тела. И он не заставил себя ждать.
– Люби меня, Дэвид.
Гвинет поцеловала его в подбородок и в уголок рта. Она прогнулась на постели в томлении и ожидании.
– Я не отдам тебя никому, Гвинет.
Дэвид коснулся широкой ладонью ее щеки, его синие глаза тревожно смотрели на нее.
– Ты сейчас станешь моей. И это навсегда.
Но тут разум Гвинет прорвался сквозь пелену наслаждения, и она заявила:
– Телесно мы близки. И пока мы любовники, я буду тебе верна.
Дэвид улыбнулся:
– Мы будем гораздо больше, чем просто любовники. Я хочу жениться на тебе.
– Не получится. Я уже выбрала себе мужа.
– Этот трусливый пес пусть отправляется в ад. Ты – моя.
Он припал к ее губам, одновременно лаская ее отвердевший сосок. Гвинет не могла оставаться спокойной под его ласками, но все-таки сумела сказать еще несколько слов:
– Я никогда не выйду за тебя замуж, Дэвид.
– Почему?
– Я уже объяснила тебе причину.
– Ну что ж, в таком случае я постараюсь, чтобы ты изменил свое мнение.
Гвинет судорожно сжала простыню, когда он принялся целовать и ласкать ее грудь. Пытаясь совладать с захлестывающими ее волнами блаженства, она посмотрела наверх, на плывущий над ними потолок.
– Только любовники. Это все, что я могу тебе обещать. Дэвид опять рассмеялся. Он руками раздвинул ей ноги, затем просунул под нее ладони и обхватил бедра.
– Ты и я, мы оба знаем, что все это ты хранила для меня.
Гвинет пришла в ужас от того, что он делал. Она задрожала от страха, когда он, стеная от вожделения, приподнял ее бедра. Это не походило на сражение, ведь у нее не было никаких иных желаний, кроме того, чтобы Дэвид и дальше продолжал делать то, что он делает. Она еще сильнее сжала простыню.
– Дэвид! – простонала она.
– Ты моя, Гвинет!
Она громко закричала от потрясения, но он заглушил ее крик поцелуем. Она беспомощно билась под ним, ни о чем не думая, ее переполняло изумление от восхитительного ощущения тепла и неги, которые огнем опалили ее. Внезапно Гвинет почувствовала, как ею овладела страсть, ее тело сотрясалось, она извивалась под ним. Через несколько минут Дэвид положил ее на подушки. Она ощущала, как внутри у нее перекатывались волны блаженства. Она не почувствовала боли, когда он овладел ею. В момент самой полной близости она почувствовала его внутри себя, она словно обволакивала его и одновременно растворялась в нем… Ощущение реальности возвращалось постепенно, подобно нежному ветру, медленно и неторопливо разгонявшему туман.
– Мы созданы друг для друга, – прошептала она, и это были единственные слова, которые она смогла произнести.
Дэвид опять рассмеялся. На этот раз это был смех удовлетворенного самца, довольного своей победой. Снова и снова он двигался в ней, и Гвинет охватила пульсирующая дрожь, она подстроилась под его ритм, а он постепенно увеличивал темп их любовного танца.
* * *
Разочарованный и одинокий, он искал утешения в объятиях других женщин, согласных подарить ему наслаждение. И всякий раз думал, что, может быть, ему удастся утолить мучительную тоску, терзавшую его душу. Впрочем, когда зима уступила место весне, он вдруг осознал, что стал игрушкой своих страстей. На смену Мелроуз приходила Либлз, девушки мелькали перед ним как в калейдоскопе, быстрая смена ощущений – вот что он искал. С каждой из них он проводил только одну ночь.
Девушки были молодыми или совсем юными. Некоторые даже недурны собой – так он, во всяком случае, считал. Но странно – он не помнил их лиц. Занимаясь с ними любовью, он представлял себе, что перед ним Эмма. Все они так или иначе напоминали ему Эмму.
Но ни одна из них ровным счетом ничего для него не значила. Как он ни пытался избавиться от крючка, на который Эмма его поймала, у него ничего не получалось.
Он пытался в лицах девушек разглядеть ее лицо, ее улыбку, но тщетно. Ни одна из них не принесла ему облегчения, которое могло бы утолить его тоску. Они не были Эммой, и он чувствовал себя проклятым и несчастным, и только Эмма могла бы вернуть ему радость.
Глава 10
Баронсфорд был сказочным замком, стоящим посредине огромного парка, в котором водились олени; со скал открывался прекрасный вид на реку Твид. Замок представлял собой настоящее чудо архитектурного искусства и был хорошо известен всей Британии: его часто изображали на картинах знаменитые художники, приезжавшие с континента. Семейное гнездо Пеннингтонов было тихим надежным пристанищем, где усталый путник или отчаявшийся странник смело могли рассчитывать на гостеприимство и радушие хозяев.
Существовало множество письменных и устных отзывов об этом месте, а также восторженных описаний, сделанных теми, кто здесь гостил или просто проезжал мимо. Баронсфордом можно было любоваться с разных сторон, и вот по прошествии многих лет, так полагал Траскотт, величественное здание стало именно таким, каким его хотела видеть его владелица.
Уолтера еще ребенком привез сюда его отец сэр Уильям, единокровный брат леди Эйтон. Уолтер тут же примкнул к банде трех сорванцов, своих кузенов, и они вчетвером буквально терроризировали поместье и всю округу. Так что с самого начала Баронсфорд стал для Уолтера настоящим домом, гостеприимным и радушным.
За несколько лет, прошедших после того, как Эмма вышла замуж за Лайона, Баронсфорд перенес массу изменений и нововведений. Они затронули все – планировку комнат, садов, а также и меблировку. В результате Баронсфорд превратился в грандиозный выставочный зал. Памятник прошлого, богато, но на редкость безвкусно украшенный. В то время Траскотту замок казался холодным, чужим и неприветливым. Был даже период, когда он подумывал оставить это место, людей и все, что он так любил.
Однако когда однажды весной сюда, к границе, приехала Миллисент Грегори, новая графиня Эйтон, Баронсфорд снова стал превращаться в прежнее тихое надежное пристанище. Замок опять становился домом, теплым и гостеприимным.
В ту пору расчистка земель под пашню везде велась с размахом – от горных районов на севере и до границы на юге. Каждый месяц через Баронсфорд проходили сотни согнанных с земли людей. Большинство из них еле переставляли ноги от голода, отчаявшись найти работу, порой встречались даже больные и несчастные люди вроде той молодой женщины, что остановилась в домишке Риты и Ангуса.
Переселявшимся людям нужно было кормить и себя, и своих близких; больным требовался уход; кто-то просто хотел подзаработать, чтобы потом уехать в колонии. И Баронсфорд – прислуга замка, крестьяне-арендаторы – одним словом, все, кто проживал в поместье, – принимал и давал кров несчастным бездомным. Образцом для подражания служили сами владетельные хозяева замка – Лайон и Миллисент, и их примеру следовали все остальные.
Никогда еще Баронсфорд не казался Траскотту таким прекрасным, как теперь.
Солнце прошло половину своего пути по небосклону, когда он, оставив лошадь в конюшне, направился к дому. Вдовствующая графиня и ее подруга Охеневаа сидели на каменной скамье среди розовых кустов. Увидев его, они помахали ему рукой, как только он поднялся на холм. Уолтер счел своим долгом подойти к ним, а заодно выяснить у Охеневаа: знает ли она кого-нибудь, кто внешне был бы похож на загадочную женщину, жившую, вероятно, когда-то в Кнебворте. Однако, зная проницательность своей тети, а также ее манеру задавать сотни вопросов, не давая возможности ответить ни на один из них, Траскотт передумал спрашивать сейчас об этой незнакомке. Если ему не удастся поговорить с Миллисент сегодня вечером, тогда он просто подождет, пока случайно не встретит Охенбваа одну.
Молодожены, Пирс и Порция, решили уехать на некоторое время, чтобы осмотреть западные острова. Хелен, мать Порции, отправилась на юг, в живописные окрестности Виндмера в Кумбрии, где она провела много лет перед отъездом в колонии. Все они должны были вернуться со дня на день. Вновь воссозданный дух Баронсфорда, общее мировосприятие и чувство семейственности служили для живущих в замке источником радости и веселья.
Если бы еще пришли новости от Дэвида, подумал Уолтер. Траскотт нашел Миллисент, Лайона и крошку Джозефину в библиотеке. По заведенному хозяевами обычаю, если Уолтер не был занят делами по управлению поместьем, они относились к нему как к члену семьи. Посмотрев на них, Уолтер почувствовал, что сейчас неудобно заводить разговор о грустном и печальном. Он не хотел нарушать мирное очарование, окружавшее эту семью.
– О, Уолтер, я так рада, что ты вернулся! – радостно приветствовала его Миллисент со своего места на софе. Траскотт подошел к ней и поцеловал в щеку. Большой срок беременности графини выдавали круглый живот и опухшие ступни, вот почему ее муж настаивал, чтобы она по возможности больше лежала на софе с приподнятыми ногами. На мгновение Уолтер представил молодую женщину в домике батрака, у которой срок беременности был почти такой же, как и у Миллисент сейчас, но, увы, ее ребенок умер.
– Ты даже не обедал вместе с нами на этой неделе, – попеняла ему графиня. – Ты слишком много работаешь. Зачем все делать самому?
Мягкий толчок в сапоги заставил Траскотта взглянуть вниз. Он улыбнулся при виде крошки Джозефины, которая, ускользнув от Лайона, стояла перед ним и улыбалась беззубой улыбкой. Уолтер нагнулся и взял ребенка на руки. Джозефина начала что-то лепетать и целовать, пачкая слюнями.
– Если ты не желаешь подвергать себя подобному обращению, какому тебя подвергли две мои красавицы, тогда тебе, кузен, следует почаще бывать в нашем обществе, – ухмыльнулся Лайон.
Уолтер взглянул на него – тот сидел на полу подле софы, и по всему было видно, что, перед тем как Уолтер вошел, Лайон наслаждался обществом девочки.
– Та женщина поправляется? – спросил граф, принимая от Уолтера ребенка и прижимая к себе.
Траскотт подробно рассказал кузену о том, что происходило в домишке батрака за последнее время.
– Кто-то заболел? – спросила Миллисент.
Уолтер вопросительно взглянул на Лайона, молчаливо спрашивая у него позволения рассказать всю правду. Несколько раньше, когда он впервые поведал графу о беременной женщине, они вместе решили пока держать это в тайне от Миллисент. Когда же у женщины умер ребенок, они были даже довольны, что поступили именно так. Учитывая состояние Миллисент, а также трагическую смерть матери Джозефины, они договорились не тревожить графиню понапрасну.
Лайон взял жену за руку:
– Уолтер навещает молодую бездомную женщину, которую бросили у дверей дома одного из наших батраков. Женщина была беременна и очень плоха. Боюсь, это очень похоже на то, что произошло с Джо.
Миллисент сразу напряглась. Уолтер заметил, как по ее лицу пробежало облачко тревоги.
– Почему вы мне ничего не сказали? Надо было привезти ее сюда. Позвать врача и…
– Все, что можно было сделать для нее, уже сделано, – заверил ее Уолтер. – Врача привезли из Мелроуза, а жена батрака присматривает за ней. В первую же ночь своего пребывания у них она родила ребенка, но тот сразу умер.
– Печально. – Миллисент оперлась спиной о спинку софы. – А как она чувствует себя сейчас?
– Она выздоравливает, ей теперь намного лучше – по крайней мере мне так кажется.
Крошка Джозефина снова поползла к Уолтеру, поэтому он решил последовать примеру кузена и уселся на пол.
– Лихорадка прошла. Она начала ходить, а сегодня даже помогла кое в чем по дому приютившей ее женщине.
– Есть ли у нее какие-нибудь родственники, муж? – тихо спросила Миллисент.
– Об этом она ничего не говорит. Она выглядит одинокой и всеми покинутой. Когда ее ребенка похоронили за оградой старой церкви, за холмом неподалеку от домика батраков, она не проронила ни слова.
– Она не говорила, откуда пришла? Как ее зовут по крайней мере? – спросил Лайон.
– Она кое-что рассказала Рите. Но в основном односложно отвечает на вопросы. О себе почти ничего. Но есть еще одна причина, почему я волнуюсь за нее. Ее самочувствие явно улучшается, но она по-прежнему горюет о своем ребенке. Боюсь, здесь есть кое-что такое, о чем нам неизвестно.
– Почему бы тебе не попытаться убедить ее переехать к нам в Баронсфорд? – осторожно предложила Миллисент. – Здесь, в новой обстановке, у нее будет гораздо меньше причин вспоминать прошлое.
– Благодарю вас, миледи. Я поговорю с ней об этом.
Заметив, что Уолтер не обращает на нее внимания, Джозефина поползла на четвереньках к двери, где, вне всякого сомнения, с ней могло приключиться все, что угодно. Зная, что у Лайона больные ноги, Траскотт поспешил вслед за непоседой и вернул ее отцу, после чего уселся на софе рядом с графиней.
Лайон перевернул малышку на спину и принялся щекотать, а она начала хихикать и даже повизгивать от удовольствия.
– Ты, моя красавица, двигаешься гораздо шустрее меня. Представительный граф, которого всегда боялись за его вспыльчивый характер и за смертоносную ловкость владения оружием, сейчас являл собой образец любящего отца, готового на все, чтобы защитить своего ребенка. Но Траскотт знал, что Лайон будет таким же любящим отцом и другому ребенку, которого вот-вот должна родить Миллисент. Да, приятно видеть столь счастливую семью, в которой царят любовь и доброта. Но если бы Эмма была жива и сейчас вынашивала ребенка, то каким печальным оказалось бы в этом случае зрелище их семьи.
Лицо Траскотта помрачнело.,Он вдруг осунулся, щеки впали. Усилием воли он отогнал всплывшую в памяти картину, но на смену ей пришла другая, и тоже не из веселых.
Перед его мысленным взором возникла хрупкая женщина, лежавшая на могиле своего мертвого младенца.
– Что случилось, Уолтер? – участливо спросила Миллисент, наклонившись к нему и положив руку на плечо. – Ты, наверное, не все нам рассказал о ней?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42