Тебе отходят и Кёнигсхаус, и все остальное. – Тут Филипп впервые посмотрел на Элен. – Если я умру, ферме понадобится мужская рука. Мужская, а не женская. И это должен быть не Чарльз.
Он прекрасно знал, что держит их всех в кулаке.
– Я говорю об управлении фермой, – тихо продолжал он. – О твердом мужском руководстве, а не совете директоров в лице матушки и дядюшки. – Теперь в его взгляде появилась жестокость. – Управлять фермой должен молодой человек, а не парочка уже проживших жизнь людей.
«И проживших ее зря, вот что хотел сказать Филипп, – подумала Элен. – Вот что он думает обо мне и о Чарльзе, он презирает нас, как, наверно, презирал с самого начала». Она заставила себя слушать дальше.
– Молодой человек, которого не растлила городская жизнь и весь тот вздор, что Чарльз именует «бизнесом». Который не погонится за лишним долларом и не прельстится «блестящей возможностью вложить деньги». – Филипп снова посмотрел на жену. – Эн, вы с Чарльзом получите то, что вам причитается – пожизненный доход. А Джону достанется земля и весь капитал. Бен встревожился не на шутку.
– Но Чарльз вправе рассчитывать на большее! И жена тоже, по закону у Элен свои права! Такое завещание можно оспорить!
Что таилось в улыбке Филиппа – нежность или презрение?
– Нет, – усмехнулся он. – Моя жена не станет оспаривать, не так ли, Эн? У Джонно не будет никаких неприятностей. И будет так, как я хочу!
Огромный кулак снова опустился на стол, так что зазвенела посуда. На щеках, под темным загаром, проступил лихорадочный румянец.
– Живой или мертвый, я знаю, что лучше для Кёнигсхауса. Вот увидите! Вы все увидите! Живой или мертвый, я знаю!
6
– Элен, он дал нам обещание. А теперь берет свои слова обратно. Джип тяжело подпрыгивал на ухабах, и так же тяжело билось ее сердце. Воздух струился от жары, на горизонте то появлялись, то исчезали расплывчатые силуэты эвкалиптов. Сидевший рядом Чарльз был по обыкновению абсолютно спокоен, однако в его голосе появились новые, угрожающие нотки.
– Ты всегда прощала его, – все та же сдержанность в голосе, – собираешься простить и на этот раз?
Элен оторвала потную руку от руля, отбросила с лица прядь волос.
– Ох, Чарльз…
Она не отрывала глаз от дороги – ей очень не хотелось, чтобы Чарльз понял, что с ней происходит.
– Он обещал нам доход… – выдохнула она.
– Не будет никакого дохода! – раздраженно воскликнул Чарльз. – Даже если бы он был, это оскорбление для нас обоих. Когда Алекс…
Элен глубоко вздохнула. Чарльз прикусил губу и начал заново:
– До рождения Джона все должно было поровну делиться между нами. Но и потом, если помнишь, Джону отходил Кёнигсхаус, а нам с тобой – все остальное. Если Филипп будет и дальше держаться за Кёнигсхаус и закрывать глаза на нехватку денег, моей компании придет конец. А то, что останется, тоже отойдет Джону!
Она знала, что ее слова прозвучат глупо, но не смогла смолчать.
– Если он прав и год действительно окажется удачным, все может измениться к лучшему. А по завещанию нас с тобой ждет хороший доход, так он сказал.
– Доход! – Чарльз будто выплюнул это слово. – Доход! Это не капитал! Не земля, не собственность. Слово, ничего больше. Такой же пустой звук, как все его обещания.
Элен перевела дух.
– Я знаю, что он думает. Он думает, что если мне достанется часть Кёнигсхауса или компании, я не смогу ими управлять. Он считает, что у женщин своего ума нет, что я буду слушаться тебя или Джона.
На мгновение лицо Чарльза смягчилось, усталая улыбка тронула уголки губ. Не глядя на Элен, он легонько дотронулся до ее бедра.
– Слушаться меня? – еле слышно произнес он. – Ты давным-давно перестала это делать.
Они замолчали.
– Нет, ты только подумай! – снова взорвался Чарльз. – Он играл с нами, как со слепыми котятами!
Элен бросила на Чарльза быстрый взгляд – его трясло от гнева.
– Он просто хотел вывести нас из себя. Тебя, меня, даже бедного Бена, не говоря уж о Джонно. Подумай как следует! Даже если сама ты смирилась, неужели ты допустишь, чтобы он так обращался с твоим сыном?
Только этот вопрос и имел значение.
– Думаешь, он это делает нарочно?
– Да, вполне осознанно!
Чарльз отвернулся, невидящими глазами уставился на выжженную равнину, лежащую по обе стороны проселочной дороги. Впереди уже виднелась взлетная полоса и стоящий наготове вертолет.
– Вчера за обедом он дал нам понять, что готов продать ферму. По его милости Джон провел одну из самых кошмарных ночей в своей жизни. – Он помолчал. – Не говоря уж о тебе… что он делает с тобой…
«Он знает, – промелькнуло у нее в голове, – он знает все, что выделывает со мной Филипп. И даже самое ужасное! – Элен содрогнулась. – Да, даже это. Он ведь мужчина, а мужчины знают эти вещи, даже если сами не делают. Должно быть, он презирает меня…»
Лицо у нее горело, она чувствовала, что сейчас заплачет.
– Ты не того выбрала, – голос у Чарльза внезапно охрип. – Если он погубит еще и мою компанию, то окончательно лишит меня всего самого дорогого на свете. Раньше я не мог его остановить. А теперь могу!
Он в сердцах ударил кулаком по дверце, раздался протяжный глухой звук, напугавший Элен. Ей вдруг ужасно захотелось остановить машину, взять его за руку, погладить по лицу…
– Ты хоть понимаешь, что мы связаны одной веревочкой?
Элен круто вывернула руль; джип задрожал, как дикий зверь, и выпрыгнул из глубокой колеи.
– Мне кажется, так было всегда.
Он яростно кивнул.
– Потому что мы никогда не давали ему отпор. Вернее, давали, но безуспешно.
– Я пыталась – но у меня ничего не вышло. Господи, понимает ли она, как подействовали на него ее слова? – подумал Чарльз. И что она все еще прекрасна, несмотря на испуганный и какой-то болезненный взгляд? Он с трудом сдержался, чтобы не дотронуться до нее еще раз.
– Ты всегда хотела, чтобы все вокруг были счастливы… (Особенно он, одновременно подумали оба) – и забывала о себе.
– Но разве не так должна вести себя хорошая жена? – несколько цинично произнесла Элен.
– Если и так, то только пока она любит своего мужа. А тобой двигало чувство вины. Ты чувствуешь себя виноватой с тех самых пор, как Алекс…
– Прошу тебя, Чарльз! – Элен не ожидала, что ее голос прозвучит так громко. – Давай не будем об этом. Не нужно меня оправдывать. Это была моя вина. И с тех пор ничего не изменилось!
Он покачал головой.
– Глупости все это, и ты сама прекрасно это знаешь. Даже если в случившемся есть доля твоей вины, сколько можно расплачиваться?
«Столько, сколько потребуется», – поняли оба, но вслух не произнесли ни слова.
– Как ты думаешь, Филипп изменился? – Элен перевела разговор на другую тему. – Или это я меняюсь?
Чарльз был явно удивлен.
– Изменился? Что ты имеешь в виду?
– Эти внезапные смены настроения: то он сердится, приходит в бешенство, то опять улыбается как ни в чем не бывало; или сюрпризы, которые он нам преподносит, та радость, с которой он пускает нас по ложному следу, а потом смеется нам в лицо.
Легкая гримаса исказила рот Чарльза.
– Он всегда был таким! И с каждым днем будет хуже и хуже!
Что правда то правда, с холодной ясностью осознала Элен.
– Если только…
Подобные нотки Элен слышала впервые.
– Если только?
«…Мы не сделаем что-нибудь, – прочла она его мысли и поразилась тому, что в ответ подумала: – Да».
Они уже подъехали к взлетной полосе, пыльному участку голой земли, в центре которого на очерченном белым кругу находился вертолет с пилотом в кабине. Справа налево почти на километр протянулась двойная цепочка мощных прожекторов – в Кёнигсхаусе можно было приземлиться и ночью. Чуть поодаль, в тени ангара и радиовышки, связывавшей ферму с внешним миром, стоял самолет, предназначенный для дальних перелетов. В жарком, пыльном воздухе раздавались позывные: «Папа Кило Лима вызывает ферму Кёнигсхаус, Кило Отель Сьерра…»
Элен остановила джип, выключила мотор.
– Если только мы не сделаем что-нибудь, – очень спокойно произнес Чарльз.
Ей не хотелось спрашивать, что именно. Но спрашивать и не пришлось. Похоже, Чарльз забыл о ее существовании, он думал вслух:
– Рано или поздно нам придется взять бразды правления в свои руки. Филипп не вечен, хотя сам об этом забывает. Он почти на двадцать лет старше нас, разница – в целое поколение. Тебе это известно, Элен.
Неожиданно он схватил ее за плечи, заставил посмотреть себе в лицо.
– Я всю жизнь был лишь младшим братом Филиппа. Все, буквально все приходилось добывать у него с боем, и даже это он умудрялся отнять. Как отнял тебя.
Глаза у него потемнели, в них плясали гневные искорки. Элен чувствовала, что он вот-вот расплачется.
Но Чарльз не смотрел на нее, его взор был устремлен вдаль, в знойное марево.
– А теперь он собирается уничтожить по своей прихоти все, что я с таким трудом создал. И я должен спокойно смотреть на это? Ну нет, дорогой братец! Братская любовь в твоем понимании меня абсолютно не устраивает!
Пусть катятся! Из окна был хорошо виден столб пыли на горизонте – след джипа. Ничего, пусть отвезет Чарльза на аэродром, при таком настроении от нее все равно никакого прока. Филипп пожал плечами и вслед за Джоном направился в конюшню. Его, как всегда, волновали лишь собственные заботы.
В столовой остались только Бен с Джиной; оба чувствовали себя как после землетрясения.
– Он всегда такой? – тихо спросила девушка. Бен покачал головой и встал. Джина видела, как отец ошеломлен и подавлен, ей стало жаль его.
– Не знаю, что взбрело ему в голову! Конечно, у него всегда был гнусный характер, он всегда поступал как хотел, не обращая внимания на других. Но знаешь, жизнь у него была не самая веселая – если вспомнить, как погибла первая жена, и потом…
Даже теперь Бену было трудно говорить об этом, а уж об Алексе и подавно.
Его прошиб холодный пот. Боже милостивый, а если бы Алекс был здесь! Нет, об этом лучше не думать. Бен поспешно отогнал от себя опасные воспоминания.
Дочь спрашивала о Филиппе. Сейчас следовало думать только о нем!
– Да, он всегда был тяжелым человеком, мерзавцем и сумасбродом. Но раньше в его сумасбродстве была своя логика! – Он отодвинул стул. – Пойдем отсюда.
Прохладный коридор вывел их на тенистую веранду. Под ярким солнцем деревья отбрасывали на землю резкие тени, в небе щебетали красно-белые розеллы.
Бен положил руки на перила.
– Правда, красиво? – просто спросил он.
Джина повернулась к отцу и будто заново увидела его глубоко посаженные, спокойные глаза. Он ничем не выдал своих чувств, но ведь он здесь родился. У нее сжалось сердце.
– Пап, скажи – нужно продавать?
Бен вздохнул.
– Кёнигсхаус обязательно продадут. Если не мы, то наши преемники.
– Дела настолько плохи? Он кивнул.
– Уже многие годы ферма сосет из компании соки. В восьмидесятые годы мы превысили все допустимые кредиты. А начиная с восемьдесят седьмого года еле успеваем отбиваться от кредиторов. Филипп хорошо об этом знает. В минуты просветления он все понимает. А сердце никак не хочет расстаться с Королевством.
Следующий вопрос напрашивался сам собой.
– А что будет делать Джон?
– После того, как наступит крах, ты это хочешь сказать? Если у него есть хоть капля здравого смысла – прихватит, что осталось, и убежит. Наверно, попытается купить себе ферму, пусть самую маленькую. Он ведь только и умеет, что пасти скот.
Аборигены готовились к последнему перегону скота, их спокойные, неторопливые движения резко отличались от бешеной активности управляющего фермой, молодого австралийца – ровесника Джона. Если случится самое худшее, подумала Джина, Генри уйдет с Джоном, куда бы ни занесла их судьба. Они вместе учились в школе. Он прочно связал свою судьбу с Кёнигами.
Джон…
«Не думай о нем, – сказала она себе. – Кёнигов, этих сильных мира сего, девушки-аборигенки не интересуют, а если и интересуют, то с одной вполне определенной целью. Выброси его из головы, иначе дело кончится слезами – твоими слезами. Подумай о ком-нибудь другом».
– А что станет с людьми? С мамиными соплеменниками?
Слова дочери привели Бена в замешательство.
– Ммм… тому, кто купит ферму, понадобятся пастухи, наемные работники, прислуга. О них можешь не беспокоиться. – Он замолчал, отвел глаза в сторону. – Послушай, я думал, ты больше не вспоминаешь маму. Она умерла, а у тебя вся жизнь впереди. Ты уже давно живешь в городе, стала настоящей горожанкой. А когда закончишь колледж, перед тобой откроется весь мир. Ты сможешь преподавать свои танцы в любой стране.
«Там, где тебя не будут чураться, потому что ты кури, вот что хотел он сказать, подумала Джина. – Там, где никому не придет в голову, что твое имя – уменьшительное от Нанджина, что значит Женский Дух Всех Вещей, так назвала тебя мать-аборигенка, которая зачахла и умерла, когда ее оторвали от родной земли и перевезли в город. Но тебе незачем так страдать. Есть много мест на земле, где люди будут считать тебя красивой, экзотичной, особенной – где никто никогда не слышал, чтобы мужчины говорили, что всех черномазых нужно держать за проволокой, что эти скво под любого лягут, а старина Бен – тот по молодости, по глупости сунул свой фитиль в банку дегтя да так прилип, что не оторвать…»
Джина знала, что Бен любит ее. Но он был не в состоянии защитить ее от всего этого, не мог прожить за нее жизнь.
– Я схожу в селение, – спокойно сказала она, – просто поздороваться, может, остался еще кто-нибудь, кто помнит маму.
– Да, но… – Бен явно не знал, что ответить. Впрочем, он всегда шел на поводу у других. – Сразу мы уехать не сможем, мне еще нужно просмотреть счета. Тебе действительно нужно чем-то себя занять, пока я работаю.
– А я-то думал, что об этом позабочусь я! Они и не заметили, как к ним подошел Джон.
Судя по его наряду – джинсовой рубашке, такой же голубой, как его глаза, рваным кожаным штанам и ковбойским сапогам – он был готов к последнему перегону.
– Я подумал, Джина, что тебе захочется съездить к пастухам, раз Бен занят, – сказал он, сверкая от радости глазами. – Нам с отцом придется провести ночь у водопоя, а тебя кто-нибудь отвезет домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39