– Это чтобы вы знали, что мне понятны ставки. Я понимаю все свои возможности и их последствия.
– Поверьте мне, доктор Огаст, мы – тоже. Доктор кивнул.
– Но вот что самое главное, мистер Эверси: мне безразлично, как кто-то к вам относится, и я не верю, что вы убили Роланда Тарбелла, и мне не надо денег больше тех, что у меня есть. У меня есть моя работа, мой дом, моя семья. Но я верю, что в данный момент у вас больше причин найти преступников, чем у меня.
Он передал пистолет Колину.
– Вам это нужно.
Колин был счастлив, что его облегченный выдох скрыл дым сигары. За последние несколько минутой потерял не один год своей жизни.
Колин спокойно взял пистолет у доктора Огаста, и хотя сердце все еще бешено колотилось в груди, внутри все ликовало: наконец-то у него пистолет!
Как только пистолет оказался у него в руках, Мэдлин заблокировала свой и убрала.
Неужели у Мэдлин есть причина так преданно относиться к доктору? – подумал Колин. Неужели она действительно подумала, что доктор Огаст мог его убить? Но почему, черт побери, она так преданна ему? Тем более, когда прошел слух о вознаграждении за поимку Колина?
– Я не держу порох и пули здесь, в кабинете, мистер Эверси. Поэтому у вас там есть одна пуля. Надеюсь, вам она не пригодится, Только, пожалуйста, найдите тех, кто это делает; И остановите.
– Спасибо, доктор Огаст. Если на то будет воля Божья, я верну вам пистолет. И сохраню ваши секреты, если это в моих силах.
– Я сделаю точно так же, мистер Эверси, – улыбнулся доктор. – Да, вот еще что: возможно, сегодня вы передвигались по Лондону более-менее незамеченным, подняв воротник и надвинув шляпу, но я бы не стал рассчитывать на такие меры предосторожности в последующие дни. Слухи о вознаграждении будут распространяться, а жадные глаза, сами знаете, есть повсюду. Вы можете на ночь остаться здесь, у меня в кабинете, если вам негде больше остановиться. Я знаю, как вам выбраться отсюда утром и добраться до следующего места, оставаясь незамеченными. Клянусь, здесь вы будете в безопасности. Все остальное – решать вам.
Колин сделал глубокий вздох и повернулся к Мэдлин.
– Останемся? – Он решил подключить ее к принятию решения. И подумал, что ему спокойнее, когда Мэдлин рядом.
Спустя мгновение Мэдлин кивнула, и Колин, повернувшись к доктору, энергично пожал ему руку. Доктор поклонился Мэдлин и собрался уходить.
– Доктор Огаст…
Доктор остановился.
– Вы не осмотрите лодыжки мистера Эверси?
Колин медленно поднял глаза на Мэдлин и едва заметно покачал головой. Он устал от всего, что напоминало ему о Ньюгейтской тюрьме и его слабости. С ним нее в порядке.
– Кандалы? – Доктор Огаст произнес это спокойным тоном. При этом он словно засветился изнутри, потому что здесь он был в своей стихии, здесь он мог принести пользу, теперь Колин Эверси действительно представлял для него интерес. – Давайте-ка снимем сапоги, Эверси. Подойдите ближе к столу.
Доктор подвинул лампу, помог Колину снять сапоги, и пока Мэдлин наблюдала за процессом со своего места у стены, снял повязки и издал звук, похожий на довольное хрюканье.
– Раны заживают, но надо наложить хорошую повязку, чтобы не натирало, иначе они никогда не заживут.
Доктор взял вату и пузырек, наполненный темной жидкостью с резким запахом, и аккуратно, но уверенно, со знанием дела, чем напомнил ему действия Мэдлин, обработал лодыжки Колина, Он чувствовал небольшое жжение, но лекарства, которые помогают, обычно жгут, и Колин с интересом наблюдал за уверенными движениями доктора Огаста.
Он смазал раны мазью зверобоя и наложил чистые повязки на каждую ногу. Колин натянул чулки и почувствовал значительное облегчение.
– Спасибо, сэр.
– Есть еще ушибы, ранения, которые необходимо осмотреть?
– Пока нет, – криво улыбнулся Колин.
Доктор Огаст улыбнулся в ответ, словно хотел сказать: всему свое время. Учитывая задачи, стоящие перед ним, подумал Колин.
– Удачи вам, мистер Эверси. Полагаю, у вас девять жизней, и, по моим подсчетам, осталось семь. До свидания, миссис Гринуэй. Я полагаю, утром вы захотите навестить служанку мистера Паллатайна. Я вернусь на рассвете, чтобы вывеси вас отсюда. Будет неплохо, если к этому времени вы проснетесь и будете готовы отправиться в дорогу.
– Эта дверь закрывается снаружи, доктор Огаст?
– Я не запираю ее. Ночной персонал привык, что она открыта. Но вам прядется проявить осторожность. Как будто в таком напоминании была необходимость.
Глава 13
Доктор ушел, и они остались одни. Стояла необыкновенная тишина. Колин засунул спинку стула за ручку двери и подумал, что это стало уже привычкой.
Повернувшись, он увидел, как Мэдлин сползает по стене, у которой она стояла, на пол.
Колин смотрел на нее. В этот момент, сидя у стены в полутемной комнате с пистолетом ее умершего мужа на коленях, Мэдлин не была похожа на женщину, которая перехитрила и подкупила британских солдат, обвела вокруг пальца многотысячную толпу и английское правосудие, чтобы украсть с эшафота его жалкую, но, несомненно, привлекательную шкуру. Она казалась маленькой, взъерошенной и бледной. Колин даже предположить не мог, что сейчас происходило в ее сердце и в голове. Но она напоминала ему человека, которому разбередили старую рану и он стоически переживает это: дышит сквозь боль, зная, что это пройдет, и веря, что силы вернутся.
«Слишком много маленьких», – сказал тогда доктор похитителю трупов. Такова была жестокая правда, и Колин знал это. Дети так часто умирали от всяких болезней, что семьи облекли свое горе в форму религиозной практичности: на все воля Божья. Почти все семьи, знакомые Колину, были большими, и почти в каждой знакомой ему семье имелась маленькая могилка на семейном кладбище, включая его собственную семью. А еще было много вдов.
Земля ушла из-под ног Мэдлин Гринуэй пять лет назад. Она потеряла все, что любила, все, что имела, все сразу.
Колин с трудом сдерживался, чтобы не подойти к ней и не погладить по голове, успокоиться самому, ведь теперь он хорошо знал, какие мягкие у нее волосы. Ему хотелось устроить суматоху в этой комнате, открыть все баночки, заглянуть в них, возможно, пожать руку мистеру Паллатайну или притвориться и как бы заново познакомиться с миссис Гринуэй. Но он не был уверен, оценит ли это Мэдлин. Йен бы рассмеялся. Оливия, возможно, тоже. Луиза отругала бы его. Может, просто поговорить о чем-нибудь?
– Вы считаете его сумасшедшим? – спросил Колин. – Я имею в виду доктора Огаста.
– Немножко, – подняла на него глаза Мэдлин, – как любого гения.
– А он гении? – Колин почувствовал укол ревности. Он бы тоже хотел быть в чем-нибудь гением. – Вы слышали, он сказал, что у меня еще семь жизней? Вы верите, что он хотел убить меня сегодня вечером?
Мэдлин задумчиво склонила голову набок:
– Трудно предугадать чьи-либо действия, мистер Эверси. Ему есть что терять: семья, карьера. Думаю, он считает, что справедливо поступил с вами. У него очень четкое и уникальное чутье на правильное и неправильное. Возможно, вам просто повезло, и вы попали в «правильную» категорию.
– Вы считаете, что он был прав, когда выслеживал мистера Паллатайна? Или когда решил покупать трупы?
– Не знаю. Но я точно знаю, что он блестящий врач, и подозреваю, что многие люди, преуспевающие в своем деле, вспыльчивы и одержимы. Все, что он делает, он делает ради своей профессии. Я думаю, он хороший человек. И потом, я не знаю ни одного человека, у которого бы не было секретов и была абсолютно чистая душа.
Как и у него самого, если уж на то пошло. Кроме, может быть, Луизы Портер. «Интересно, – подумал Колин, – что там еще может быть в прошлом Мэдлин Гринуэй?»
– Он… был добр к вам? – Колин задал этот вопрос, зная, что этим может спровоцировать более вспыльчивые односложные ответы. Он старался, но безуспешно убрать мягкость из своего голоса, потому что чувствовал, она не потерпела бы жалости. Он не мог представить, что сказал бы доктор Огаст молодой женщине, которая была больна, а ее семья умирала от оспы и которая теперь продолжает жить, когда все, что она любила больше всего на свете, погибло. Он вовсе не был джентльменом, этот доктор Огаст.
Мэдлин долго молчала. Колин решил, что она не услышала его вопроса или не поняла. Наконец Мэдлин заговорила:
– Ему не надо было быть добрым, мистер Эверси. Ему надо было быть профессионалом в своем деле. Он не был… злым. Он делал для нас все, что мог. Он делал это в интересах медицины, отчасти в интересах собственного «я» и потому, что он действительно заботится о человечестве. Но он не служитель церкви. Он лечит наши тела, а не наши души. И когда я выжила, а мой муж и мой ребенок умерли… – Мэдлин замолчала, словно собирала силы для ответа, – я уверена, доктор Огаст тоже страдал, по-своему. Он вовсе не бесчувственный, просто его трудно понять, и потом, это было давно, – добавила она, – пять лет назад.
Колин замер, словно ему только что передали в руки что-то очень хрупкое. Он не был уверен в том, что ему хочется знать всю историю миссис Гринуэй, потому что это означало, что он еще больше окажется втянутым в жизнь миссис Мэдлин Гринуэй. И хотя он не сомневался в том, что хочет оказаться в ее объятиях хотя бы на полчаса своей жизни, это было совсем другое. В конце концов, он не удержался:
Пять лет – это не очень давно. Ватерлоо было пять лет назад, а иногда кажется будто вчера.
Колин заметил, как одна рука Мэдлин медленно сжалась в кулак. «Наверное, ей хотелось закрыться в своей раковине и побыть одной хотя бы несколько мгновений», – подумал он. А тут он со своими разговорами и напоминаниями.
– Это было давно, – ровным голосом повторила Мэдлин.
Словно эти слова могли еще дальше отодвинуть все пережитое.
– У вас есть кто-нибудь из родственников?
– О да, несколько разбросанных по свету кузин. Но ни с кем из них я не сблизилась. Мой муж и мой сын были моей семьей.
Значит, она одна. Колин нутром прочувствовал это слово, холодное и твердое, как кусок мрамора с острыми краями. Одна. Семейные отношения могут быть сентиментальными и неожиданно сложными. Он подумал о своем брате, Маркусе, который однажды спас ему жизнь и который, возможно, ради любви к женщине попытался избавиться от него. Колин прогнал эту мысль. Несмотря ни на что, семья была тем, что удерживало его в этом мире. Он не смог бы прожить без нее.
– Как вы стали наемницей, миссис Гринуэй?
– Мистер Эверси, вы когда-нибудь выбираете выражения? – рассмеялась Мэдлин. Колин тоже улыбнулся. – Хорошо, я расскажу вам. Я занялась этим случайно и преуспела в этом деле, мистер Эверси. После смерти мужа денег не осталось, болеть – дорогое удовольствие. Поскольку я тоже долго болела, я потеряла магазин. Мы занимались продажей сыров. Я была в долгу как в шелку: Меня ждала долговая тюрьма. Но я знала Крокера, который покупал у нас сыры для «Логова тигра». Как-то он рассказал мне об одной проблеме. Надо было вернуть какому-то джентльмену ожерелье, принадлежавшее его жене, которое он подарил любовнице. Я подробно изложила план, как в таком случае действовала бы я. Я всегда хорошо планировала, поэтому наш магазин всегда процветал. И… меня наняли, чтобы вернуть это ожерелье. Хотите – верьте, хотите – нет, но есть такой тип мужичин, которым все равно, кто выполняет работу, до тех пор пока она выполняется. Но это доведенные до отчаяния мужчины. Мне повезло, я вернула ожерелье. Это… вскружило голову. О моей ловкости стало известно другим, у меня появились задания. Я расплатилась с долгами и никогда не переставала работать. Было интересно. Выгодно.
– Опасно. – И это слово лишь отчасти характеризовало ее работу.
– Да, – подняв на него глаза, тихо произнесла Мэдлин.
Колин вздрогнул, осознав ситуацию. Ей было все равно, она рисковала. После того как Мэдлин потеряла все; это был и заработок, и панацея от горя.
Колин подумал о себе, когда он болтался на оборвавшейся решетке, бормоча молитвы и перебирая ногами в воздухе. Его тогда спас оказавшийся рядом садовник. Он снял его, не дав разбиться насмерть, и спас от лорда Малмси, который мог его убить. А мясистый кулак Крокера в переносном смысле спас Мэдлин Гринуэй от свободного падения с ее оборвавшейся решетки.
Никто не знал лучше, Колина, как счастливая жизнь может вдребезги разбиться.
«Я преуспела в этом деле». Но Колин думал о той Мэдлин Гринуэй, которая положила монетку в башмак мальчишки, о ее нежных руках, которые обрабатывали раны почти незнакомого ей человека, вспомнил о плохом порохе в ее пистолете. Он знал, что женское начало в ней гораздо сильнее духа наемницы. И что это, в конечном счете, приведет ее к гибели.
Ценно поэтому она должна как можно скорее оставить это занятие.
Но ведь сейчас он сам был причиной, по которой она не могла все бросить. Она потратила весь свой аванс, спасая его. Он не стал бы винить ее, если бы, глядя на него, она видела только те пресловутые сто фунтов, которые, по слухам, обещали за его поимку.
Стояла тишина, было слышно, как капает и шипит воск свечи, очевидно, из-за легкого ветерка, гулявшего по кабинету. Надо было плотнее закрыть окно. Мистер Паллатайн поблескивал в своем углу и стал казаться более общительным.
«Неужели это только лишний раз доказывает, что человек ко всему привыкает», – подумал Колин.
– Миссис Гринуэй, может, сравним наши пистолеты? Мой – больше. – Колин показал свой пистолет.
– А мой – красивее. – Мэдлин улыбнулась, поняв его намек.
Снова наступила тишина. Колин старался не смотреть на нее, но это было трудно, поскольку ее привлекательное лицо было самым интересным объектом в этой комнате. Любовь, печаль и испытания лишь подчеркнули ее необыкновенную красоту. За эти годы ее характер приобрел… свой рельеф. Местами он был крутым, неровным и закрытым, где-то – мягким, как холмы Суссекса. Колина как-то странно влекло к нему, он чувствовал себя исследователем.
Но ему хотелось сделать что-нибудь толковое. Если бы Мэдлин Гринуэй была одной из его сестер, Женевьевой или Оливией, которые склонны плакать или бурлить от переполнявших их чувств, когда их что-нибудь беспокоило, он мог бы обнять ее за плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35