Семья Эверси обнаружила, что их прошениям, посланным министру внутренних дел об освобождении Колина, почему-то не был дан ход. О замене казни ссылкой не могло быть и речи.
«Я не виновен», – стучало в голове у Колина, и в отчаянной попытке не закричать об этом вслух, потому что юмор и гордость всегда были его оружием и были придуманы эти игривые остроты, которые охрана продавала издателям плакатов. Колин попался в изящную липкую сеть, сплетенную из длинной темной истории… и его собственных подозрений.
Теперь Маркус Эверси, старший брат Колина, тот, который несколько десятилетий назад выловил мокрого Колина из реки, следующие сорок или пятьдесят лет будет просыпаться рядом с Луизой Портер.
Йен заблуждался, решив, что эта новость утешит Колина. В конце концов, Маркус помог Луизе решить финансовые затруднения, и она, конечно, с благодарностью приняла его предложение о браке. Но эта новость занозой засела в голове Колина, и он не спал всю ночь. Хотя, если быть честным, Ньюгейтская тюрьма вряд ли могла способствовать спокойному сну.
Но у Колина был особый дар замечать то, чего не видели другие. Отчасти этот дар проявился в нем благодаря тому, что он был младшим сыном и поэтому понимал, что, возможно, был единственным, кто знал, что Маркус любит Луизу с тринадцатилетнего возраста и что Маркус, как и он сам, влюбился в нее на пикнике в Пеннироял-Грин.
Через неделю Маркус женится на Луизе.
А Колина уже через час повесят.
В доме Эверси на Сент-Джеймс-плейс стояла такая тишина, что голоса птиц, певших в саду, можно было бы принять за сопрано из «Ковент-Гардена». Это была радостная и замысловатая песня, с руладами, переливами и паузами, эхом разливавшаяся по комнатам.
«Птицы ничего не понимают», – подумал Маркус.
Отец Джекоб с матерью Изольдой, дети Йен и Чейз, Оливия, Женевьева и Маркус, оцепенев, сидели в гостиной, одетые в траурные одежды, в которых выглядели весьма эффектно. Траур шел к их темным волосам, бледной коже и голубым глазам, которые были у большинства членов семьи. У Чейза и Маркуса глаза были темного цвета. Что касается Колина… Маркус всегда считал, что цвет его глаз трудно определить. Он был необычным.
Колин приказал им не приближаться к Центральному уголовному суду сегодня.
– Не надо этого делать, – твердо заявил он. – Обещайте, что дождетесь меня дома, поговорите обо мне, если сможете, пока будете ждать, и заберете мое тело позже. Я хочу, чтобы гроб был с медными ручками, обитый голубым шелком, с хорошим замком.
Колин всегда знал, чего хочет.
Он хотел Луизу Портер. Сейчас, поскольку она скоро должна стать Эверси, она сидела вместе со всей семьей, но чуть поодаль, утонув в огромном кресле. Ее руки неподвижно лежали на коленях. Одна рука крепко обхватила за запястье другую, как будто Луиза поймала ее и пыталась подчинить своей воле или принудительно хотела удержать ее от…
«От чего?»– размышлял Маркус. От того, чтобы рвать на себе одежду и волосы? Нет, красота и воспитанность Луизы – это все, что она могла предложить в качестве приданого. Так что вряд ли она могла позволить себе нечто подобное. В отличие от прекрасной мисс Виолетты Редмонд, которой это отлично удавалось. Однажды мисс Редмонд грозила броситься в колодец из-за ссоры с поклонником и даже перекинула через край колодца одну ногу, прежде чем поклонник успел оттащить ее. Потом он благоразумно сбежал. Господи! Маркус понял, что он почти боится Виолетты Редмонд, хотя не боялся ничего. Как-то она уже стреляла глазами в его направлении, но Маркус знал, что он не тот мужчина, который сможет удержать ее рядом, и быстро отвел глаза.
В Луизе никакой театральности не было. Наоборот, все, что она чувствовала сейчас, можно было понять по ее сцепленным рукам и побелевшим косточкам пальцев.
Маркус окинул взглядом ее профиль. Интересно, всегда ли у него будет перехватывать дыхание при взгляде на нее. Удивительно, что что-то или кто-то может быть таким… таким…
Со свойственным ему прагматизмом Маркус перестал искать подходящее слово, потому что знал, что никогда его не найдет.
Луиза повернулась в его сторону и медленно подняла голову. У нее были такие голубые глаза… Маркус снова мысленно принялся проклинать свой словарный запас, который включал в себя только то, что касается лошадей, земли, дренажных канав и инвестиций.
Его не покидала мысль, что Колин мог бы очень точно описать ее голубые глаза. Но Маркус знал, что Луиза Портер не согласилась выйти замуж за Калина, несмотря на его умение составлять метафоры. Для вящей убежденности он рассеянно дотронулся до перламутровой пуговицы на своем жилете, свидетельствовавшей о его принадлежности к клубу «Меркурий». Это символически указывало на то, что он мог предложить. Луизе.
– Птицы поют, – прозвучал в звенящей тишине голос Луизы. Она произнесла это едва слышно, и в голосе ее звучало удивление. Как будто считала это оскорбительным в данной ситуации.
Со своего места у окна Айзая Редмонд украдкой взглянул на здание Центрального уголовного суда. Без очков толпа казалась ему колышущимся пятном. Спокойным жестом, а все движения Айзаи были красивыми, обдуманными, контролируемыми независимо от срочности дела, он достал из кармана очки и водрузил их на нос. Пятно сразу превратилось в огромную толпу нарядно одетых лондонцев. Но от этого зрелище стало менее отталкивающим.
Айзая ненавидел смертную казнь через повешение. Но никогда не говорил об этом вслух, поскольку подобные взгляды попахивали радикализмом. Но если семья Редмондов и плодила радикалов на протяжении нескольких столетий, это держали в строгом секрете. Вообще Редмонды преуспели в хранении секретов. Каждый член семьи приходил в этот мир со своим ящиком Пандоры, своеобразной наградой за то, что родился Редмондом.
У Айзаи, нынешнего главы семьи, был настоящий кладезь собственных секретов.
Он намеревался посмотреть эту казнь от начала и до конца; поскольку она символизировала излом в структуре самой истории. Сегодня Эверси наконец умрет на виселице. Но кто знает, что за этим последует? Реки могут потечь вспять. Король Георг может стать квакером.
Лайон может неожиданно снова появиться.
Айзая внезапно нахмурился. За многие годы он изучил звуки своей собственной семьи, собиравшейся в одной комнате, угасание и нарастание голосов, смех и споры. Но сейчас звуки пропадали, и это напоминало Айзае умолкание птиц перед бурей.
Он повернулся. Майлз до сих пор обдумывал свой следующий ход в игре в шахматы, которую они недавно начали. Его типичное для Редмондов красивое удлиненное лицо подпирал подставленный под бороду кулак. Он был темноглазым, в мать, а не зеленоглазым, как его отец и старший брат, Лайон. «Он был совсем не таким, каким обещал стать Лайон», – подумал Айзая с чувством вины и раздражительности. Хотя, видит Бог, Майлз старался.
Второй сын, Джонатан, должно быть, дразнил их молодую кузину Лисбет, потому что у нее покраснели щеки и голос стал писклявым, вероятно, от возмущения. Его дочь Виолетта, его радость и его отчаяние, занималась вышивкой и, подумал Айзая, тоже помогала Джонатану изводить Лисбет, потому что в уголках ее губ застыла дьявольская усмешка. А его жена…
Ага, вот в чем дело. Его жена молчала.
Он женился на женщине, которая носила немыслимое имя Фанчетта, и, словно чтобы компенсировать неблагозвучную параллель с французской проституткой, она была, возможно, самым точным образцом аристократической англичанки, которая когда-либо родилась в этой стране. Главной страстью для нее были сплетни, расходы и ее дети. Айзая не знал, какое место занимал в ее жизни он, и теперь уже не был уверен, что это имело для него какое-то значение.
Совместную жизнь они начинали как пылкие любовники, оба были молоды и красивы, надо было производить на свет детей, а с годами превратились в вежливо нежных любовников. И хотя Фанчетта была красивой и Айзая публично гордился ею, он продолжал ее контролировать, иначе она могла потратить все до последнего пенни на наряды, серебряные вилки и разноцветные тапочки.
Недавно Айзаю едва не хватил удар, когда он увидел счета жены от портнихи. Тогда он принял решение урезать сумму на ее содержание.
Результатом, впервые за время их совместной жизни, стали холодность, равнодушие, нервозность и признаки какого-то недуга, требующие длительного уединения в своей комнате. Но Айзая не сдавался. Он приказал своему управляющему делами, Бакстеру, не давать жене ни фартинга без его разрешения и сообщать ему обо всех ее расходах.
Бакстер был почти членом семьи, однако Фанчетта, само собой, его недолюбливала. За преданность и службу, выходящие далеко за рамки чувства долга, Айзая организовал для Бакстера вступление в джентльменский клуб «Меркурий».
Он немного расслабился. Все понятно. Обычно Фанчетта непринужденно болтала с детьми, потому что не выносила тишины, но сейчас по какой-то причине она просто смотрела на мужа. Пристально. Она придет в норму, как только усвоит преподнесенный урок.
Айзая удивленно поднял брови, глядя на нее, и отвернулся к окну. На фоне голубого неба виселица возвышалась как огромное черное насекомое. Через несколько минут Колин Эверси, самый молодой член семьи, будет повешен.
«Сын за сына», – подумал Айзая. Во всем этом была какая-то мрачная поэзия.
Когда священник извел осужденных своими проповедями, Колина и Плохого Джека повели снимать кандалы.
Потом настало время связать их для казни.
Колин покорно передал палачу шиллинг, традиционная небольшая взятка должна была гарантировать, что запястья будут связаны чуточку слабее и что приговоренный умрет быстрой смертью. Что означало, что палачу потребуется как следует дернуть Колина за ноги, когда его повесят. Только Богу известно, что это усилие стоит один шиллинг.
Порыв душевного волнения внезапно всколыхнул память. Воспоминания о графинях и скачках, о войне и дуэлях, о любовных отношениях и ухаживаниях натыкались друг на друга, когда палач завел его руки за спину и обмотал веревками локти, близко сводя их друг к другу, пока они не сложились у него за спиной, как крылья.
Колин посмотрел на бесконечный, но все же имеющий предел лестничный пролет, ведущий к двери и к виселице, и в последний раз соприкоснулся кончиками пальцев обеих рук. Он представил, что прикасается к щеке Луизы.
Второй веревкой палач не очень сильно связал его запястья и наклонился вперед, чтобы еще раз подтянуть веревки на локтях. Колин почувствовал на своем затылке горячее дыхание и понял, что от палача пахнет кофе и копченой рыбой.
Затем послышались его слова:
– Около пятого стражника… споткнись и падай.
Глава 2
Слова проникли сквозь оцепенение, в которое Колин, сам того не понимая, впал, и он едва не возмутился этим вмешательством, потому что ощущал теперь болезненную настороженность.
«Около пятого стражника споткнись и падай». По ту сторону лестницы, ведущей из тюрьмы к двери должников, был Центральный уголовный суд Олд-Бейли, эшафот, тысячи ожидающих англичан и вечность. «Или что-то в этом роде», – думал Колин. Он не успел ничего обдумать, как палач подтолкнул его к лестнице. Ноги не слушались Колина, словно невидимые кандалы мешали ему идти. Казалось, время обрело вязкость. Он проталкивался сквозь него как медленный пловец, глядя на эту бесконечную, но все же имеющую свой предел лестницу, затем поднимаясь по ней и мучительно преодолевая каждую ступеньку.
Он почти добрался до самого верха, когда услышал низкий гул.
На долю секунды в этом звуке ему послышался шум моря, который можно услышать, только если очень тихо стоять на краю Пеннироял-Грин.
Через мгновение Колин понял, что это гудят голоса тысяч людей, которые столпились там за дверью, чтобы увидеть его казнь.
Еще два шага, и они миновали дверь должников и оказались на эшафоте.
Колин глотнул свежего воздуха и увидел солнечный свет. Он моргнул и закрыл глаза, защищаясь от слепящего солнца. Но потом заставил себя их открыть.
Толпа увидела его и взорвалась ликующими криками и возгласами одобрения. Море людских лиц было повернуто в его сторону, все они распевали песни о нем, произнося его имя. Для него были надеты все эти воскресные пышные наряды и создано праздничное настроение.
Колин слегка поклонился. Песни умолкли, возгласы одобрения переросли в рев.
Внизу блестели на солнце наконечники штыков и копий в руках у солдат, выстроившихся вдоль эшафота, чтобы держать под контролем беснующуюся толпу. Стражники.
«Около пятого стражника споткнись и падай». Ему и раньше приходилось в жизни считать. Считать, прежде чем выстрелят дуэльные пистолеты. Считать перед состязаниями по ходьбе и скачками. Мысленно считать, чтобы не взорваться раньше времени, когда рядом с ним в постели прекрасная женщина.
Но ему никогда не приходилось вести подобного счета.
И пока толпа визжала «Снимите шляпы!» тем счастливчикам, которые оказались близко к виселице, Колин стал считать наконечники штыков. Пока он шел, он слышал, как толпа на разные голоса распевала его имя. Он прошаркал мимо первого стражника. Ему казалось, что ноги по-прежнему существуют отдельно от тела и только какая-то внешняя сила толкнула его вперед мимо второго стражника.
– Колин! – послышался визгливый женский голос. – Храни тебя Бог, парень!
Колин поравнялся с третьим охранником. Тот повернулся и бросил на него безразличный взгляд. В ямочке у него на щеке Колин заметил родинку.
Теперь он совсем не слышал толпы и не видел ее. Он слышал только цифры и то, как пульсирует у него в ушах кровь, нагнетаемая бешеным ритмом ударов сердца.
Штык четвертого стражника блеснул на солнце ярким огнем и на мгновение ослепил Колина. Он остановился и перевел дыхание. Потом шагнул в пятому стражнику, зацепился мыском, споткнулся и упал на одно колено.
Позади эшафота раздался гигантской силы взрыв.
Пронзительные крики толпы поглотил грохот второго взрыва, прогремевшего на этот раз где-то в толпе. Затем послышались взрывы, один за другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35