— Увитую миртом! Да, генерал!— Маркиза! По правде говоря, брак, который вы устраиваете, кажется мне несколько рискованным. Ведь вы не станете отрицать, что это ваших рук дело?— Чем же он рискованный?— Вашей племяннице всего семнадцать лет.— Ну и что?— Она слишком молода для человека, которому сорок один год.— Сорок.— Сорок один! Не говоря уже о том, дорогая маркиза, что в тысяча восемьсот восьмом или восемьсот девятом году ходили слухи о связи графа Рапта и госпожи княгини де Ламот-Удан.— Молчите, генерал! Не пристало людям нашего круга говорить друг о друге подобные гадости.— Нет, люди нашего круга позволяют себе подобные предположения лишь мысленно. Однако перед вами, маркиза, я размышляю вслух. И я не счел необходимым в разговоре с вами взвешивать каждое слово. Позвольте мне еще кое о чем с вами переговорить.— О чем же?— Я ни за что не поверю, что вы взяли на себя труд приехать с улицы Плюме на улицу Варенн с единственной надеждой завербовать на свой бал никудышнего танцора.— Почему же нет, генерал?— Знаете, маркиза, говорят, что главная мысль женщины заключена всегда в постскриптуме ее письма.— И вы хотите знать, каков постскриптум моего визита?— Это мое самое горячее желание.— Понимаю: вы хотите сказать, что мой визит затянулся, и вежливо упрекаете меня за него.— Это будет первый упрек вам за всю мою жизнь, маркиза.— Берегитесь! Вы льстите моему тщеславию!— Тогда это будет единственный ваш недостаток.— Ах, генерал, этот комплимент словно исходит из покоев Людовика Пятнадцатого.— Как вам будет угодно, лишь бы мне узнать, откуда исходит ваше предложение.— Я вижу, вы еще более недоверчивы, чем принято думать.— Послушайте, дорогая маркиза! Я имею честь видеть вас у себя не часто. В первый раз вы пришли, чтобы поведать мне о тайне, которая весьма тронула бы меня, если бы я мог в нее поверить: что граф Рапт, родившийся ровно год спустя после смерти бедного маркиза де Латурнеля, появился на свет ровно через девять месяцев после того, как я послал вам свой первый букет.— За девять или десять месяцев до того, дорогой генерал.— Девять или десять месяцев спустя, дорогая маркиза.— Сознайтесь, что вы с удивительным упрямством пытаетесь омолодить наш союз!— Сознайтесь, что вы с необычайным упорством пытаетесь его состарить!— Это вполне естественно для матери.— В таком случае, дорогая, какого черта вы так долго тянули и не принесли мне раньше благую весть о наивысшем счастье, которым наделило меня Провидение: у меня появился наследник в такой момент, когда я этого меньше всего ожидал!— Генерал! Есть на свете такие вещи, в которых женщине признаться совсем не легко.— Но которые, однако, вырываются у нее словно бы невзначай, когда мужчина, которому она не решалась об этом сказать лет этак тридцать семь или тридцать восемь, оказывается вдруг, в результате непредвиденного стечения обстоятельств (как, например, принятие закона о возмещении убытков), владельцем состояния в миллион двести тысяч франков.— Вы не можете не признать, дорогой генерал, что с моей стороны было бы неделикатно сообщить вам о том, что у вас есть сын, когда вы были лишены состояния. Эта новость огорчила бы вас, ведь вы ничего не могли оставить сыну, кроме имени, — очень громкого, благородного, но и только.— Маркиза! Видимо, вы пришли, как полтора года тому назад, как год назад, как полгода назад, чтобы убедить меня в том, что наша связь имела место в тысяча семьсот восемьдесят шестом году, тогда как я уверен, что это произошло в тысяча семьсот восемьдесят седьмом. Скажу вам следующее: вчера я подписался на «Искусство выверять даты» и провел сегодняшнюю ночь за выяснением точной даты первого букета, который я вам послал, и…— … и…— … и получается, что мой брат-корсар или мой племянник-художник, хоть я и считаю их недостойными чести носить мое имя и унаследовать мое состояние, унаследуют и мое состояние и мое имя. С вас довольно, маркиза?— Нет, генерал, потому что я пришла не за этим.— Какого же черта вам нужно? — вскричал генерал, впервые позволив себе проявить нетерпение. — Может, вы хотите, чтобы я на вас женился?— Признайтесь, между нами, что вы были мной по-настоящему увлечены и, если бы такое предложение было вам сделано, в нем не было бы для вас ничего удивительного.— Признаю между нами, но только между нами. Так вы в самом деле пришли за этим? Зачем же вы сразу не сказали?— Что бы вы на это ответили?— Что мне отнюдь не претит мысль умереть старым холостяком, тогда как я испытывал бы глубочайший стыд, если бы умер идиотом.— Утешьтесь, генерал, я пришла не за этим.— Тысяча чертей!.. Ах, прошу прошения, маркиза; но поистине вы и святого, одной ногой стоящего уже на пороге рая, способны лишить вечного блаженства.Когда у генерала вырвалось ругательство, он вскочил с кресла. Теперь он зашагал по комнате.Наконец он остановился перед маркизой и продолжал:— Однако, если вы пришли не за этим, всемогущим Богом вас заклинаю объяснить: зачем вы все-таки явились?— Ну, я вижу, придется приступить к этому вопросу, — проговорила пожилая дама.— Приступайте, маркиза, идите на абордаж, умоляю!— Сейчас вы говорите совсем как ваш братец!— Мы будем говорить о моем братце-корсаре, маркиза?— Нет.— О чем же?— Вы, конечно, слышали, что граф Рапт…— Опять вы о нем!— Позвольте мне договорить… Он был вызван к королю.— Да, маркиза, я об этом что-то слыхал.— Вы не знаете, с какой целью?— Предположим, что не знаю.— Чтобы назначить нашего дорогого сына…— Вашего дорогого сына!— … министром!— Я обескуражен, хотя этому верю.— Почему вы этому верите, хотя обескуражены?— Credo, quia absurdum Верую, потому что абсурдно (лат.)

.— Что это значит?— Я жду продолжения вашего рассказа, маркиза.— Во время этой встречи его величества с графом Раптом много говорили о вас.— Обо мне?— Да. Надобно сказать, дорогой генерал, что, если в вас голос крови молчит, он говорит в сердце несчастного мальчика.— Маркиза, я сейчас разрыдаюсь.— Кровь не просто говорит в нем, она вопиет!— И что же обо мне говорили во время этой встречи? — Что вы единственный человек, достойный портфеля военного министра.— Знаете, маркиза, пора заканчивать. Я жду к ужину, ровно в шесть, своего племянника, и если только вы не окажете нам честь своим присутствием…— Вы очень добры, дорогой генерал. К ужину я непременно должна быть у брата: сегодня обсуждается брачный договор Регины и…— … вашего дорогого графа Рапта! Не смею вас задерживать, маркиза. Всего два слова, я подхожу к конечной цели. Если закон пройдет, господин Рапт может считать себя министром. А чтобы закон прошел, вам не хватает тридцати — сорока голосов: вы пришли попросить меня отдать свой голос, а также голоса моих друзей.— Ну, а если бы это и в самом деле было конечной целью моего визита, — пропела маркиза, — что бы вы сказали?— Я бы искренне сожалел, что у меня всего один голос, а не сто, не пятьсот, не тысяча: я все их отдал бы против этого закона, отвратительного, на мой взгляд, ужасного и — что еще хуже — абсурдного!— Послушайте, генерал, — вскричала маркиза, тоже забывшись, — вы умрете без покаяния, это говорю вам я!— А я вам обещаю, что будет так, как я сказал.— Возможно ли? Ради того, чтобы сыграть злую шутку с человеком, которого ненавидите, хотя должны были бы его, наоборот…— Маркиза, не испытывайте мое терпение, прошу вас!— Вы готовы принять сторону либералов? Да знаете ли вы, что, если бы произошла революция, жители предместий, якобинцы и санкюлоты уготовили бы вам роль господина де Лафайета? Вы посмотрите на себя: у вас же седые волосы!.. О, если бы Куртене поднялись из могилы, хотела бы я послушать, что они сказали бы, когда бы увидели, что их имя носят корсар, якобинец и художник!..— Маркиза! — вскричал взбешенный генерал.— Оставляю вас, генерал, оставляю. Но утро вечера мудренее, и я надеюсь, что завтра вы перемените свое мнение.— Чтобы я переменил мнение?! Ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю, ни через сто лет! Таким образом, маркиза, раньше этого срока приходить бессмысленно!— Вы гоните меня, генерал? Меня, мать вашего…— Монсир Петрус Эрпель! — отворяя дверь, доложил Франц.Часы пробили шесть. V. БЕСЕДА ДЯДЮШКИ С ПЛЕМЯННИКОМ В полумраке коридора показался Петрус.— Входи, входи! — пригласил генерал. — Ах, черт подери, ты явился как нельзя более вовремя.— А мне показалось, что вы не нуждались в подкреплении, генерал, — заметила маркиза. — Если бы вы пришли пятью минутами раньше, господин Петрус, ваш дядюшка подал бы вам прекрасный урок галантного обращения с дамами.Маркиза сопроводила свои слова несколько фамильярным кивком, относившимся к молодому человеку.— Эге! Вы знакомы с моим племянником, маркиза? — удивился генерал.— Ну да! Слух о его таланте дошел и до нас. Моя племянница Регина пожелала заказать господину Петрусу свой портрет. Вы можете гордиться, генерал, — прибавила старая дама высокомерным и в то же время насмешливым тоном, — что в вашем семействе есть человек такого таланта!— Я этим действительно горжусь, потому что мой племянник — один из самых порядочных молодых людей, которых я знаю. Честь имею кланяться, маркиза.— Прощайте, генерал. Поразмыслите о цели моего визита. И расстанемся добрыми друзьями.— Ничего не имею против того, чтобы расстаться, маркиза. А добрыми друзьями — это уже другое дело.— У-у, солдафон! — проворчала маркиза, направляясь к выходу.Не успела за ней затвориться дверь гостиной, как генерал, не отвечая на вопрос племянника о здоровье, стал яростно дергать шнур звонка.Прибежал Франц.На нем уже не было ни креста, ни нашивок: он строго соблюдал воинскую дисциплину.— Ви звониль, мой генераль?— Да, звонил. Ступай к окну, дурачина! Франц отправился, куда было приказано.— Я ест на место! — доложил он.— Открывай, болван! Франц отворил окно.— Выгляни на улицу. Франц высунулся из окна.— Я смотреть, мой генераль.— Что ты видишь?— Ничего, мой генераль. Темно как в патронташ!— Смотри лучше!— Я фитеть карет, мой генераль.— Что еще?— Тама сашать карет… та, который вишел отсюда.— Ты знаешь эту даму, не правда ли?— К мой несчастье, генераль!Франц намекал на свое понижение в чине.— Так вот, Франц: если она захочет меня увидеть, ты скажешь, что я на Марсовом поле.— Ja, мой генераль!— Хорошо! Теперь запри окно и ступай вон!— Мой генераль ничего больше не приказать?— Черт возьми, конечно! Приказываю тебе наказать повара шпицрутенами!— Слюшаюсь, мой генераль! Однако у двери он остановился.— А если он спрашивать, почему шпицрутен, что я сказать?— Ты ему скажешь: «Потому что уже пять минут седьмого, а ужина на столе нет».— Жан не финофат, что ужин не ест на стол, мой генераль.— Значит, виноват ты. Ступай к Жану, чтобы дал шпицрутенов тебе.— Я тоже не ест финофат.— Кто же?— Кучер госпоша маркие.— Этого только не хватало, чтобы помирить меня с маркизой!— Он вошель на кухня, с собака под мышкой; собака маркие воняль мускус, из-за этот запах соус свернулься.— Слышишь, Петрус? — с трагическим видом вскричал генерал, повернувшись к племяннику.— Да, дядюшка.— Запомни навсегда, что маркиза заставила твоего дядю ужинать в четверть седьмого! Ступайте, господин Франц. Получите крест и нашивки не раньше, чем через три месяца.Франц вышел из гостиной в состоянии, близком к отчаянию.— Кажется, визит маркизы вас расстроил, дядя?— Ты сказал, что знаком с ней, не так ли?— Да, немного.— Стало быть, ты должен знать, что повсюду, где проходит старая святоша, остаются следы сатаны.— Прошу прощения, дядя, — со смехом заметил Петрус, — но в свете вас обвиняют в том, что когда-то вы молились на эту старую святошу.— У меня столько врагов!.. Но черт возьми, поговорим о чем-нибудь другом. Есть ли новости от твоего отца-пирата?— Я получил письмо дня три тому назад, дядя.— Как поживает старый корсар?— Хорошо, дядя. Он просил сердечно вас обнять.— Чтобы меня задушить, не иначе! Старый якобинец! Скажи-ка, уж не для дяди ли ты так вырядился?— Отчасти для вас, но главным образом — для леди Грей.— Ты от нее?— Да, ходил ее благодарить.— За что? За то, что ее брат-адмирал, всякий раз как меня встречает, делает мне комплименты по поводу разных морских подвигов твоего злодея-папаши?— Нет, дядя. За то, что она хотела помочь мне продать моего «Кориолана».— Я полагал, что он продан.— Это в самом деле зависело только от меня.— Так что же?— Я отказывался его продавать.— Тебя не устраивала цена?— Мне давали двойную цену.— Почему же ты отказывал?— Меня не устраивал покупатель.— Ты можешь себе позволить предпочитать одни деньги другим?— Да, дядюшка, по-моему, как ничто другое, одни деньги отличаются от других.— Вот как? Ах ты, плут! Сначала ты разорил отца — правда, это беда небольшая: деньги, добытые нечестным путем, счастья не приносят, — а теперь? Уж не вздумал ли ты взяться за дядю?— Нет, дядюшка, будьте покойны, — рассмеялся Петрус.— А кто был тот покупатель, что вас не устраивал, господин привередник?— Министр внутренних дел.— Министр внутренних дел хотел купить у тебя картину? Он что же, разбирается в живописи?— Я вам уже сказал, что это была рекомендация леди Грей.— Верно. И ты отказал?— Да, дядя, отказал.— Можно узнать причину твоего отказа?— Все дело в вашей оппозиции, дядя.— Что общего между моей оппозицией и твоими картинами?— Мне показалось, что эта покупка картины у племянника была бы похожа на заискивание перед дядей… У нас в Палате есть люди сами по себе неподкупные, зато их близкие получают места, приносящие сто тысяч франков! Генерал на минуту задумался и вдруг просиял.— Послушай, Петрус! — заговорил он отеческим тоном. — Я не собираюсь навязывать тебе свое мнение, мой мальчик. И хотя я истый противник кабинета министров в целом, а министра внутренних дел в особенности, я не хочу, чтобы ты из-за меня отказывался от законного признания твоих заслуг. Я не разделяю нелепое мнение, согласно которому художник не должен принимать ни ордена, ни официального заказа, потому что кабинет министров не выражает его мнения. Кабинет министров фактически представляет страну, и художник получает награду от имени всей страны, а не от министров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16