Все для ванной, в восторге
Я говорю «проездом», потому что генерал провел в Париже всего несколько дней: в конце февраля он поспешил в Баварию, откуда наш друг Максимилиан взывал о помощи. На сей раз генерал взял адъютанта с собой, а княжна осталась только с камеристкой Грушкой.Не буду тебе рассказывать о кампании тысяча восемьсот девятого года. Этот дьявол во плоти — Наполеон — в те времена заключил договор с Фортуной! Двадцатого апреля — победа в битве при Абенсберге, двадцать первого — при Ландсгуте, двадцать второго — при Экмюле, четвертого мая — победа в битве при Эберсберге, тринадцатого мая Наполеон вошел в Вену, двадцать второго — сражение при Эсслинге, наконец, пятого июля, если не ошибаюсь, Ваграмское сражение — решающая победа.Само собой разумеется, что в этой кампании, длившейся четыре месяца — с Абенсбергской битвы до Ваграмского сражения, генерал и его адъютант отличились. Однако в самый последний день сражения генерал был тяжело ранен в бедро: пуля задела кость, и врачи склонялись к мысли, что придется ампутировать ему ногу. Однако генерал наотрез отказался, заявив, что предпочтет скорее умереть, но умереть, так сказать, «целиком». Это его и спасло. В награду за мужество генерала император поручил его адъютанту графу Рапту отвезти в Париж новость о Ваграмском сражении: сам генерал еще не оправился после ранения и не мог отправиться в путь.Адъютант уехал в тот же вечер. Спустя неделю он был в Париже. Сначала он объявил о великой победе, которую должен был принести с собой Швыбруннский договор. Потом — в награду за свои труды и преданность — принял очаровательнейшую девочку, какую когда-либо производила на свет черкешенка через восемь месяцев после свадьбы в подарок французскому генералу!— Дядя!..— Дорогой мой! Цифры есть цифры, верно? Генерал женится на княжне, которую ему привозит адъютант, двадцать пятого октября тысяча восемьсот восьмого года. Княжна производит на свет ребенка тринадцатого июля тысяча восемьсот девятого года, то есть ровно через восемь с половиной месяцев. Кстати, в этом нет ничего удивительного: кодекс и медицина констатируют, что роды и в семь месяцев могут пройти вполне удачно, а уж тем более — в восемь с половиной! Роды были очень удачные: доказательством служит то, что эта девочка и есть красавица Регина, получившая при крещении имя матери, измененное на французский манер.— Вы хотите сказать, дядюшка?..— Ничего я не хочу сказать, друг мой: не заставляй меня говорить…— Что Регина — дочь…— … генерала де Ламот-Удана, и это вещь неоспоримая: «Pater est quem nuptiae demonstrant»! «Отец — тот, кто является мужем матери младенца» (лат.)
— Что же может сейчас толкать графа Рапта на бесчестный поступок?— У Регины — миллионное приданое.— Да у этого негодяя двадцать пять тысяч ливров ренты.— Значит, будет семьдесят пять. А после смерти маршала и княжны Регина получит в наследство еще два миллиона, что составит сто семьдесят пять тысяч ливров ренты.— Но этот Рапт — подлый мошенник!— А кто с тобой спорит?— Маршал дает согласие на этот брак — понимаю: он ничего не знает. Но неужели княжна стерпит, если ее дочь выйдет за…— О Господи! Да такое происходит каждый день, дружок. Ты вообразить себе не можешь, как страдают владельцы большого состояния при мысли, что их богатство перейдет в чужие руки! И потом, надобно принять во внимание, что княжна находится в ужасном состоянии: у нее нервная болезнь, из-за которой она вынуждена почти все время проводить в постели; она не выносит дневного света и живет в постоянном полумраке, питаясь вареньем из розовых лепестков, вдыхая благовония, перебирая четки, — все это ужасно расстраивает нервы! Кто может сказать, знает ли она о том, что ее дочь выходит замуж?— Дядя! Раз вы в курсе того, что замышляется, неужели вы потерпите, чтобы…— Да, верно: через маркизу де Латурнель…— Неужели вы равнодушно будете наблюдать, как у вас на глазах свершится это преступление?— А как это меня касается, спрошу я тебя? По какому праву я стану вмешиваться?— По праву честного человека, разоблачающего преступника.— Чтобы разоблачить преступника, нужны доказательства; кроме того, дорогой мой, нет такого закона, который наказывал бы за подобные преступления — иными словами, за настоящие преступления.— Но… я…— А ты поступишь, как я, Петрус: ты не будешь вмешиваться.— Ну уж нет, ни за что!— Ты позволишь дьяволу вплести моток черного шелка графа Рапта в золотые нити красавицы Регины и будешь ждать, пока дьявол сам не распутает то, что наплел.Вздох Петруса был похож на стон.— Видишь ли, друг мой, — продолжал старый генерал, — есть пословица: «Не суй палец между деревом и корой!» В ней много мудрости. И потом, ты понимаешь: все, что я тебе рассказываю, только слухи.— И этот человек свободно чувствует себя в свете!.. У него репутация…— … мерзавца!— Что, впрочем, не мешает ему быть во главе партии…— … иезуитов? Он всего-навсего адъютант, как и при генерале де Ламот-Удане.— Говорят, он будет министром…— … если я ему отдам свой голос.— Он женится на Регине!— Он совершает большое преступление.— Дядя! Этого преступления не произойдет!— Друг мой! Через две недели мадемуазель Регина де Ламот-Удан станет графиней Рапт.— Я вам говорю, что свадьбы не будет! — заявил Петрус, торопливо вскакивая.— А я вам говорю, сударь, — с достоинством возразил генерал, — что вы сядете и выслушаете меня.Петрус снова со вздохом упал в кресло. Генерал поднялся, подошел к племяннику и оперся на спинку его кресла.— Повторяю, Петрус: наверное, ты в любом случае возмущался бы тем, что сегодня происходит, но возмущение твое так сильно только потому, что ты любишь Регину и это дело касается непосредственно тебя. Теперь ответь мне: по какому праву ты любишь Регину? Кто тебе разрешил эту любовь? Она? Ее мать? Отец? Никто! Ты чужой в этой семье. По какому же праву чужой собирается оказывать влияние на судьбу членов этой семьи? По какому праву он скажет женщине, уступившей притязаниям господина Рапта, может быть, только по незнанию наших нравов: «Вы прелюбодейка!»; счастливому мужу, понятия не имеющему о событиях прошлых лет и уверенному в будущем: «Вы обманутый муж!»; девушке, почитающей мать и любящей отца (ведь ничто не говорит о том, что господин де Ламот-Удан не отец Регине): «С сегодняшнего дня ты должна презирать мать и относиться к отцу как к чужому!» Полно, племянник! Ты считаешь себя честным человеком, а если ты сделаешь это, то будешь первейшим подлецом под стать господину Рапту. Но ты этого не сделаешь, это говорю тебе я!— Что же будет, дядюшка?— Это тебя не касается, — отрезал генерал. — Это дело более справедливого и строгого судьи, чем ты. Только он знает, как все происходило на самом деле, он все видел и слышал. Будь покоен: рано или поздно он вынесет свой приговор. Это дело Божье!— Вы правы, дядя, — проговорил молодой человек, поднимаясь и подавая генералу руку.— И во время последнего свидания…— … я не скажу ни слова о том, что сейчас узнал от вас.— Слово дворянина? — Слово чести!— Ну, так обними меня; хоть ты и пиратский сын, я верю твоему слову, как… слову твоего отца-пирата.Молодой человек бросился в объятия дядюшки, потом взял шляпу и поспешил вон. Он задыхался! X. ВИЗИТ НА УЛИЦУ ТРИПРЕ Следующий день после разговора с дядей, разговора жестокого для бедного Петруса, был как раз последним днем масленицы, с которого началась наша книга. В то утро мы видели, каким Петрус может быть хмурым и нелюдимым.К несчастью, в тот день у Регины не было сеанса. Не зная, как скоротать невыносимо тянущееся время, он и предложил друзьям принять участие в рыночном маскараде (о нем мы тоже упоминали в самом начале нашего рассказа).Благодаря физической усталости Петрусу удалось если не забыться, то, по крайней мере, взять себя в руки: он задремал в кабаке, уронив голову на стол. Впрочем, скоро его разбудили Шант-Лила и ванврские прачки.Мы явились свидетелями того, как продолжалось веселье, как наконец в пять часов утра друзья расстались: Людовик поехал в Ба-Мёдон провожать Шант-Лила и графиню дю Баттуар, а Петрус вернулся к себе на Западную улицу. Читатели помнят, что, когда Людовик стал настойчиво приглашать друга присоединиться к их компании, тот ответил довольно мрачно: «Не могу: у меня сеанс». Во время этого сеанса, назначенного на час дня, должна была решиться его судьба.В девять утра Петрус уже был на улице Плюме.Вернувшись к себе, он лег, попытался уснуть, но в тишине и одиночестве он снова и снова переживал свое горе. Ему на ум приходили тысячи проектов, без конца сменяясь и не давая ему покоя. Озаренный тем внутренним светом, что зовется разумом, Петрус по мере их появления признавал, что все они неосуществимы. Часы показывали девять, а он так ничего и не решил, но его возбуждение достигло предела, он не мог больше ждать и вышел из дому.Зачем?Зачем игрок, спустивший все свое состояние и надеющийся его вернуть, приходит за два часа до открытия игорного дома — бездны, в которой, возможно, сгинет его честь, как до того исчезло состояние?Петрус, бедный игрок, которому нечего было поставить на карту, кроме своего сердца, поставил сердце и проиграл!Он ходил как безумный, то ускоряя шаг, то вдруг останавливаясь, от улицы Монпарнас до улицы Плюме мимо особняка маршала, возвращался к улицам Бродёр, Сен-Ромен, Баньё, по улице Нотр-Дам-де-Шан снова выходил на Монпарнас.Он зашел в кафе — но не для того, чтобы позавтракать, а в надежде обмануть свое нетерпение, — заказал чашку черного кофе и взялся было за газеты. Газеты! Какое ему было дело до того, что происходит в Европе?! Какой интерес могли для него представлять дискуссии в Палате? Он никак не мог понять, зачем пачкать столько бумаги, чтобы сказать так мало.За чашкой кофе и полдюжиной газет Петрус скоротал два часа.Когда часы на Доме инвалидов пробили одиннадцать, он снова пустился в путь. До назначенной встречи оставалось два часа.Он принял решение: выбрать самую длинную дорогу, чтобы она заняла хотя бы час.Куда же ему пойти? У него не было никаких дел нигде, кроме как в особняке маршала, а ему нужно было убить полтора часа, прежде чем он мог появиться на улице Плюме.Вдруг он вспомнил историю о фее Карите.Ему необходимо было сделать набросок с этой больной девочки, этой Рождественской Розы, за которой ухаживала Регина: он задумал написать картину по мотивам Пчелкиной сказки, тогда же он сделал эскиз, пытаясь воспроизвести лицо больной девочки по образному описанию Пчелки.Вот и цель путешествия! Да, от Дома инвалидов добраться до улицы Трипре — это и в самом деле настоящее путешествие.Петрус поднялся вверх по бульвару до улицы Ульм, свернул на улицу Марьонет, потом — на Арбалетную улицу, прошел по улице Грасьёз и очутился в самом конце улицы Трипре.Молодой человек не знал номера дома, но на этой улочке было не больше дюжины домов; он стал переходить от двери к двери, спрашивая, где живет Броканта. В одном из домов — под № 11 — никто не вышел на его стук, а спросить было некого. Но он решил, что это именно тот дом, который он ищет, судя по убогому входу, темному коридору и крутой лестнице.Поднявшись по скользким ступеням, он очутился перед грубо сколоченной дверью, крепко запертой изнутри, и не очень уверенно постучал. Несмотря на довольно точное описание, которое у него было, он не хотел поверить, что живые существа могут жить в такой дыре. Едва он коснулся двери, как изнутри донесся лай десятка собак. На этот раз Петрус начал верить, что он не ошибся.Как только собаки немного успокоились, из-за двери послышался нежный голосок:— Кто там?Петрус не ожидал такого вопроса и потому ответил только:— Я.— Кто вы? — вновь прозвучал голосок.Его имя ничего не сказало бы девочке. Он решил использовать в качестве пропуска имя мадемуазель де Ламот-Удан.— Я пришел от феи Кариты, — сказал он. Рождественская Роза — а это, разумеется, была она — радостно вскрикнула и бросилась отпирать дверь.Она очутилась лицом к лицу с Петрусом, незнакомым ей.Зато Петрус узнал ее в ту же минуту.— Вы Рождественская Роза? — спросил он.Взглядом художника он сейчас же охватил всю эту лачугу: на переднем плане, прямо перед ним, — босоногая девочка в платьице из грубого полотна, подхваченном в талии витым пояском, на голове у девочки красная косынка; на втором плане — ворона, сидящая на балке и не то встревоженно, не то радостно каркающая; в глубине чердака — корзина с собаками: они лают, воют, визжат.Именно так описала все это Пчелка.— Вы Рождественская Роза? — спросил Петрус.— Да, сударь. А вас прислала принцесса?— Точнее было бы сказать, дитя мое, — отвечал Петрус, разглядывая стоявшее перед ним живописное создание, — я пришел для того, чтобы мы с тобой приготовили для нее сюрприз.— Сюрприз? Охотно! Это доставит ей удовольствие?— Надеюсь.— А какой сюрприз?— Я художник, Рождественская Роза, и хотел бы написать для нее ваш портрет.— Мой портрет? Как забавно! Вот уже три или четыре художника хотят написать с меня портрет. А ведь я не такая уж хорошенькая!— Напротив, Рождественская Роза, вы прелесть! Девочка покачала головой.— Я отлично знаю, какая я: у меня есть зеркало.Она показала Петрусу осколок зеркала, который Броканта подобрала на улице: недаром она была старьевщицей!— Так что же? — проговорил Петрус. Рождественская Роза вопросительно взглянула на художника.— Вы хотите, чтобы я написал ваш портрет? — продолжал Петрус.— Да от меня это не зависит: все решает Броканта, — отвечала Розочка.— А что она сказала другим художникам?— Всем отказала.— Вы знаете почему?— Нет.— Вы полагаете, мне она тоже откажет?— Не знаю… Может быть, если принцесса замолвит словечко…— Я не могу просить об этом принцессу, ведь я хочу сделать ей сюрприз, потому и собираюсь вас рисовать.— Верно.— А если предложить Броканте денег?— Ей уже давали деньги.— И она все равно отказала?— Да.— Я дам ей двадцать франков за двухчасовой сеанс, и она может прийти вместе с вами в мастерскую.— Она не согласится.— Что же делать?— Не знаю.— Где она сейчас?— Пошла подыскивать жилье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Что же может сейчас толкать графа Рапта на бесчестный поступок?— У Регины — миллионное приданое.— Да у этого негодяя двадцать пять тысяч ливров ренты.— Значит, будет семьдесят пять. А после смерти маршала и княжны Регина получит в наследство еще два миллиона, что составит сто семьдесят пять тысяч ливров ренты.— Но этот Рапт — подлый мошенник!— А кто с тобой спорит?— Маршал дает согласие на этот брак — понимаю: он ничего не знает. Но неужели княжна стерпит, если ее дочь выйдет за…— О Господи! Да такое происходит каждый день, дружок. Ты вообразить себе не можешь, как страдают владельцы большого состояния при мысли, что их богатство перейдет в чужие руки! И потом, надобно принять во внимание, что княжна находится в ужасном состоянии: у нее нервная болезнь, из-за которой она вынуждена почти все время проводить в постели; она не выносит дневного света и живет в постоянном полумраке, питаясь вареньем из розовых лепестков, вдыхая благовония, перебирая четки, — все это ужасно расстраивает нервы! Кто может сказать, знает ли она о том, что ее дочь выходит замуж?— Дядя! Раз вы в курсе того, что замышляется, неужели вы потерпите, чтобы…— Да, верно: через маркизу де Латурнель…— Неужели вы равнодушно будете наблюдать, как у вас на глазах свершится это преступление?— А как это меня касается, спрошу я тебя? По какому праву я стану вмешиваться?— По праву честного человека, разоблачающего преступника.— Чтобы разоблачить преступника, нужны доказательства; кроме того, дорогой мой, нет такого закона, который наказывал бы за подобные преступления — иными словами, за настоящие преступления.— Но… я…— А ты поступишь, как я, Петрус: ты не будешь вмешиваться.— Ну уж нет, ни за что!— Ты позволишь дьяволу вплести моток черного шелка графа Рапта в золотые нити красавицы Регины и будешь ждать, пока дьявол сам не распутает то, что наплел.Вздох Петруса был похож на стон.— Видишь ли, друг мой, — продолжал старый генерал, — есть пословица: «Не суй палец между деревом и корой!» В ней много мудрости. И потом, ты понимаешь: все, что я тебе рассказываю, только слухи.— И этот человек свободно чувствует себя в свете!.. У него репутация…— … мерзавца!— Что, впрочем, не мешает ему быть во главе партии…— … иезуитов? Он всего-навсего адъютант, как и при генерале де Ламот-Удане.— Говорят, он будет министром…— … если я ему отдам свой голос.— Он женится на Регине!— Он совершает большое преступление.— Дядя! Этого преступления не произойдет!— Друг мой! Через две недели мадемуазель Регина де Ламот-Удан станет графиней Рапт.— Я вам говорю, что свадьбы не будет! — заявил Петрус, торопливо вскакивая.— А я вам говорю, сударь, — с достоинством возразил генерал, — что вы сядете и выслушаете меня.Петрус снова со вздохом упал в кресло. Генерал поднялся, подошел к племяннику и оперся на спинку его кресла.— Повторяю, Петрус: наверное, ты в любом случае возмущался бы тем, что сегодня происходит, но возмущение твое так сильно только потому, что ты любишь Регину и это дело касается непосредственно тебя. Теперь ответь мне: по какому праву ты любишь Регину? Кто тебе разрешил эту любовь? Она? Ее мать? Отец? Никто! Ты чужой в этой семье. По какому же праву чужой собирается оказывать влияние на судьбу членов этой семьи? По какому праву он скажет женщине, уступившей притязаниям господина Рапта, может быть, только по незнанию наших нравов: «Вы прелюбодейка!»; счастливому мужу, понятия не имеющему о событиях прошлых лет и уверенному в будущем: «Вы обманутый муж!»; девушке, почитающей мать и любящей отца (ведь ничто не говорит о том, что господин де Ламот-Удан не отец Регине): «С сегодняшнего дня ты должна презирать мать и относиться к отцу как к чужому!» Полно, племянник! Ты считаешь себя честным человеком, а если ты сделаешь это, то будешь первейшим подлецом под стать господину Рапту. Но ты этого не сделаешь, это говорю тебе я!— Что же будет, дядюшка?— Это тебя не касается, — отрезал генерал. — Это дело более справедливого и строгого судьи, чем ты. Только он знает, как все происходило на самом деле, он все видел и слышал. Будь покоен: рано или поздно он вынесет свой приговор. Это дело Божье!— Вы правы, дядя, — проговорил молодой человек, поднимаясь и подавая генералу руку.— И во время последнего свидания…— … я не скажу ни слова о том, что сейчас узнал от вас.— Слово дворянина? — Слово чести!— Ну, так обними меня; хоть ты и пиратский сын, я верю твоему слову, как… слову твоего отца-пирата.Молодой человек бросился в объятия дядюшки, потом взял шляпу и поспешил вон. Он задыхался! X. ВИЗИТ НА УЛИЦУ ТРИПРЕ Следующий день после разговора с дядей, разговора жестокого для бедного Петруса, был как раз последним днем масленицы, с которого началась наша книга. В то утро мы видели, каким Петрус может быть хмурым и нелюдимым.К несчастью, в тот день у Регины не было сеанса. Не зная, как скоротать невыносимо тянущееся время, он и предложил друзьям принять участие в рыночном маскараде (о нем мы тоже упоминали в самом начале нашего рассказа).Благодаря физической усталости Петрусу удалось если не забыться, то, по крайней мере, взять себя в руки: он задремал в кабаке, уронив голову на стол. Впрочем, скоро его разбудили Шант-Лила и ванврские прачки.Мы явились свидетелями того, как продолжалось веселье, как наконец в пять часов утра друзья расстались: Людовик поехал в Ба-Мёдон провожать Шант-Лила и графиню дю Баттуар, а Петрус вернулся к себе на Западную улицу. Читатели помнят, что, когда Людовик стал настойчиво приглашать друга присоединиться к их компании, тот ответил довольно мрачно: «Не могу: у меня сеанс». Во время этого сеанса, назначенного на час дня, должна была решиться его судьба.В девять утра Петрус уже был на улице Плюме.Вернувшись к себе, он лег, попытался уснуть, но в тишине и одиночестве он снова и снова переживал свое горе. Ему на ум приходили тысячи проектов, без конца сменяясь и не давая ему покоя. Озаренный тем внутренним светом, что зовется разумом, Петрус по мере их появления признавал, что все они неосуществимы. Часы показывали девять, а он так ничего и не решил, но его возбуждение достигло предела, он не мог больше ждать и вышел из дому.Зачем?Зачем игрок, спустивший все свое состояние и надеющийся его вернуть, приходит за два часа до открытия игорного дома — бездны, в которой, возможно, сгинет его честь, как до того исчезло состояние?Петрус, бедный игрок, которому нечего было поставить на карту, кроме своего сердца, поставил сердце и проиграл!Он ходил как безумный, то ускоряя шаг, то вдруг останавливаясь, от улицы Монпарнас до улицы Плюме мимо особняка маршала, возвращался к улицам Бродёр, Сен-Ромен, Баньё, по улице Нотр-Дам-де-Шан снова выходил на Монпарнас.Он зашел в кафе — но не для того, чтобы позавтракать, а в надежде обмануть свое нетерпение, — заказал чашку черного кофе и взялся было за газеты. Газеты! Какое ему было дело до того, что происходит в Европе?! Какой интерес могли для него представлять дискуссии в Палате? Он никак не мог понять, зачем пачкать столько бумаги, чтобы сказать так мало.За чашкой кофе и полдюжиной газет Петрус скоротал два часа.Когда часы на Доме инвалидов пробили одиннадцать, он снова пустился в путь. До назначенной встречи оставалось два часа.Он принял решение: выбрать самую длинную дорогу, чтобы она заняла хотя бы час.Куда же ему пойти? У него не было никаких дел нигде, кроме как в особняке маршала, а ему нужно было убить полтора часа, прежде чем он мог появиться на улице Плюме.Вдруг он вспомнил историю о фее Карите.Ему необходимо было сделать набросок с этой больной девочки, этой Рождественской Розы, за которой ухаживала Регина: он задумал написать картину по мотивам Пчелкиной сказки, тогда же он сделал эскиз, пытаясь воспроизвести лицо больной девочки по образному описанию Пчелки.Вот и цель путешествия! Да, от Дома инвалидов добраться до улицы Трипре — это и в самом деле настоящее путешествие.Петрус поднялся вверх по бульвару до улицы Ульм, свернул на улицу Марьонет, потом — на Арбалетную улицу, прошел по улице Грасьёз и очутился в самом конце улицы Трипре.Молодой человек не знал номера дома, но на этой улочке было не больше дюжины домов; он стал переходить от двери к двери, спрашивая, где живет Броканта. В одном из домов — под № 11 — никто не вышел на его стук, а спросить было некого. Но он решил, что это именно тот дом, который он ищет, судя по убогому входу, темному коридору и крутой лестнице.Поднявшись по скользким ступеням, он очутился перед грубо сколоченной дверью, крепко запертой изнутри, и не очень уверенно постучал. Несмотря на довольно точное описание, которое у него было, он не хотел поверить, что живые существа могут жить в такой дыре. Едва он коснулся двери, как изнутри донесся лай десятка собак. На этот раз Петрус начал верить, что он не ошибся.Как только собаки немного успокоились, из-за двери послышался нежный голосок:— Кто там?Петрус не ожидал такого вопроса и потому ответил только:— Я.— Кто вы? — вновь прозвучал голосок.Его имя ничего не сказало бы девочке. Он решил использовать в качестве пропуска имя мадемуазель де Ламот-Удан.— Я пришел от феи Кариты, — сказал он. Рождественская Роза — а это, разумеется, была она — радостно вскрикнула и бросилась отпирать дверь.Она очутилась лицом к лицу с Петрусом, незнакомым ей.Зато Петрус узнал ее в ту же минуту.— Вы Рождественская Роза? — спросил он.Взглядом художника он сейчас же охватил всю эту лачугу: на переднем плане, прямо перед ним, — босоногая девочка в платьице из грубого полотна, подхваченном в талии витым пояском, на голове у девочки красная косынка; на втором плане — ворона, сидящая на балке и не то встревоженно, не то радостно каркающая; в глубине чердака — корзина с собаками: они лают, воют, визжат.Именно так описала все это Пчелка.— Вы Рождественская Роза? — спросил Петрус.— Да, сударь. А вас прислала принцесса?— Точнее было бы сказать, дитя мое, — отвечал Петрус, разглядывая стоявшее перед ним живописное создание, — я пришел для того, чтобы мы с тобой приготовили для нее сюрприз.— Сюрприз? Охотно! Это доставит ей удовольствие?— Надеюсь.— А какой сюрприз?— Я художник, Рождественская Роза, и хотел бы написать для нее ваш портрет.— Мой портрет? Как забавно! Вот уже три или четыре художника хотят написать с меня портрет. А ведь я не такая уж хорошенькая!— Напротив, Рождественская Роза, вы прелесть! Девочка покачала головой.— Я отлично знаю, какая я: у меня есть зеркало.Она показала Петрусу осколок зеркала, который Броканта подобрала на улице: недаром она была старьевщицей!— Так что же? — проговорил Петрус. Рождественская Роза вопросительно взглянула на художника.— Вы хотите, чтобы я написал ваш портрет? — продолжал Петрус.— Да от меня это не зависит: все решает Броканта, — отвечала Розочка.— А что она сказала другим художникам?— Всем отказала.— Вы знаете почему?— Нет.— Вы полагаете, мне она тоже откажет?— Не знаю… Может быть, если принцесса замолвит словечко…— Я не могу просить об этом принцессу, ведь я хочу сделать ей сюрприз, потому и собираюсь вас рисовать.— Верно.— А если предложить Броканте денег?— Ей уже давали деньги.— И она все равно отказала?— Да.— Я дам ей двадцать франков за двухчасовой сеанс, и она может прийти вместе с вами в мастерскую.— Она не согласится.— Что же делать?— Не знаю.— Где она сейчас?— Пошла подыскивать жилье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16