– Я постараюсь не дать вам напиться, – сказала она, подавая ему рюмку и наполняя другую себе.
Если бы Кристи не знал о ней ничего вообще, то уже один этот жест мог бы многое ему рассказать: никогда настоящая английская леди не стала бы сама в своей гостиной наливать выпивку джентльмену; она позвала бы для этого горничную или дворецкого или, за неимением слуг, предложила бы гостю обслужить себя самостоятельно.
Энни выглядела беспокойной, взвинченной, но в конце концов она все же заметила, что он не садится, потому что она по-прежнему стоит посреди комнаты. Тогда она опустилась на край кресла, а Кристи сел напротив нее на софу.
– Вы не ответили на мой вопрос, – сказала она. – Или, может быть, он слишком личный?..
– Нет, нисколько, – заверил он, одновременно чувствуя неловкость от необходимости углубляться в эту тему. Он знал, что она собирается дать ему оценку; положительную или нет – неизвестно. И не мог понять, с какой стати ее мнение должно так заботить его. Но оно его заботило. – Мой отец, – начал он, – был пастором церкви Всех Святых двадцать девять лет. Он…
– Ах, вот как, – кивнула она с таким видом, как если бы этим все сразу объяснялось.
Он молча стал глядеть на нее, пока она не подняла глаза и не пробормотала сконфуженно:
– Извините, вы не договорили.
– Мой отец был добрый человек, – продолжал Кристи, – глубоко, искренне верующий. В нем действительно была какая-то святость.
– Какое… испытание для вас.
– Да, верно, – с улыбкой согласился Кристи. – В детстве его набожности меня крайне смущала. Джеффри и я – ну, вы можете себе представить, как мы потешались над этим.
Она показала всем видом, что очень даже легко представляет себе, как все было.
– После того как Джеффри уехал, я остался один и не знал, чем заняться. Я жил в этой глухой, провинциальной деревне, и у меня не было ничего, кроме неудовлетворенности и полуоформившихся амбиций шестнадцатилетнего подростка,
– И кем же вы хотели стать?
– Жокеем или художником.
Она рассмеялась. Впервые на его памяти.
– Поскольку для жокея я был великоват, то решил стать художником. Увы, у меня было слишком мало таланта.
– Бедняга, – горестно посочувствовала она. – И что же думал обо всем этом ваш благочестивый отец?
– Он никогда ни единым словом не дал понять, что хотел бы видеть меня священником. Ни разу за всю жизнь. Иное дело моя мать. Если он был святым, то она – скорее воительницей. Если в нем было нечто от ангела, то в ней – все качества земной женщины. Она была вовсе не злой, – оговорился Кристи, – но вести жизнь примерной христианки ей было гораздо труднее, потому что она не считала дураков блаженными и не прощала глупость в любом ее проявлении, тогда как мой отец не желал ни в ком видеть никаких изъянов. А вообще-то она была очень добрая женщина. Как бы то ни было, но она хотела, чтобы я стал священником. Лет с восьми я только об этом и слышал, как о чем-то решенном и само собой разумеющемся: «когда ты будешь священником», «когда у тебя будет собственная паства», «когда ты будешь примером для всей деревни».
Энни сочувственно кивнула головой:
– Это, должно быть, тяжелая ноша.
– Как мешок с камнями.
Про себя он думал, что иметь постоянно перед глазами ангельский пример его отца было ничуть не легче, его лучезарное сияние пригибало сына к самой земле.
– Итак? – напомнила Энни.
Она сидела, опершись локтем на ручку кресла, подпирая подбородок ладонью и всем своим видом выказывая самый искренний интерес.
– Когда мне исполнилось восемнадцать, я сбежал. Мой план состоял в том, чтобы найти любую работу, скопить денег и поступить в такую школу, где меня научат рисовать. Я не знаком с работами вашего отца, к сожалению, – отвлекся он от главной темы. – Уверен, что в Европе он известен куда шире, чем здесь.
– Едва ли, – холодно отрезала она. – Но продолжайте. Так где вы учились?
– О, вы наверняка и не слышали об этих местах. Я не учился в Академии. У меня вообще школы нет, потому что ни в какое серьезное заведение меня не взяли. Три года я прожил в Париже, два в Амстердаме и везде умирал с голоду. Я нисколько не преувеличиваю, – добавил он, смеясь. – Я был на грани голодной смерти, и не один раз.
Она кивнула, как будто это состояние было знакомо и ей тоже.
– А потом?
– Потом моя мать умерла. Я вернулся домой и увидел, что мой отец слабеет на глазах. Это было для меня потрясением. Ведь, в сущности, я сбежал для того, чтобы избавиться от их власти надо мной, и вот одного из них нет в живых, а другой выглядит беспомощным и охваченным отчаянием. Я чувствовал себя как потерявшийся ребенок, но вдруг понял, что призван проявить силу и взять дело в свои руки.
Он остановился и отпил глоток из рюмки, к которой до сих пор не притрагивался. Она глядела на него как зачарованная, и было видно, что от ответа на свой вопрос она получила гораздо больше, чем рассчитывала. Но он и не думал скрывать что-либо или добавлять что-то, что расходилось бы с истиной; и она это знала.
– Здоровье моего отца пошатнулось, – подвел он итог, – я стал его правой рукой. После смерти матери я остался единственным человеком, которому он доверял, и для меня это стало откровением. – Он смущенно засмеялся. – Может быть, даже Откровением с большой буквы. Я имею в виду Божье откровение насчет моего призвания. Сначала я видел только мое сходство с отцом, а не наши различия. Не ощущая ни горечи обид, ни юношеской неуверенности, ни оскорбительного превосходства со стороны старшего, но только любовь и нежность, я мог разделять с отцом его энтузиазм и наслаждаться нашей родственной близостью. И вещи, которые он мне открыл, оказались исполнены смысла, и я не мог с ними не считаться.
Он придвинулся к ней.
– Временами мне кажется, что эта моя уязвимость, я хочу сказать, нежность и открытость сердца в то странное время, которое предшествовало смерти отца, так вот, что эта незащищенность сыграла со мной злую шутку, подтолкнула к неверному выбору. А иногда я вижу в этом прямое вмешательство Святого Духа. Хотелось бы мне знать, где истина.
Она молчала. Ее слегка сжатые в кулак пальцы закрывали нижнюю часть лица, так что судить о ее отношении к своему рассказу он мог исключительно по глазам. Серебристо-зеленые в свете лампы, они глядели внимательно и настороженно. Во всяком случае, она не смеялась над ним.
Теперь он почувствовал, что ему не сидится на месте. Он поставил рюмку и поднялся.
– Вы можете спросить, где же здесь Божественная воля, была ли она в моих мотивах и все такое… Я сам ни в чем твердо не уверен, но чаще всего я все-таки верю, что она здесь присутствует.
Снова молчание.
– Ну вот, мне кажется, я ответил на ваш вопрос.
Она коротко кивнула. Он заложил руки за спину и прямо спросил ее:
– О чем вы думаете?
– Я думаю, – сказала она и замолчала, глядя куда-то перед собой, размышляя и взвешивая свои слова, – я думаю, что у нас с вами есть кое-что общее.
Она улыбнулась, увидев его изумление. Из всего того, что она могла бы сказать, Кристи меньше всего ожидал услышать такое. Он со стыдом подумал, что его явное недоверие к ней было попросту оскорбительным. Но не успел он подобрать слова оправдания, как она заговорила:
– Знаете, я тоже хотела быть художником, как и вы. И тоже поняла, что у меня не хватает таланта. Это была одна из… трагедий моей юности.
Слово «трагедий» она произнесла со смешком, иронизируя над собой, но без улыбки. Она сделала движение к нему, и в ее лице он впервые явственно разглядел печаль. Она подняла голову, и глаза их встретились. Какой-то ток пробежал между ними. Затем ее тонкие брови сошлись вместе, и она произнесла с неожиданным раздражением:
– Не смейте жалеть меня.
– Никогда.
Энни изучающе взглянула ему в лицо. По-видимому, она обнаружила в нем то, что искала, потому что опустила глаза и произнесла с легким смущением:
– Извините меня. Мне не следовало нападать на вас.
– Вы и не нападали.
– Нет, нападала.
– Ну, хорошо, все в порядке.
Она улыбнулась, вновь почувствовав себя на твердой почве за щитом своей иронии.
– Знаете, преподобный Моррелл, мне кажется, что вы вышли из своих жизненных неурядиц гораздо удачней, чем я.
– Может быть, у вас еще все впереди, леди д’Обрэ, – вежливо отвечал он.
– Все закончено. Полностью завершено. Прошу вас, называйте меня просто Энни.
– Энни. – Он вполне оценил оказанную ему честь.
– Ах, что за прелесть! Кристи и Энни – добрые друзья. Я многие годы об этом мечтал. – Не останавливаясь, Джеффри подскочил к подносу с напитками и стремительно налил себе рюмку вина.
– Джеффри, рад тебя видеть.
– А я – так просто счастлив! – Он осушил рюмку одним духом и немедленно налил другую. – Я скучал по тебе, все время тебя вспоминал. – Здесь он взглянул на Кристи, словно в первый раз. – Тебе что, разрешают ходить в таком виде? Господи, старина, а где же твой священный черный балахон?
Кристи улыбнулся, вспомнив, что именно так они с Джеффри называли церковное облачение его отца.
– Мой «священный балахон» я ношу только по большим торжествам. Надеюсь, никто не обиделся? – Он с шутливым видом повернулся к Энни.
Ее лицо поразило его. Весь юмор и доверительная приветливость исчезли, и вместо них появилась настороженная бледная маска, которая никак не могла скрыть напряжения, граничащего с отчаянием. С этого момента вечер для Кристи превратился в сущий ад. Шутки Джеффри стали действовать ему на нервы, потому что теперь он их слышал как бы ушами Энни. Его деланное дружелюбие становилось все более вымученным, и Кристи вскоре поймал себя на том, что, словно фанатик воздержания, считает про себя рюмки, выпиваемые Джеффри. Энни вообще не проронила ни слова за все время долгой неуютной трапезы, во время которой она и ее муж ни разу не взглянули друг на друга. Что произошло между ними? В чем причина этого ужасного, невысказанного напряжения? Несмотря на свою молодость, Кристи не раз приходилось выступать арбитром в семейных ссорах, но то, что творилось с этой парой, выходило за рамки его представлений о неблагополучном браке. Какая-то тайна окутывала их семью, и Кристи начал опасаться, что, если кто и сможет им помочь, то только не он. Потому что он не был для них посторонним и не мог соблюдать нейтралитет.
Когда ужин наконец-то закончился, он испугался, что Энни уйдет.
– Присоединишься ли ты к джентльменам за их мужским бренди и курением? – спросил Джеффри с тягучим сарказмом, который так претил Кристи. – Или ты предпочитаешь свое собственное общество, любовь моя?
С ее уст уже готовы были слететь слова вежливого холодного прощания.
– Останьтесь, пожалуйста, с нами, – серьезно сказал Кристи. Джеффри быстро взглянул на них и засмеялся. Энни наградила мужа взглядом, полным такого презрения, что священника бросило в дрожь.
– Отлично, – пробормотала она, и все трое перешли в гостиную.
Джеффри продолжил свои бесконечные воспоминания об их с Кристи счастливом детстве, постоянно окрашивая их насмешкой или презрением. Казалось, он не способен говорить о чем-либо прямо, без экивоков, без налета циничной издевки. Кристи очень хотелось узнать, что им двигало в жизни. Но стоило ему только задать какой-нибудь наводящий, вопрос – например, об армии, с которой была связана вся жизнь Джеффри за последние двенадцать лет, – как тот тут же увиливал от ответа с помощью шутки.
После третьей или четвертой безуспешной попытки разговор перекинулся на лошадей и на скачки, которые Джеффри мечтал организовать. Его одержимость росла с каждым часом, и теперь он привязался к Кристи, пытаясь задеть его за живое.
– Ты трусишь! – вскричал он с таким видом, будто ему только что открылась великая истина. – Ты просто боишься, что я обойду тебя и твоего хваленого гнедого!
Кристи с безразличием покачал головой.
– Сто фунтов, – наконец предложил Джеффри. – Я ставлю сто фунтов.
Кристи рассмеялся.
– У меня нет ста фунтов, – чистосердечно признал он. – Если ты победишь, я не смогу расплатиться.
– Да ведь дело совсем не в деньгах, – заявил Джеффри, стоя перед незажженным камином и протягивая к нему руки. – Давай просто проскачем на наших лошадях бок о бок, ноздря в ноздрю. Мы даже и не заметим, кто пришел первым.
Кристи устал говорить «нет». Он ущипнул себя за переносицу, чтобы подавить раздражение.
– Послушай, Джеффри…
– Почему бы вам не заключить пари поинтереснее? – неожиданно вмешалась Энни. Оба взглянули на нее с изумлением. Она сидела, съежившись в кресле у окна, обхватив себя руками за плечи, как будто ей было холодно. За последние полчаса она не проронила ни слова.
– Что вы имеете в виду? – спросил Кристи.
– Если вы победите, Джеффри отдаст сто фунтов на нужды благотворительности по вашему усмотрению.
– Ха! – воскликнул Джеффри, повернувшись к ней.
Кристи спросил:
– А если я проиграю?
Она коснулась губ кончиками пальцев, не то раздумывая, не то пряча улыбку.
– Если вы проиграете, то в следующее же воскресенье обязуетесь прочесть в церкви проповедь о греховности азартных игр.
Джеффри зашелся смехом, схватившись за живот:
– Отлично! Боже мой! Ну, что скажешь? Давай же, Кристи, ты не можешь отказаться! Это же на благотворительность…
Энни смотрела на него в упор. Ее предложение возмутило Кристи. Она что, снова смеется над ним? Невозможно определить. Но в ее лице читался дерзкий вызов, выражение, которого он до сих пор у нее не видел и не ожидал увидеть. Это в конце концов убедило его.
– Ладно, – сказал он, – мы устроим скачки.
– О, грандиозно! – Чтобы отпраздновать это событие, Джеффри налил себе полный стакан портвейна и залпом осушил его. – И когда? – требовательно спросил он, вытирая губы ладонью.
– В следующую субботу. В полдень я заключаю брак, так что не освобожусь раньше трех.
– Значит, в полчетвертого?
– Хорошо. Где?
– Почему бы не на старой дороге? От ворот Линтон-холла, через парк, до Гелдерового рудника и обратно. Что скажешь?
Эта перспектива привела Кристи в смятение. Более людного маршрута для скачек Джеффри придумать не мог, а он-то надеялся если не сохранить в тайне, то хоть не слишком афишировать их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45