Начали мы, конечно, с овощного супа, а затем добрались до дикой утки под луковым соусом. На десерт были бисквиты, пропитанные вином и облитые сливками.
Все это не шло ни в какое сравнение с обедами в доме Сэйвила, но для нас было праздником. У Никки разгорелись глаза, когда он увидел три сорта овощей, поданных ко второму.
— Мистер Макинтош проявил для вас все свое искусство, милорд, — сказала я Сэйвилу, но тот и сам все видел и, я думаю, понимал, что такое бывает не часто.
Положив в рот кусок утки, он прикрыл глаза и почти простонал:
— Изумительно!
Никки залился смехом, даже я выдавила улыбку.
— А знаете ли вы, — спросил Сэйвил, — как искушает меня лукавый, подбивая переманить от вас супругов Макинтош? Только глубокая порядочность мешает мне сделать это.
— Вовсе не порядочность, — уточнила я, — а уверенность, что они никогда не согласятся. Ни за какие деньги!
Сэйвил повернулся к Никки:
— Кажется, сейчас мне нанесли оскорбление.
Мальчик расхохотался.
— Мама знает, что вы шутите, сэр… Но ведь по-настоящему вы не заберете их у нас? Правда? — добавил он с тревогой.
— Ты абсолютно прав, мой друг, — ответил Сэйвил без улыбки. — Никогда.
Я сменила тему и спросила графа, когда и как мы отправимся в Эпсом.
— Предлагаю, — тут же ответил он, — вам с Никки ехать со мной в коляске, а Гроув верхом на Домино будет сопровождать Марию. Домино — верное, испытанное животное, уже в летах, сумеет удержать вашу красавицу от необдуманных поступков.
Но я не согласилась с предложением Сэйвила.
— Я сама поеду на Марии, — заявила я. — Гораздо легче управиться с этой лошадью, когда сидишь в седле, уж я знаю.
Сэйвил в раздумье взглянул на меня, медленно отпил вина из бокала, аккуратно поставил его на то же место.
— Значит, в дороге Мария может выкинуть какую-нибудь штуку? — спросил он.
— Да, если в седле незнакомый человек.
Он продолжал внимательно смотреть на меня. В его взгляде я читала беспокойство, которое льстило мне.
— Но со мной, — закончила я, — она ничего такого себе не позволит. Я изъездила на ней все окрестности.
— На сельских дорогах совсем не то что в городе, — возразил граф, и во мне взыграло самолюбие.
— Вы не видели меня в седле, милорд! — запальчиво сказала я.
— Этого удовольствия я еще не получал, мадам.
Опять ирония!
— Если получите, поймете, что беспокоиться не о чем!
— Сколько скромности в этом утверждении! — сказал он с улыбкой.
Ну почему мне все время хочется, чтобы последнее слово оставалось за мной?
— Скромность, — заявила я, — тоже здесь присутствует, уверяю вас. Но порой истина важнее.
Теперь он рассмеялся. Просто и легко — совсем так, как смеется мой сын.
Кстати, Никки пришел мне на помощь.
— Мама — превосходная наездница! — подтвердил он.
— Что ж, тогда я согласен, — сказал Сэйвил. — Нам будет просторнее вдвоем в экипаже. Верно, Никки?
Сын просиял.
— А сколько туда ехать, милорд, в этот Эпсом?
— Около четырех часов, малыш. Думаю, отсюда это миль двадцать пять. Если отправиться с утра, у меня будет время показать вам все хозяйство. И конечно, в первую очередь представлю вас джентльмену, который станет отцом жеребенка Марии. — Никки захохотал, ничуть не смутившись при этой неожиданной реплике. — А что касается Марии, пусть твоя матушка не беспокоится, все это время лошадь будет находиться в хороших руках и под постоянным наблюдением.
Я понимала, что моей красавице предстоит оставаться там, пока не наступит подходящее время для того, чтобы свести ее с жеребцом. Мы же с Никки отправимся домой уже на следующий день.
После обеда мальчик пошел на кухню помочь миссис Макинтош с посудой, а я пригласила Сэйвила в гостиную, где уже горел скромный огонь в камине. Мы вообще не позволили бы себе такого, если бы не гость.
Мы уселись по обе стороны от каминной решетки, и я сочла своим долгом еще раз повторить, как благодарна его сиятельству графу за столь выгодное для меня предложение.
Было нелегко произносить эти слова — не потому, что я не испытывала самой искренней благодарности, а потому, что довольно беззастенчиво пользуюсь добросердечием и отзывчивостью Сэйвила, не упуская, однако, случая горделиво заявлять, что вполне могу жить и воспитывать ребенка на собственные деньги.
— Не нужно благодарности, миссис Сандерс, — заявил он деловым тоном, — я совершенно уверен, вы вовремя расплатитесь.
Его сдержанность вновь подстегнула мою гордость, и я уже подняла голову, чтобы произнести очередную заносчивую тираду, но осеклась, увидев его внимательный, серьезный взгляд, направленный прямо на меня. Я не берусь определить, что было в этом взгляде, но, несомненно, нечто такое, что заставило меня прикусить язык.
— И очень любезно с вашей стороны, милорд, — сказала я до противности смиренным тоном, — что вы сами приехали за нами. Никки в восторге от того, что его повезут ваши знаменитые гнедые.
Сэйвил кивнул и перевел взгляд на огонь в камине.
Неприятная мысль внезапно пришла мне в голову: не воспользуется ли граф своим пребыванием наедине с Никки, чтобы рассказать о наследстве, от которого отказалась его мать?
Я посмотрела на неподвижный профиль — благородные классические черты, напоминающие о героях рыцарских времен, как их описывают в книгах, — и поняла, что никогда этот человек не совершит за спиной у другого ничего низкого, подлого. Мне стало немного стыдно за то, что я могла заподозрить его в чем-то подобном.
Граф снова перевел взгляд на меня:
— Мне казалось, вы говорили, что обучаете верховой езде детей. Этот малый, Уотсон, не слишком напоминает ребенка.
Меня удивил такой ход его мыслей, и я с любопытством воззрилась на него.
— Так что же? — В голосе Сэйвила слышалось легкое раздражение.
Сама не знаю отчего, я посчитала нужным пояснить:
— Большая часть учеников действительно дети. Но иногда приходят и взрослые. Я не отказываю им. Мистер Уотсон уже второй за эту весну.
Следующий вопрос Сэйвила удивил меня не меньше первого:
— А тот, другой джентльмен, тоже приезжал на занятия или постоянно жил у вас в доме?
— Тот, другой, — ответила я ледяным тоном, — был из Лондона, поэтому останавливался в этом доме.
Что за дурацкий разговор — уж не беспокоится ли он, что ему негде будет переночевать? Или просто мучительно ишет, о чем бы еще со мной поговорить?
Словно в подтверждение моей догадки Сэйвил спросил:
— И сколько лет этому джентльмену?
— Примерно мой ровесник. Но не думаю, милорд, что это должно вас интересовать.
— Пожалуй, нет, Гейл, — ответил он примирительно. — Однако зная о нашем суетном мире немного больше, чем вы, хочу сказать, что вы подвергаете себя некоторой опасности, предоставляя кров совершенно незнакомым людям.
Кровь ударила мне в лицо. Так вот о чем печется благородный граф! О моей нравственности! А он сам? Разве не он прошедшей зимой провел два дня и две ночи в этом самом доме? Какая наглость! Какое лицемерие!
— Эти незнакомые люди, милорд, — отчеканила я, — приезжают сюда для занятий верховой ездой и ни для чего больше. Могу заверить вас, что в этих стенах не происходит ничего непристойного.
— О, я далек от мысли заподозрить нечто подобное, — извиняющимся тоном сказал он. — Но те лица мужского пола, которым вы даете приют… Кто может знать…
Немного остыв, я внимательно посмотрела на него:
— Хотите сказать, что кто-то из моих клиентов может позволить себе?..
Как и Сэйвил, я не договорила фразу до конца, но мы оба понимали, о чем идет речь.
— Случается всякое, — ответил он уклончиво. — А вы, по существу, беззащитны здесь, Гейл. Макинтоши стары и беспомощны, Никки — ребенок.
Я начинала думать, что в его словах есть какой-то резон, но думать так было неприятно и даже унизительно.
— Чепуха, — сказала я беспечно, — мистер Кертис вел себя безукоризненно все время, что жил в этом доме.
Однако теперь я уже не могла не вспомнить взгляды, которые он иногда бросал на меня, особенно вечерами, и его не слишком изящные комплименты.
— Разве в городе не появилась хотя бы одна приличная гостиница? — спросил Сэйвил.
«Да хватит об этом!» — мысленно воскликнула я, и невероятное предположение мелькнуло в моем мозгу: не хочет ли граф сказать, что мне следует опасаться всех мужчин, кроме него самого, а его можно не только не опасаться, но и… Нет! Я не имею права так думать, он не давал ни малейшего повода для этого… И, если уж быть до конца честной, то все наоборот: именно мне хотелось бы… да, хотелось, чтобы этот повод он так или иначе дал… О Боже, что я такое говорю самой себе!
Я покачала головой и ответила на его вопрос о гостиницах:
— Ничего подходящего, чтобы остановиться на несколько дней.
— И все же, — сказал Сэйвил уже не так серьезно, как раньше, — имейте в виду, что любой представитель сильного пола старше семнадцати лет весьма опасен для вас.
Откинувшись на спинку кресла и скрестив руки на груди, я вгляделась в его янтарные глаза и запальчиво произнесла:
— Уж не следует ли мне, милорд, отправить вас переночевать в конюшню?
Он улыбнулся, и мне на мгновение стало не по себе от этой улыбки.
— К счастью, — сказал граф, — у каждого правила есть исключения. Одно из них вы видите перед собой.
Знаете, что я почувствовала после этих слов? Сожаление, вот что. И печаль. Да, печаль…
Я поднялась:
— Спасибо за заботу, милорд. Обещаю подумать о ваших словах. А пока пойду взгляну на лошадей, а потом спать.
Он тоже встал:
— Я иду с вами, Гейл.
— В этом нет необходимости. Уверяю, ничто не угрожает мне по дороге на конюшню. Я хожу туда по несколько раз в день.
— Хочу подышать воздухом. Вы не откажете мне в этом?
Мы вышли через переднюю дверь, по дороге я накинула на плечи старый плащ, захватила фонарь. Апрельская ночь была тихой и темной, хотя звезды светили вовсю. Я посмотрела на небо и негромко сказала:
— Интересно, где там летит комета, носящая имя мужа вашей сестры?
— О, ее простым глазом не видно, — ответил Сэйвил. — Она где-то в глубине Вселенной. Джервез нашел ее через сильный телескоп.
Когда мы проходили через выгон, пони подошли к нам, стали тыкаться мордами в ладони. В конюшне все было спокойно. Две лошади улеглись на солому, остальные стояли, сонно покачивая головами. У всех были на спинах попоны, поэтому я раскрыла окна и впустила побольше прохладного ночного воздуха. Сэйвил помог мне заменить полупустые ведра с водой на полные. Больше делать было нечего, и мы пошли обратно.
Снова постояли на лужайке под глубоким открытым небом, не произнеся ни слова, глядя на звезды, почти касаясь друг друга. Я ощущала легкую дрожь во всем теле, мне было жарко; одна половина моего существа стремилась защититься от этого человека, другая противилась ей.
Прерывисто вздохнув, я сказала:
— Завтра с утра в дорогу.
— Да, — отозвался он, как мне показалось, откуда-то издалека и первым двинулся к дому.
Я пошла за ним.
Глава 10
Наше путешествие на конный завод, расположенный недалеко от Эпсома, прошло благополучно. Джон Гроув на смирном Домино и я на Марии ехали позади коляски Сэйвила, и старый конюх на своем коне служил как бы барьером, ограждавшим мою пугливую красавицу от страшных встречных экипажей, карет и дилижансов, которые, как ей казалось, угрожали смертельной опасностью. Но вскоре лошадь привыкла к ним, поняла, что они не такие уж скверные и настроены вполне мирно.
В ночь перед нашим отъездом прошел небольшой дождь, он прибил пыль, однако дорогу не развезло. Солнце было ярким и теплым, небо немыслимо голубым, мы двигались легко и быстро. Когда я уставала смотреть по сторонам, то упиралась взглядом в спину графа Сэйвила, видела золотистую копну волос на голове, слегка склоненной к моему сыну, который, судя по всему, засыпал его вопросами, каждый из которых требовал обстоятельного ответа.
Возле Эпсома мы свернули с основной дороги и двинулись на запад по проселочной. Эпсом — родина и место проведения нашего дерби — скачек трехлеток и четырехлеток, который учредил лорд Дерби около сорока лет назад. Состязания в Эпсоме, проводимые весной и осенью, стали чуть ли не самыми знаменитыми в Англии. Разумеется, в округе вскоре появилось множество конных заводов, которые тоже состязались друг с другом в разведении породистых лошадей. И если бега в Ньюмаркете устраивались преимущественно для аристократов, то здесь, в Эпсоме, хозяевами лошадей, а также зрителями были люди всех сословий. Дорога, по которой мы ехали сейчас, выглядела намного привлекательнее, чем прежняя: широкие обочины, покрытые травой, были усеяны множеством полевых цветов; звонко пели птицы, легкими волнами перекатывались на невысоких холмах ранние пшеничные всходы.
— От нашего Рейли до Эпсома всего несколько миль по этой дороге, мэм, — сказал Гроув. — Подходяще, чтобы отвести лошадей на состязание в то же утро. Не нужно их беспокоить раньше времени, правильно? Меньше шансов, что подпортят… Кто? Те, кто спит и видит, чтобы вывести из строя чужого фаворита.
Меня не удивили его слова: я знала, что подобные нравы процветают в среде английских букмекеров.
Но вот живая изгородь, появившаяся некоторое время назад с левой стороны дороги, перешла в металлическую сетку футов шести высотой. Что было за ней, увидеть я не могла — мешали высокие вязы, росшие близко друг к другу.
— Приехали. — Гроув ткнул пальцем в направлении ограды. — Вот он, Рейли.
Однако еще примерно милю мы ехали вдоль сетки, пока не показались широкие железные ворота. Их сразу отворили, и мы двинулись по широкой, идущей немного под уклон, усыпанной гравием аллее, тоже обрамленной вязами.
Все было ухожено и красиво. Так красиво, что захватывало дух.
А вот — что может быть чудеснее? — с обеих сторон дороги открылись огромные лужайки, покрытые травой, и на них — лошади. Взрослые и жеребята. Матери и их дети — на нелепых длинных ножках, еще не очень уверенные в движениях, готовые в любой момент умчаться под защиту матерей. А те поглядывали на малышей серьезными спокойными глазами.
Мы миновали небольшой каменный мост над чистым журчащим ручьем — какой чудесный водопад!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38