— Долго она продержится?— У меня есть сомнения на сей счет. Управление страной требует трезвой головы и зоркого глаза, не оставляя места идеализму. В этой борьбе почти не принимали участия бонапартисты. Они ждут своей очереди за кулисами — ждут, когда Ламартин споткнется или пропустит реплику. Как только это случится, они выступят.— И Луи Наполеон станет королем.— Или императором, как его дядя.— Думаешь, он посмеет? — нахмурилась Мара.— Люди тихие зачастую оказываются самыми отчаянными честолюбцами.— Как де Ланде.Родерик повернулся к ней лицом:— Нет, не как де Ланде. Честолюбие Луи Наполеона устремлено на созидание, на возвращение гордости и славы Франции, а не на разрушение существующего порядка в расчете на личную выгоду. Я понимаю и уважаю твои чувства, Мара. Умение сопереживать делает нас людьми. Поток жизни несет нас всех, и отнять жизнь даже у бешеного пса — значит уменьшить силу всего потока. Тем не менее бешеных псов приходится убивать. Я сожалею лишь о том, что сам этого не сделал, когда была возможность.— Чтобы самому нести ответственность?— Для меня это была бы привилегия.Она посмотрела прямо ему в глаза:— Ответственность лежит на мне. Это моя привилегия.— Ты так говоришь, — заметил он с улыбкой, зажегшей огоньки в его синих глазах, — потому что тебе представился случай спасти мою никчемную шкуру?— Назовем это компенсацией за причиненный ущерб.Его улыбка угасла.— За какой ущерб? — резко спросил он.— За предательство.— Ах вот оно что, — протянул Родерик. — За это я получил компенсацию давным-давно.— А в тот последний вечер?— Я проявил самонадеянность. Я напрасно не рассказал тебе обо всем заранее. Я слишком многого ждал от… формы общения, ограниченной по своей природе.— Что ты имеешь в виду?— Я думал, что умею читать твои мысли. А на самом деле это были всего лишь мои собственные эгоистические пожелания.— Нет!Мара резко села в постели и тут же снова упала на подушки, вскрикнув от боли. Ее дыхание стало прерывистым и хриплым.Родерик с проклятием бросился к ней. Поддерживая ее сзади, он отбросил подушки и уложил ее на постели прямо на спину, потом развел в стороны полы блузы и расстегнул пуговички ночной рубашки. Он действовал без колебаний, ничуть не заботясь о приличиях. Мара знала, что он много раз проделывал это раньше, но тогда она была в забытьи, а теперь в сознании.Боль, ничего общего не имевшая с раной в боку, поселилась у нее в груди, пока его руки касались ее, отыскивая новое кровотечение, какой-то признак того, что рана открылась. Но вот напряжение ушло из его черт, морщинки вокруг глаз разгладились, и ей пришлось проглотить ком, застрявший в горле. Легче было сердиться на него, чем позволить себе растрогаться, растаять от одной лишь его близости, от того, как участливо он склоняется над ней. На мгновение его пальцы коснулись ее груди, пока он проверял бинты. Она шлепнула его по руке.— Со мной все в полном порядке!— Верно, — согласился Родерик с легкой улыбкой. — Я и сам это вижу.Он хотел снова застегнуть на ней ночную рубашку, но Мара опять оттолкнула его руку:— Я сама.— Я не могу позволить тебе переутомляться. — С этими словами он принялся застегивать пуговицы.— Мне это не грозит, пока ты вокруг меня суетишься.На этот раз Мара схватила его запястья. Увы, лишив Родерика доступа к пуговицам, она и сама его лишилась, но слишком поздно поняла, что ситуация зашла в тупик.— Я в твоей власти, готов исполнить любое повеление. Чем же ты недовольна?— О, я просто счастлива! Одно плохо: ты готов прибежать по первому зову, но не уходишь, когда в тебе нет больше надобности.Пульс у него на запястьях под ее пальцами бился часто и неровно. Это открытие взволновало Мару.— Я начинаю понимать. Стыдливый, хрупкий цветок, твое целомудрие оскорблено, — проговорил он с ласковой насмешкой и сочувствием, в то же время бросив полный лукавого восхищения взгляд на ее обнаженную грудь. — Сможешь ли ты когда-нибудь меня простить?Он мог бы с легкостью освободиться из ее захвата, состязание в силе между ними было бы просто смешным, и они оба это знали. Как знали и то, что, лежа на спине с обнаженной грудью, разметавшимися по простыне черными волосами, горящими от негодования щеками, охваченная чувственным волнением и запоздалым смущением, она представляет собой пиршество для глаз, и ему этого довольно. Он упивался зрелищем, и в то же время в его взгляде сквозила такая нежность, что у нее перехватило дух.Ее уязвимость неудержимо влекла его. Он склонился над ней, готовый коснуться ее зовущих губ.И тут за дверью раздался резкий, нетерпеливый стук. Не дожидаясь ответа, кто-то рывком распахнул дверь. В спальню вошел мужчина среднего роста, представительной наружности, лет пятидесяти с небольшим. У него были небольшие аккуратные усы и бородка, посеребренные сединой, волосы на макушке начали слегка редеть. Оливково-смуглая кожа еще больше потемнела под южным солнцем. Глубокие морщинки вокруг темно-карих глаз выдавали природное добродушие и готовность посмеяться, но сейчас, при виде открывшейся ему картины, в его глазах вспыхнул безудержный гнев.— Что все это значит? — потребовал он.— Я мог бы задать тот же вопрос… — начал Родерик.— Папа! — вскричала Мара.— …но только, — плавно закончил Родерик, — это кажется совершенно излишним.Когда напуганная до полусмерти Мара выпустила его руки, он выпрямился и с невозмутимой грацией повернулся к незнакомцу, загородив ее собой. У него за спиной она дрожащими пальцами торопливо застегнула пуговицы рубашки, расправила и стянула на груди полы блузы.— Вы, мой господин, конечно, не кто иной, как мсье Андре Делакруа, — продолжал Родерик, отвесив образцово вежливый поклон. — Полагаю, вас должным образом приняли в Доме Рутении, но хочу от своего имени сказать вам: «Добро пожаловать».За спиной у отца Мары в дверях появилась Анжелина. К веселью в ее сочувственной улыбке примешивалась тревога.— Вам тоже нет нужды представляться, — самым оскорбительным тоном бросил в ответ Андре. — Я где угодно узнал бы отпрыска Рольфа. Вы даже внешне — вылитый его портрет, не говоря уж о том, что он передал вам свою бесконечную наглость!— Благодарю вас, мсье.— Это был не комплимент! Может быть, вы все-таки соизволите объяснить мне, что вы тут делаете с моей дочерью?— Нет.Этот простой, односложный ответ возмутил Андре больше, чем любая цветистая речь.— Не соизволите? Я получаю от дочери страшное письмо с описанием событий, которые я могу назвать разве что невероятными. Проделав многонедельный путь, чтобы восстановить для себя полную картину произошедшего, я узнаю, что мою дочь подстрелили, а войдя в ее комнату, вижу, как вы силой навязываете ей свое внимание, пока она в постели! Как ее отец, я требую полного отчета о ее пребывании под вашей крышей!— Вам не понадобился бы этот отчет, если бы вы, как и подобало отцу, сопровождали ее в Париже.Андре смерил его испепеляющим взглядом.— Уж не хотите ли вы прочесть мне проповедь об отцовском долге, сударь?— Кто-то же должен это сделать, — невозмутимо ответил Родерик, ничуть не испугавшись гнева Андре.Анжелина вышла вперед и встала между сыном и своим бывшим женихом.— Прошу вас, мне кажется, не стоит…— Я хочу остаться наедине с дочерью, — сказал Андре.— Это невозможно.— Послушайте, молодой человек, может, вы и принц, но командуйте теми, кто готов повиноваться. Надо мной и над моей дочерью вы не имеете власти.Мара заметила, как желваки выступили на скулах принца. Его руки сами собой стиснулись в кулаки. Она попыталась сесть и умоляюще произнесла:— Родерик…Он услыхал ее мольбу, оглянулся на нее и, увидев, что она пытается приподняться, поспешил на помощь. Его рука стальным обручем обхватила ее плечи, другой рукой он собрал и подложил ей под спину подушки.— Как видите, — тихо сказала Анжелина, обращаясь к Андре, — мой сын заботится о Маре. Он не отходит от нее с тех самых пор, как она была ранена. За это время он стал опытной сиделкой.— Мужчины обычно не работают сиделками при больных дамах.— Большинство мужчин, — мягко поправила она. — Но есть и другие мужчины, которые не боятся болезней. Мужчины, которым по плечу любая задача.Ее слова не смягчили Андре.— И все-таки я хочу поговорить с дочерью. Я вынужден просить, чтобы меня оставили с ней наедине.Родерик повернулся к нему:— Мара не выдержит долгого обсуждения событий, о которых она уже написала вам в письме.— Но она в состоянии выдержать ваши грубые приставания? Мне следует вызвать вас на дуэль!Дуэль. При мысли об этом Мара пришла в ужас.— Папа, не надо! Родерик…— Я в вашем распоряжении, сударь. Но было бы лучше, если бы вы прошли со мной в мои апартаменты, где я готов ответить на любые ваши вопросы.— Прекрасно, но я предпочитаю правду.В комнате наступило напряженное молчание. В нагретом, благоухающем цветами воздухе явно собрались грозовые тучи. Андре нанес Родерику страшное оскорбление, за которое любой другой человек поплатился бы жизнью. Мара протянула руку и коснулась рукава Родерика. В глазах у нее стояли слезы.Он ее не разочаровал. Ровным, решительным тоном он проговорил:— Я, разумеется, приукрашу факты лишь настолько, насколько это необходимо, чтобы укрепить доброе мнение, сложившееся у вас обо мне, сударь.Мара перевела взгляд на отца:— Скорее от него можно ожидать, что он скроет правду, чтобы защитить меня, а всю вину возложит на себя. Сделайте на это скидку, отец, и прислушайтесь к его словам. Никто лучше, чем он, не сможет объяснить вам, что здесь произошло.— О, я знаю, — Андре бессильным жестом вскинул и уронил руки, признавая свое поражение. — Высокопарное объяснение, составленное в таких замысловатых выражениях, что добираться до сути — все равно что выдирать зубы у дракона. Но раз уж он готов стерпеть оскорбление, нанесенное ему в его собственном доме, пожалуй, мне стоит хотя бы выслушать его.Он подошел к постели, с неуклюжей лаской обнял дочь и прижался губами к ее лбу. Потом, с вызовом бросив взгляд на Родерика, он пообещал вернуться позже и вместе с принцем вышел из комнаты.Мара проводила их взглядом. Один был высокий, стройный, золотоволосый, другой — уже полнеющий, седеющий, но оба бесконечно дороги ее сердцу. Слезы покатились у нее из-под ресниц.Анжелина подошла и оправила постель: отложила в сторону мандолину Родерика, вытащила оказавшуюся под подушкой забытую книгу Мары. Досадуя на себя за слабость, Мара отерла слезу краем простыни и спросила у своей крестной матери:— Как вы думаете, они не подерутся?— Они будут испытывать друг друга, но вряд ли их ссора дойдет до опасного предела, пока Родерик сохраняет самообладание.— Да разве он может сохранить самообладание, когда ему брошен такой вызов?Анжелина тепло улыбнулась ей.— Тебе ли не знать? Никто, насколько мне известно, не испытывал его терпение сильнее, чем ты.— Я думала, что его отец… — начала Мара, но тут же сообразила, что подобное замечание вряд ли польстит королеве.— Да, конечно, но ты женщина, ты наделена такими свойствами… для испытания мужчин, каких у Рольфа нет.Мара ответила ей слабой улыбкой.— А где король?— Будучи человеком, наделенным почти сверхъестественным чутьем на неприятности, он меня покинул, предоставив мне одной приветствовать твоего отца.— Я хочу спросить, король не против его приезда сюда?— Может быть, он и не слишком доволен, но я об этом не узнаю, если только он не решит, что я скучаю без его ревности.Мара устало откинулась на подушку.— Значит, у него, как и у его сына, ничто и никогда не бывает просто и ясно?— Ну почему же? Они оба говорят напрямую в тех случаях, когда обычные люди прибегли бы к тактичному иносказанию. Но я утомила тебя своей болтовней, — покачала головой Анжелина. — Тебе еще что-нибудь нужно?Как просто было бы продолжить разговор с матерью Родерика, хотя бы ради того, чтобы снова и снова слышать и произносить его имя, узнать о нем еще что-то новое! Но это не привело бы ни к чему хорошему. К тому же это было больно.Она заставила себя улыбнуться:— Нет, спасибо.— Что ж, пойду позабочусь, чтобы приготовили комнату для Андре. Я могла бы послать к тебе Джулиану или Труди, но, полагаю, раз ты устала, тебе лучше отдохнуть. Может быть, даже вздремнуть.Мара кивнула. Через минуту она услыхала, как за Анжелиной закрылась дверь. Спать ей совершенно не хотелось. Что сейчас говорят друг другу Родерик и ее отец? Об этом страшно было даже подумать. Никогда раньше она не видела своего отца таким расстроенным. Не в последнюю очередь, решила она, его уязвила справедливость упрека, брошенного ему Родериком: отец считал себя виноватым, отпустив ее с бабушкой в Европу без сопровождения. Они покинули Луизиану в разгар сезона, когда сок из собранного на плантациях тростника выжимают и делают из него сахар. Этот процесс требовал внимания и присмотра со стороны хозяина, особенно в этом году, так как от собранного урожая зависело благополучие всего хозяйства, пострадавшего от кризиса. И все-таки Андре чувствовал, что это не оправдание.Какими глазами посмотрит на нее отец, когда узнает, что она натворила? Может быть, теперь он разлюбит ее? Нет, в это она почему-то не верила. Похоже, он всю вину возложил на Родерика. С этим она не могла примириться. Она должна как можно скорее объяснить отцу смысл своих собственных действий.Пожалуй, стоит порадоваться тому, что де Ланде мертв. В своем теперешнем состоянии Андре мог бы и его вызвать на дуэль. Дуэли в Париже, как и во всем цивилизованном мире, были запрещены, но любой благородный человек, чувствуя, что его честь задета, мог с легкостью обойти этот запрет. В Новом Орлеане многие погибали, как тогда выражались, «на поле чести».Господи, хоть бы только Родерику не вздумалось драться с отцом! Старику не одержать над ним верх в поединке на шпагах или на пистолетах, разве что сам Родерик позволит ему взять над собой верх из каких-то ошибочных представлений о благородстве.Она должна этому помешать. Вся вина лежит только на ней одной. Он, конечно, будет возражать, скажет, что он сам соблазнил ее, чтобы избавить от чувства вины, но она-то знает правду!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51