— Более легкомысленной девицы свет не видел! Она всегда напрашивалась на неприятности. Но вот как ей удалось ускользнуть от наблюдения — ума не приложу.— От наблюдения?— Всего лишь предосторожность, — отмахнулся он.— Вчера утром Джулиана была очень напугана, — возразила Мара. — Она не стала бы так рисковать на следующий день!— Ты не знаешь ее так, как я. Она забыла об опасности, как только опасность миновала. Когда моя сестрица вернется, она весело и беспечно сообщит нам, что считает себя членом гвардии, что она доказала свою способность обороняться со шпагой в руке. А я сам приказал гвардейцам ходить по двое. Надо было предусмотреть такой поворот событий, но я этого не сделал.Мара взглянула на него и заметила глубоко залегшие вокруг глаз морщинки тревоги. Родерик во всем винил себя. Это было не только следствием его военного воспитания, таково было свойство его натуры. Спорить с ним, убеждать, что в несовершенстве мира нет его вины, было бесполезно. Джулиана была его сестрой, и хотя он был возмущен ее легкомыслием, его любовь к ней от этого не становилась меньше.И все же Мара не могла поверить в безрассудство Джулианы. У нее должна была быть веская причина, чтобы ускользнуть незамеченной — в сопровождении Луки или без него. Маре не верилось и в то, что эта причина была какой-то незаконной, скрытой, недоступной. Джулиана часто поступала по-своему, ни с кем и ни с чем не считаясь, но Лука… Невозможно было отрицать, что он питал громадное уважение к правителю Рутении, а следовательно, и к его дочери. В его жилах текла горячая цыганская кровь, но, как бы он ни тосковал и ни жаждал, ему было не дано преступить сословные и расовые границы, разделявшие его и принцессу. Если, конечно, Джулиана сама того не пожелала. А в этом случае, будучи слугой короля, как он мог ослушаться?Из дома исчез еще кое-кто, но прошло немало времени после отъезда Родерика, Рольфа и гвардии на поиски, прежде чем Мара хватилась еще одного из домочадцев. Демон тоже пропал.Ей пришло в голову, что было бы логично поискать Софи, собачку Джулианы. В последнее время собачонка раздулась, как шар, и отяжелела. Большую часть времени она проводила, лежа в корзинке в спальне своей хозяйки, или грелась под боком у Демона возле камина в большой галерее. Но сейчас ни в одном из этих мест ее не было.Опять все слуги в доме были подняты по тревоге, им было приказано искать собак, проверять все комнаты, заглядывать во все темные углы, открывать все шкафы и буфеты, обойти все дворы, посветить лампой во все кладовые, посмотреть в конюшне. И чтоб с пустыми руками не возвращались.В конце концов недоразумение разрешилось простейшим до нелепости образом. Джулиана и Лука были обнаружены сидящими на скамейке в уголке северного двора. Они укрылись попоной от вечернего холода и отдыхали: им пришлось немало потрудиться, принимая роды у Софи, и теперь цыган показывал принцессе созвездия в ночном небе. В сарае садовника по соседству, на груде холстин, некогда служивших навесами для вечеринок на открытом воздухе, лежала Софи с четырьмя здоровыми щенками. Демон — усталый, но гордый отец — охранял ее покой, сидя рядом, стуча хвостом по полу и скалясь от уха до уха.К тому времени, как вернулась поисковая группа, новоявленная мамаша и ее потомство были возвращены в гостиную. Смыв с себя запахи затхлого холста, лошадиной попоны и собачьих родов, Джулиана и Лука, полные раскаяния, вернулись туда, где Мара, Анжелина и слуги сгрудились вокруг живых комочков кудрявой шерстки, копошащихся возле Софи в ее корзинке у огня.Обе створки двойных дверей распахнулись настежь, Рольф и Родерик плечом к плечу вошли в комнату строевым шагом. За ними следовали Этторе, Михал, Труди и близнецы. Лица принца и его отца, осунувшиеся от усталости и тревоги, мгновенно вспыхнули гневом. Гвардейцы всеми силами старались сохранять невозмутимость.Лука проворно поднялся на ноги, краска залила его красивое смуглое лицо. Джулиана встала рядом с ним, вздернув подбородок. Однако первым заговорил цыган:— Мы причинили всем страшное беспокойство, и этому нет оправданий. Поэтому мы не станем оправдываться.— Отличная тактика, поздравляю, — с едкой иронией проговорил король. — Тем не менее я жду объяснений.Ответила Джулиана:— Там, где мы были, нам было не слышно, чтобы нас кто-то звал.— Каждый день, насколько мне известно, рано или поздно сменяется ночью. Вы уверены, что не заметили наступления темноты?— В сарае все равно было темно, а мы так волновались, принимая роды, что потеряли счет времени.— Принимая роды?— У Софи родились щенки.Ее отец взглянул на собак, а затем нарочито медленно поднял взгляд на мужчину, стоявшего рядом с Джулианой.— Дворняги, — тихо сказал он. — Ублюдки, появившиеся на свет в результате спаривания чистокровной суки с беспородным кобелем.Мара и Родерик, не сговариваясь, бросили на короля тревожный взгляд. Анжелина громко ахнула, Джулиана сделала шаг вперед.— Вливание свежей крови порой способствует выживанию вымирающей от вырождения чистой породы.— Но порой оно бывает смертельным.Лука положил руку на рукав Джулианы, не давая ей ответить.— Ваша дочь не только добра и прекрасна, она еще и мудра, но я прекрасно понимаю, что она не для меня. Вам нет нужды мне об этом напоминать, мой господин. А мне нет нужды тут оставаться и это слушать.Он отошел от Джулианы и направился к двери.— Погоди, — громко окликнул его Родерик. — Ты член гвардии. Принятые в гвардию не могут уйти без разрешения. Я не давал тебе разрешения.Цыган повернулся, проворными пальцами расстегнул обшитые сутажом застежки форменного кителя и сбросил его.— Принятые в гвардию не могут уйти с честью. Но что такое честь для дворняги-цыгана?— Лука! — воскликнула Джулиана, но он не ответил. Повернувшись ко всем спиной, он открыл дверь и вышел из комнаты.Анжелина поднялась на ноги и с царственной грацией повернулась к мужу. Ее глаза светились негодованием.— Это большая потеря. Она не пройдет незамеченной.Рольф обратился к ней, словно они были одни:— Это было необходимо. Он спит под пологом, сотканным из луны и звезд, когда не ночует в своем драном шатре.Мара следила, как Анжелина воспринимает это загадочное объяснение. Родерик и его отец никогда и ничего не делают просто так, напомнила она себе.— Ты ранил его гордость, — продолжала Анжелина. — Страшнее ран не бывает.— Вот его цыганскую гордость и надо было обуздать.— Но неужели было так необходимо обуздывать его цыганскую гордость именно сейчас, в критическое для нас время? — насмешливо спросил Родерик.— Критическое? — быстро переспросила Анжелина, поворачиваясь к нему.— Король Луи Филипп и Гизо в своей совокупной мудрости запретили политическое собрание реформистов, назначенное на завтра на площади Согласия. Ламартин клянется, что пойдет и выступит, даже если там никого больше не будет, кроме его собственной тени. Рабочие кварталы восстали с оружием в руках.— Что же нам делать?— Мы можем принять здесь реформистов в пятницу, как и было задумано, чтобы быть в курсе их планов. Или мы можем занять выжидательную позицию в надежде, что Луи Филипп сумеет поступить как подобает королю, чтобы исправить положение.Увы, Луи Филипп так ничего и не сделал.На следующий день улицы были заполнены бесконечными демонстрациями и маршами. Люди выкрикивали лозунги и распевали «Марсельезу». Родерик в сопровождении гвардии уехал рано утром, да так и не вернулся. Рольфа пригласили в Тюильри — предположительно, на совещание к Луи Филиппу для выработки плана действий. Женщины остались одни.День выдался облачный, но удивительно теплый, хотя чувствовалось, что погода меняется. После второго завтрака бабушка Элен прилегла вздремнуть, остальные тоже разошлись по своим комнатам. Мара заглянула к бабушке, потом села у огня, рассеянно перелистывая модный журнал «Фолле». Она нервничала, не находила себе места, беспричинно беспокоилась о Родерике и остальных. Где они? Что с ними?Она подскочила от неожиданности, заслышав стук в дверь. Вошла горничная.— Прошу прощения, мадемуазель. К вам посетитель.— Кто это?— Он не назвался, сказал только, что пришел по поводу суммы, которую задолжала ваша бабушка. Я провела его в приемную внизу: мне показалось, что он торговец. Надеюсь, я правильно сделала?Мара молча кивнула. Ее лицо как будто окаменело. Де Ланде. Это не мог быть никто другой. Он больше не имел над ней власти и не мог ей навредить, и все же лучше было не пускать его в парадные комнаты. Она понятия не имела, что ему нужно — столько времени прошло! — но и мысли не допускала, что его можно представить другим обитателям дома, как уважаемого гостя. Ей хотелось бы отказать ему в приеме. Если бы только она посмела! С каким удовольствием она передала бы ему через слуг, что не желает его видеть, и велела бы лакеям вышвырнуть его вон! Но нет, она не могла так рисковать. Придется его выслушать.Мара прошла по коридору к главной галерее и спустилась по лестнице. Приемная, о которой говорила горничная, представляла собой небольшое помещение чуть ли не под черной лестницей, холодную и голую комнату для торговцев и иных посетителей, не причисляемых к гостям. Здесь не было ни камина, ни накрытого стола с вином и закусками, ни шнура со звонком, чтобы позвать лакея, одна только простая скамья и вытоптанный до основы ковер. Из окна открывался вид на кусты в западном дворе.Де Ланде поднялся с лавки, когда она вошла, и то же самое сделал его спутник — высокого роста и простоватого вида молодой человек с глупой улыбкой.— Как это прелестно, — сказал де Ланде, поглаживая бородку узкой рукой с длинными тонкими пальцами. — Вы тут у принца неплохо устроились, как я погляжу.— Вас это не должно интересовать. Что вам здесь нужно?— У нас все еще осталось не улаженное дельце с деньгами, которые мне задолжала мадам Делакруа, ваша бабушка. Я слыхал, она больна. Не хотелось ее беспокоить, да в этом и нужды нет, как я полагаю. Мы с вами один раз уже пришли к соглашению и можем сделать это снова.— Долг моей бабушки полностью оплачен. Я сделала то, о чем вы просили, и не моя вина, если покушение на жизнь короля прошло не так, как вам хотелось. Большего вы не можете от меня требовать.— Вы весьма высоко себя цените, не так ли? — заметил он издевательски вежливым тоном. — С чего вы решили, будто ваша жалкая попытка мне услужить аннулирует долг?Мара проигнорировала его уничижительный отзыв о том, что она сделала.— Я пришла к такому выводу на основании ваших слов.— Ваш вывод был ошибочным.Она отвернулась от него и уставилась в окно. Ей вдруг пришло в голову, что было бы неплохо узнать, что он задумал. А кроме того, ей представилась возможность узнать наверняка, что именно произошло во время покушения, какую роль сыграл в этом деле Родерик.Она спросила через плечо:— Вы получили восстание, которого так добивались. Чего же вам еще нужно?— Это всего лишь незначительные волнения. Не более чем возможность развязать настоящую революцию.— Не вижу, чем я могу быть вам полезной в ваших грандиозных планах.— Предоставьте мне это решать.Последние слова прозвучали прямо у нее над ухом, и в них послышалось злорадное удовлетворение. Ее молнией поразила мысль о том, что она осталась совершенно одна с двумя мужчинами в этой маленькой комнате. Мара начала оборачиваться, но тут ей в нос ударил тошнотворно-сладкий запах. Чьи-то сильные руки заломили ей локти за спину, влажная ткань облепила лицо. Она открыла рот, собираясь закричать, и задохнулась, закашлялась, ее чуть не стошнило. Смутно, сквозь головокружение и дурноту, она почувствовала, как ее поднимают и то ли волокут, то ли несут вон из комнаты. Потом стало совсем темно, ее швырнули на что-то твердое — кожаное сиденье кареты. Оно вздрогнуло под ней, покачнулось, накренилось… Мара погрузилась в серую непроглядную мглу, вытеснившую свет дня и все вокруг. 17. Мара промерзла до костей, все суставы ныли, ступни онемели, пальцы потеряли чувствительность. Ее била дрожь. Она тихонько застонала и открыла глаза.Их пришлось тут же снова закрыть: к горлу подступила тошнота. И опять начался озноб.Когда тошнота прошла, она решила действовать более осмотрительно и для начала чуть приподняла ресницы. Она лежала лицом вниз на кровати в алькове. Под ней был комковатый матрас, застеленный серым от грязи стеганым одеялом. Маленькая, почти пустая спальня находилась в мансарде — потолок был скошен под углом. Всю обстановку составлял колченогий стул и обшарпанный стол под окнами. Рамы перекосились и потрескались, по комнате гулял сквозняк. За стеклом виднелись серые сумерки. С приближением ночи воздух становился холоднее, особенно в сырой комнате, куда не заглядывало солнце.Мара попыталась двинуться, повернуться и ахнула, когда боль пронзила ее руки и ноги. Она была связана, веревки врезались в плоть, перекрыв циркуляцию крови. Стиснув зубы, она медленно, постепенно приподнялась и перевернулась на спину.Ей долго пришлось лежать неподвижно. Она старалась отдышаться, ее мутило. Когда тошнота отступила, а дыхание наладилось, стала возвращаться память. Де Ланде. Отвратительный запах какого-то лекарства. Карета.Куда ее увезли? Что это за место? Трудно было судить по этой жалкой комнатенке с серыми оштукатуренными стенами в разводах от многочисленных протечек. Через грязные окна виднелась только какая-то крыша и кусок неба. Мара закрыла глаза, прислушиваясь. Сперва до нее не доносилось ни звука, но потом она различила вдалеке плач ребенка. Где-то хлопнула дверь, и плач прекратился. Послышался глухой шум голосов, постепенно перераставший в крик: по улице под окном проходила толпа мужчин. Голоса звучали возбужденно, но в них не было той ярости обезумевшей толпы, с которой два дня назад пришлось столкнуться ей, Труди и Джулиане. Голоса под окном, сопровождаемые топотом ног, стали раздаваться совершенно отчетливо, но вскоре затихли вдали. Значит, она все еще в Париже. Судя по комнате, в одном из бедных районов. Голоса на улице могли принадлежать студентам, а это означало, что она могла находиться на левом берегу, где-то в Латинском квартале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51