Дамы бегом бросились к каретам и забрались внутрь.А дождь, казалось, и не думал прекращаться. Час второго завтрака миновал, пока они осматривали Зеркальный коридор. Голод погнал компанию в деревенский трактир близ дворцово-паркового ансамбля. Переполошившемуся хозяину потребовалось время, чтобы приготовить для них обед, но, когда этот обед подошел к концу, дождь продолжал лить, не переставая. У бабушки Элен заболели ноги от долгого хождения по мраморным полам, по правде говоря, у нее все болело с ног до головы, призналась она. Гвардейцы откровенно зевали при мысли о возвращении во дворец, чтобы полюбоваться новой порцией французской славы. Мара тоже решила, что с нее хватит. Они кликнули Жака и Жоржа, флиртовавших на кухне с одной из подавальщиц, и тронулись в обратный путь.Душа Мары была так же мрачна, как и свинцовое небо за окном. Золотая роскошь рококо, увиденная ею в Версале, лишний раз напомнила ей, хотя она не нуждалась в напоминаниях, сколь недосягаемы ее невысказанные даже себе самой мечтания. Она была всего лишь американкой скромного происхождения. Между нею и теми, кто мог по праву претендовать на эти королевские апартаменты, простерся целый океан. Никогда ей не царить во дворце. Никогда ей не стать добродетельной королевой или хотя бы некоронованной супругой будущего короля. Ей довелось побывать в любовницах у принца, хотя вряд ли ее краткое пребывание в постели Родерика могло быть удостоено столь громкого звания. На большее она рассчитывать не могла. Это было все, что ей когда-либо суждено узнать о любви. 15. Пора было возвращаться домой. Ей нечего было делать в Доме Рутении. Париж со всем его блеском и весельем не смог излечить ее от хандры, как надеялся отец. Деньги, собранные им с таким трудом, чтобы послать ее сюда, оказались потраченными впустую. Было бы лучше, если бы она никогда не видела этих узких кривых улиц и великолепных старинных особняков, театров и кафе, книжных развалов и кондитерских; было бы лучше, если бы она не повстречала неотразимого и непостоянного сердцем принца у цыганского костра. Она оставит свои пустые надежды, выбросит их, как разумные девицы выбрасывают исписанные бальные книжечки, стоптанные башмачки и увядшие цветы по окончании памятного бала. Она вернется в Луизиану и будет вести хозяйство отца в, его доме, расположенном в дельте Миссисипи неподалеку от Сент-Мартинвилля. Со временем она забудет боль, но будет вспоминать, что были у нее здесь минуты радости и веселья.Принять решение было нетрудно, совсем иное дело — начать действовать.Мара отправилась в спальню бабушки Элен, чтобы сообщить ей о том, что она собиралась сделать завтра прямо с утра. Ее бабушка лежала в постели с компрессом, смоченным в фиалковой воде, на лбу, укрытая целой горой пуховых одеял.— Не входи, — прохрипела она. — Я простудилась после нашей вчерашней прогулки. Не хочу, чтобы ты от меня заразилась.Не слушая предостережений, Мара остановилась у изголовья кровати и пощупала лоб старушки. Он пылал жаром.— Принести вам чаю или бульона?— Нет-нет, ничего не нужно. Хочу просто полежать спокойно. Чувствую, костлявая близко.— Пожалуй, мне лучше послать за доктором.— Если хочешь доставить мне удовольствие, не делай этого, — сухо и властно проговорила старуха. — Французские доктора вечно выписывают средства от печени, что бы у вас ни болело, а с печенью у меня, слава богу, все в порядке.Жестокий приступ озноба сотряс ее иссохшее тело, сморщенное лицо на подушке исказилось гримасой боли.— Ну, тогда, может быть, несколько капель настойки опия, чтобы помочь вам уснуть?— Ну, если ты настаиваешь…Мара приказала растопить камин пожарче, несмотря на теплую погоду, и просидела рядом с бабушкой Элен, пока та не заснула. Только после этого она покинула комнату и отправилась на поиски Анжелины.Послали за доктором, и он явился через час. Старая дама больна, но отнюдь не безнадежна, провозгласил он. Однако в ее возрасте необходимы прежде всего покой и тепло. Никаких сквозняков. Ни в коем случае не открывать окон в ее комнате. Ее ноги не должны касаться холодного пола. Если эти правила будут соблюдаться, а ее печень будет по-прежнему работать нормально, у нее, скорее всего, не разовьется пневмония — единственное, чего стоит опасаться. Если же его инструкции будут нарушены, он не отвечает за последствия.— Напыщенный шарлатан и пустобрех, — вынес бесстрастный приговор Родерик, как только солидная, облаченная в черный сюртук фигура врача исчезла из виду на ступеньках.Мара покачала головой:— Это все я виновата. Не надо было настаивать, чтобы бабушка поехала с нами. Она заранее знала, чем все кончится.— Мы становимся жертвами своих страхов, когда любим.С этим она могла лишь согласиться.— Я пойду посидеть с ней.— Ей это не поможет. Она спит, а ты можешь ее разбудить. Если согласишься на будуар, примыкающий к ее спальне, я составлю тебе компанию.Она ошеломленно уставилась на него.— Разве у тебя нет других дел?— Никаких, — ответил он и, взяв ее под руку, повел обратно в маленький салон, отделявший ее собственную спальню от спальни бабушки. — Ты похудела, — заметил Родерик, когда они расположились в маленькой комнате овальной формы. Он сел на хрупкое на вид канапе, обхватив руками колено и откинувшись на спинку.— Это объясняется всего лишь отсутствием аппетита.Родерик пропустил мимо ушей ее попытку уклониться от серьезного разговора.— Тяжкий труд и огорчения, не говоря уж о потере невинности и пережитом позоре. Твое пребывание здесь никак нельзя назвать безмятежным.Мара смотрела на свои стиснутые на коленях руки.— Я не считаю это позором.— Очень великодушно с твоей стороны. Но ты с самого начала вела себя великодушно. Ты предложила мне половину своего яблока.Она подняла голову и посмотрела на него. Взгляд ее серых глаз был ясен и тверд.— Я тебе уже как-то раз говорила, что сожалею… о том, что случилось. Мне кажется, ты мне не поверил. Но я говорила правду, клянусь тебе.— Не стоит ни о чем жалеть. Мы оба играли в эту игру. Я во всем шел тебе навстречу.— Это ничего не меняет. Я не должна была использовать тебя.— Не стоило пытаться, это верно. Но я одним словом мог тебя остановить в любую минуту. Ты предложила мне себя, а я предпочел, заранее зная о последствиях, принять предложенный тобой дар. За это я смиренно прошу у тебя прощения.— Тебе не за что просить прощения.— Самоуважение, честь и порядочность толкают меня на это. И еще… неуверенность.Мара скептически подняла бровь.— Не думаю, что тебе вообще знакомо это чувство.— Вок как? Я обрушил на тебя свой гнев после покушения на Луи Филиппа, и это было несправедливо. Я хотел бы пробудить в твоей душе множество чувств, но страх не входит в их число.Легкая краска появилась у нее на щеках.— Почему ты считаешь, что это было несправедливо?— Я хотел, чтобы ты откровенно призналась мне во всем, а ты не могла этого сделать. Но вместо того, чтобы доискаться причины, я разыграл целый спектакль, изображая оскорбленную гордость и праведное негодование. Этот спектакль никак не помог делу и теперь может стать препятствием.— Препятствием? К чему?— К завоеванию твоего доверия.Лицо Родерика застыло в напряженном ожидании. Волны золотистых волос упали ему на лоб, и Маре нестерпимо захотелось откинуть их назад. Она еще крепче стиснула руки на коленях. До нее доносился запах свежего крахмала, исходивший от его мундира, смешанный со слабым ароматом сандалового мыла, которым он пользовался. Казалось, она чувствовала даже тепло его тела через разделявшее их пространство. От его близости, от его признаний у нее слегка кружилась голова. Почему он решил, что она ему не доверяет? Ей приходило в голову только одно объяснение, и, хотя трудно было выразить это словами, она попыталась его разубедить.— Если ты думаешь, что я… побоялась принять твое приглашение в эти последние недели, побоялась прийти, знай, что…— Дорогая Мара, не было никакого приглашения. И не думай, что мне помешал отец с его колоссальным самомнением и деспотичным упрямством. Просто я думаю, — одна ночь слабости не в счет, — что ты заслуживаешь лучшего. А чему это ты улыбаешься, как Цирцея на берегу?— Вспоминаю ту ночь, когда я услыхала, как ты ссорился с отцом в прихожей, ведущей на черную лестницу.— Это действительно забавно — отец и сын, не сговариваясь, рыщут по черной лестнице в самые темные предрассветные часы, но это еще не значит, что они в чем-то виноваты.— Прими мои извинения. И чего, по твоему просвещенному мнению, я заслуживаю?— О, прекрасного принца, разумеется! Мужественного и томно вздыхающего, исполняющего галантный менуэт ухаживания вокруг тебя.Ну почему он не может сказать простыми словами, что у него на уме? Выяснить это она так и не смогла, потому что ее позвала бабушка. Маре оставалось лишь гадать, кого имел в виду Родерик, когда говорил о прекрасном принце, — себя самого или некую абстракцию, какого-то мужчину, который будет ухаживать за ней как подобает, чтобы потом жениться? Может быть, он таким образом дает ей понять, что отказывается от нее? Она поверить не могла, что он собирается забыть обо всем, что между ними было. Он изо всех сил старался убедить ее, что несет ответственность за то, что она же и обольстила его, что понимает, какие причины толкнули ее на столь несвойственное порядочной девице поведение, что он на нее не в обиде и желает ей всего хорошего. Вот и все, что он хотел сказать. Она все поняла, но легче ей от этого не стало.
Пиры реформистов продолжались, а сопровождавшие их речи становились все более зажигательными. Было очевидно, что только радикальные перемены могут удовлетворить подстрекателей толпы. Они требовали, чтобы абсолютной монархии был положен конец, причем немедленно, а право голоса предоставлено каждому гражданину. Особенно бурное возмущение вызывал Гизо, консервативный министр Луи Филиппа: считалось, что именно он ведет страну нынешним недостойным курсом. Английское правительство, обеспокоенное предательским, по его мнению, союзом между Францией и Испанией в результате заключенного в прошлом году брака, всеми силами раздувало скандал. Легитимисты подливали масла в огонь, как и бонапартисты, в надежде, что в поднявшейся неразберихе удастся перехватить корону и напялить ее на своего избранника.Франция медленно закипала, как неперебродившее сусло в бочонке. Желтые бульварные листки печатали злобные карикатуры на короля и его министров, сопровождаемые высказываниями Ламартина. В провинциях вспыхивали голодные бунты, на окраинах Парижа собирались угрюмые толпы и ходили маршем под красными знаменами. Однажды во время такого марша карета богатого торговца была перевернута толпой, а ее владелец сильно избит. В другой раз собравшиеся на марш вломились на склад виноторговца, перепились, разграбили несколько магазинов и побили стекла в одном из аристократических районов неподалеку от Фобур Сен-Жермен.В парадной гостиной Дома Рутении все усугубляющееся положение становилось основной темой разговора, когда там собиралось больше двух человек. Некоторые винили во всем короля французов, человека, который, по их собственному признанию, ничего плохого не сделал, но и ничего хорошего тоже. Другие кивали на необычайно теплую и раннюю весну, давшую возможность пролетариату выползти из своих нор и подумать о чем-то, кроме выживания в условиях холодной и сырой зимы. Некоторые хмурились и качали головой. Другие улыбались.Трудно, скорее даже невозможно было понять, что думают Родерик и его отец, король Рольф. Они могли одинаково убедительно выступить в защиту любой из противоборствующих сторон, что и делали частенько. Они продолжали принимать и развлекать представителей всех политических партий. Если Родерик, щелкая шпорами, целовал ручки графинь и герцогинь на торжественном приеме, который давал его отец, Рольф в ответ пил дешевое красное вино в апартаментах сына на встречах с Ламартином, с придерживающимся умеренных взглядов ученым Араго, социалистом Луи Бланом, с оборванцами, носившими за поясом пистолеты и покидавшими дом через черный ход.Мару все эти встречные течения тревожили и сбивали с толку. Она сочувствовала людям, которых нужда выгнала на улицы и заставила просить милостыню, и при каждом удобном случае совала сантимы детям нищих. Она признавала правоту людей, которые требовали, чтобы их голос при управлении страной тоже был услышан, чтобы им давали работу и справедливо платили. В то же время она видела, что Луи Филипп делает для страны и для своих подданных все, что может. Простому народу повсюду приходилось нелегко, не только во Франции.Несмотря на волнения, казалось невероятным, что на улицах Парижа опять будет царить чернь, прольется кровь и поднимутся баррикады. Это казалось невероятным, пока в один прекрасный солнечный день…В этот день Мара вместе с Джулианой и Труди отправилась в парфюмерную лавку в одном из узких и темных переулков квартала Ля Марэ. Она узнала, что там можно купить духи «Креольский сад», сочетавшие в себе запахи гардении, цветущего оливкового дерева и жимолости с чуть горьковатым привкусом мха. Ей захотелось купить такие духи в подарок для бабушки Элен. Старушка выздоравливала, но ей требовалось какое-то развлечение, ведь ей по-прежнему приходилось проводить все свои дни в постели. К тому же эти духи могли послужить отличным предлогом, чтобы начать разговор об их возвращении в Луизиану.До магазинчика было не больше десяти минут ходьбы. Они уже так давно изнывали взаперти, что решили прогуляться и не брать карету. Гвардейцев дома не было, Родерик и Рольф тоже отсутствовали, поэтому дамы отправились в путь без эскорта, сказав себе, что им ничто не угрожает, если они будут держаться вместе. Тем более что путь недалек.Прогулка до магазинчика прошла без приключений. На обратном пути Мара несла в ридикюле крошечный флакончик духов. Они шли, окруженные целым облаком ароматов, которыми успели надушиться на пробу, пока были в лавке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51