Дамы, надеюсь, вы примете наши извинения?Отец и сын удалились. Гвардейцы разбрелись кто куда. Джулиана не вернулась после совещания со слугами. Мара, оставшись наедине с бабушкой, села в кресло по другую сторону камина. Вошедший лакей добавил дров в огонь и ушел. Когда за ним закрылась дверь, бабушка Элен заговорила:— Итак, моя дорогая?Мара подняла на нее встревоженный взгляд:— Да?— Ты все еще хочешь покинуть этот дом?— Мне кажется, это наилучшее решение.— Возможно, но сама-то ты этого хочешь?— Я сбита с толку, — тихонько призналась Мара. — Я не знаю, что происходит. Меня защищают или просто хотят от меня избавиться? Или и то и другое вместе? Я не знаю, вправду ли Родерик хочет на мне жениться или он действует по необходимости? Из чувства долга?— Или бросает кому-то вызов?— Да, и это тоже.— Ты могла бы остаться и подождать развития событий.— Я не хочу ждать!Но даже если бы она обнаружила, что Родериком движет искреннее желание жениться на ней, это ничего не изменило бы. Он был увлечен не ею, а некой фантазией, которую сам себе придумал. Этот придуманный образ, прихотливый и переменчивый, ненадолго очаровал его, разжег в нем желание. Он ее совсем не любил; она ему даже не нравилась! И стоит ему узнать ее получше, разгадать ее загадку, понять, что она собой представляет на самом деле, как он утратит к ней всякий интерес.— Молодость нетерпелива, — вздохнула бабушка Элен. — Некоторые вещи требуют времени.Мара почти не прислушивалась к ее словам. Глядя прямо в лицо бабушке, она спросила:— Почему король Рольф так настроен против меня? Он не хотел, чтобы Джулиана вышла за прусского кронпринца, так что речь идет вовсе не о голубизне крови. Что же нужно, чтобы он остался доволен?— Ты могла бы задать ему этот вопрос — просто из любопытства, — если бы осталась здесь.— Думаете, он подозревает, что я могла помогать де Ланде по каким-то политическим мотивам… даже несмотря на то, что он держал вас заложницей?Бабушка Элен поджала губы.— Полагаю, это не исключено.— Мне бы не хотелось уезжать, оставляя его в этом заблуждении. Не хочу, чтобы он так скверно думал обо мне.— Конечно, нет. Это было бы ужасно.— Есть кое-что еще. Если мы покинем Дом Рутении прямо сейчас, сразу после выхода этой ужасной статьи, это может выглядеть как бегство. Мне кажется, было бы лучше для всех, если бы этого удалось избежать.— Совершенно верно! — горячо поддержала ее бабушка.— И потом, есть еще моя крестная. Я так много слышала о ней… мне хотелось бы с ней познакомиться и поговорить. Это выглядело бы странно и невежливо, если бы, пробыв здесь одну ночь, мы покинули дом до ее приезда. Мне ни за что на свете не хотелось бы оскорбить ее чувства.— Мне самой очень хотелось бы снова ее увидеть.— Да, я в этом не сомневаюсь.Была еще одна причина, но Мара не могла заставить себя заговорить о ней с бабушкой. Пока она наблюдала, как Родерик разговаривает с отцом, ее охватило сильнейшее желание узнать, что он за человек на самом деле, что скрывается за его внешней суровостью, есть ли какие-то чувства в его душе или он живет, руководствуясь одним лишь рассудком. Ей не хотелось даже гадать, откуда в ней взялась эта потребность, она лишь признала, что такое желание у нее есть.— Так решено? Мы остаемся? — спросила бабушка.— Да, решено, — ответила Мара. Капитуляция далась ей не без борьбы и никакой радости не доставила.Прошло несколько дней, и жизнь постепенно вошла в относительно нормальную колею. После визита короля Рольфа к редактору бульварного листка, опубликовавшего скандальную заметку, газета поместила опровержение. Толпа оборванцев, собравшаяся у Дома Рутении, постепенно рассеялась, тем более что гвардейцы по своей собственной инициативе стали посменно нести караул у ворот. То ли Родерик был слишком занят, то ли мешало присутствие Рольфа, но по ночам он не тревожил сон Мары.Король и его сын продолжали враждовать, но это не мешало им вместе принимать толпы визитеров, которые принялись осаждать посольство, как только распространилась новость о приезде короля. Бабушке Элен негласно была поручена роль хозяйки дома, и эту роль она исполняла, сидя во главе стола или в своем кресле у камина. Король относился к Маре покровительственно, Родерик то поддразнивал ее, то не замечал. Гости поначалу бросали на них исподтишка полные любопытства взгляды, но Мара была окружена такой почтительностью со стороны домашних, что скандальный интерес вскоре угас. Ежевечерние собрания в гостиной продолжались, но их теперь посещали в основном люди немолодые, поэтому и тон разговора стал более сдержанным, чинным и скучным. Сборища постепенно становились все менее многолюдными.В таком положении дел были свои преимущества. Маре больше не приходилось притворяться, будто она потеряла память, и следить за каждым своим словом. Теперь она могла вести себя естественно, рассказывать о Луизиане и тамошних обычаях, не боясь выдать себя, свободно задавать членам гвардии все те вопросы, которые ей так давно хотелось задать.Она выяснила, что Леопольд, отец Михала, женился на одной из фрейлин Анжелины, жизнерадостной темноволосой женщине, подарившей ему девять детей. Они жили в большом каменном замке в горах над долиной, и старая крепость лишь издалека казалась мрачной: в ее нерушимых стенах звенел, не смолкая, смех и раздавались веселые крики. Сам Михал по окончании своей военной службы у Родерика собирался найти себе жену и осесть в родовом замке вместе с братьями и сестрами, выращивать лозы, делать вино не хуже, чем во Франции, и продолжать свой род.Близнецы Жорж и Жак оказались сыновьями Освальда, еще одного из членов гвардии Рольфа, некогда посещавшего Луизиану. У их отца тоже был брат-близнец, но он уже умер. В настоящий момент близнецы наперебой ухаживали за одной белошвейкой, отчаянной кокеткой, державшей обоих в подвешенном состоянии. Они были безраздельно преданы Родерику и готовы следовать за ним хоть на край света.Этторе, граф Чиано, рассказал Маре столько историй о том, чему был свидетелем, и о подвигах, которые совершил сам, что у нее все безнадежно смешалось в голове. Он был неутомимым говоруном, великолепным рассказчиком, его истории всегда были пронизаны юмором. В свободные от службы часы он писал роман, основанный на событиях его жизни, который, по его словам, должен был превзойти все, что когда-либо вышло из-под пера господина Дюма. И в самом деле, в романе было столько темниц и заброшенных замков, столько томящихся в неволе девиц, спасаемых героем, смуглым и опасным красавцем, отчаянным повесой, что он наверняка должен был наполнить золотом карманы автора, который признавал, что его книга не лишена налета непристойности, но совсем небольшого, как раз в меру.— Твой роман запретят, — сказала ему Труди. — Его поместят в папский список опасной литературы.— Только из-за того, что, по моему мнению, герой должен быть надлежащим образом вознагражден за спасение девиц? А что тут такого плохого?— Твой герой похож на тебя.— Ну и что? — спросил маленький итальянец, гордо выпрямляясь и расправляя свои пышные усы.Труди обратилась к Маре, кивнув в сторону Этторе:— Он считает себя Эросом девятнадцатого столетия.Этторе бросил на нее похотливый взгляд искоса.— А ты думаешь, это не так?Светловолосая амазонка усмехнулась в ответ:— Эрос Этторе.Этторе покачал головой и обратил на Мару скорбный взгляд:— Она ничего не смыслит в литературе. Она считает, что это шутка. Угораздило же меня влюбиться до безумия в эту белобрысую гренадершу, которая по невежеству своему смеется надо мной!Он поднялся на ноги и ушел, грустно понурив голову. Труди засмеялась:— Смешной он! Мне кажется, эта его великая любовь ко мне — самая большая шутка… Разве не так?Самым загадочным оказался цыган Лука. Он не поддавался никакому определению. Он был членом гвардии и носил военную форму, но на нем она выглядела иначе, чем на других, — напоминала скорее костюм повесы, а не строгий военный мундир, хотя трудно было сказать, за счет чего достигается подобный эффект. Он выполнял все положенные уставом упражнения, тренировался на силу, ловкость и быстроту рефлексов во дворах и галереях Дома Рутении так же усердно, как и остальные гвардейцы, и все же казался непредсказуемым.Кроме того, было непонятно, зачем он вообще пожелал примкнуть к гвардии. Дело было не в преданности хозяину. Лука уважал Родерика, безропотно выполнял его приказы, но в его поведении не чувствовалось преклонения, он не стремился стать своим в компании гвардейцев. Он охотно общался с ними, смеялся и пил вместе с ними, но частенько ускользал из их общества и проводил время в одиночестве. Не увлекали его и внешние атрибуты военной экипировки: он гордился своим мундиром, но носил его, только когда того требовали обстоятельства, а когда они этого не требовали, с удовольствием надевал свою цыганскую одежду. Обычно он спал в одной из комнат, занимаемых гвардией, но иногда покидал дом и ночевал во дворе под открытым небом.Мара временами думала, что настоящим магнитом, удерживающим его в Доме Рутении, является Джулиана. Он первым бросался со всех ног услужить принцессе и всегда был готов ее сопровождать. Часто, когда она на него не смотрела, он следил за ней исподтишка, а однажды Мара видела, как он поднял оброненную Джулианой перчатку и сунул ее себе в карман. Однако он не изыскивал предлогов, чтобы остаться с ней наедине, а находясь в ее обществе, почти не раскрывал рта. Он был загадкой — красивый, опасный, неуправляемый, но верный и готовый в любую минуту прийти на помощь.Не кто иной, как Лука, пригласил все общество, собравшееся в доме, посетить цыганский табор. Цыгане уже начинали проявлять недовольство: ограничения, наложенные на них Родериком, стесняли их свободу. Они прослышали, что в Париж приехал король Рольф, и хотели, чтобы он посетил их стоянку вместе со своим сыном. Был обещан большой пир, песни и пляски до утра.Запах жареной свинины и птицы приветствовал их задолго до того, как они добрались до стоянки. Густой, аппетитный аромат еды смешивался с терпким дымком, с запахами сена и лошадей. Повозки стояли в кружок и служили защитой от холодного, пронизывающего ветра. Внутри защитного круга рдели горячими угольями костры для приготовления пищи, а в самой середине большой костер, разведенный для тепла, высовывал к темному небу длинные языки рыжего огня. Вокруг костра были расстелены ковры, на них сидели и полулежали мужчины и женщины. Детей для тепла укутывали в ковры поменьше, а те, что постарше, носились вокруг костров наперегонки с собаками. Неумолчно играла музыка, слышались разговоры, смех, пронзительные крики детей.Собаки первыми почуяли появление гостей и всей стаей бросились приветствовать их неистовым лаем, но Лука и Родерик усмирили их строгим окриком. А вот сами цыгане долго не могли успокоиться, когда среди них появился Рольф — их правитель. Приветственные крики и радостные вопли долго не смолкали, цыгане окружили его, каждый старался до него дотронуться. Он принимал эти знаки внимания с явным удовольствием, хлопал мужчин по спине, целовал женщин, бросавшихся ему на шею.Его без долгих церемоний, но с большой любовью проводили к почетному месту у костра. Родерика усадили по правую руку от него, Мару заставили сесть рядом с принцем. Цыган, являвшийся, видимо, предводителем табора, грубоватый, видавший виды мужчина с морщинистым лицом и прямыми черными волосами, повязанными косынкой, сел по левую руку от короля, Джулиану усадили рядом с ним. По другую руку от нее сел Лука. Михал принес из кареты специально захваченный стул для бабушки Элен, поставил его рядом с Марой, а сам опустился на ковер. Остальные тоже разместились вокруг костра.Чарки вина пошли по кругу, Родерику вручили мандолину. Зазвучала музыка цыганских скрипок. Страстная и нежная, она говорила о жизни, о любви, о свободе духа… Родерик подхватил контрапункт, из-под его пальцев полились мелодичные, чистые звуки.Мара думала, что поездка к цыганам ее развлечет и позабавит. Вместо этого она ощутила умиротворение. Над головой у нее было открытое небо, усеянное звездами. Составленные в круг повозки и огонь костра защищали от ночного холода и ветра. Музыка успокаивала и в то же время волновала. Но больше всего ее тронули сами цыгане. Они не вмешивались, никак не проявляли своего любопытства, они принимали ее такой, как есть, без вопросов, без осуждения. Она была здесь. И этого с них было довольно. Она легко и радостно улыбнулась им.Все вокруг нее тоже заулыбались, устроились поудобнее, с удовольствием выпили. Только когда напряжение ушло, она поняла, как они все были взвинчены до приезда в табор. Под масками невозмутимой светской вежливости, которые они все носили, скрывалось мрачное ожидание некой грядущей катастрофы. На этот вечер они позволили себе расслабиться, поверить, как верили цыгане, что жизнь — это просто жизнь, и какой бы она ни была, она все-таки куда лучше смерти. Именно эту мысль пытался втолковать ей Родерик, когда вытаскивал ее из Сены. В тот момент она едва расслышала его слова и, уж конечно, была не в состоянии их осмыслить, но сейчас они отчетливо прозвучали у нее в голове: «Слушай меня внимательно, моя дорогая, слушай хорошенько. Нет ничего хуже смерти…»Он еще что-то сказал, но она не могла точно вспомнить. Это не имело значения. Его слова имели власть над ней, она дорожила ими.В их круг забрела маленькая девочка, на вид ей было года полтора. Волосики у нее на головке вились мягкими, пушистыми черными колечками, глубокие черные глаза искрились смехом. Следом за ней подошла девочка постарше, лет пяти-шести. Она бранила сестренку, как мать, и пыталась увести ее прочь.Малютка, едва научившаяся ходить, споткнулась на краю наваленных друг на друга ковров и чуть не упала в костер. Родерик подхватил ее одной рукой за юбку и усадил к себе на колени. Он отложил мандолину и подбросил девочку в воздух. Она издала восторженный вопль.— Лакомый кусочек, а не поджаришь: слишком дорог, — сказал Родерик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51