— Надеюсь, ты объяснишь.
— Простите за резкость, — сказал Рене, — я догадался про индиго почти сразу, как вы принесли его на борт. Не так уж трудно было понять, что это, поскольку у Жана под ногтями кожа была голубоватого цвета, пока он не вымыл руки. Я лежал и думал, в какое вы пускаетесь предприятие и какой доход рассчитываете получить., и обнаружил у себя большое желание присоединиться к вам.
— Разумеется, из-за денег? — сказал Пьер.
— И это не помешает, хотя, честно говоря, я имею достаточное содержание от семьи, конечно, если не проматываю все за игорным столом. Возможно, вы не поверите, в чем состоит настоящая причина, но я могу сказать. Я устал от цивилизации и ее законов, сыт по горло. Теперь, когда я здесь, я жажду проникнуть в дикие дебри, увидеть, как живут индейцы, ну и, может быть, совершить что-нибудь, что связано с определенной долей риска. Не могу объяснить вам, почему, могу лишь утверждать, что это так.
Вряд ли ему удалось бы найти другое объяснение, которое бы так пришлось по вкусу Бретонам. Контрабанда была для них не только профессией, но и удовольствием, и развлечением. Получаемый доход был важен, но все перевешивало обыкновенное удовольствие от того, что его добывали, рискуя угодить в руки королевских солдат, быть убитыми предателями-индейцами или погибнуть от природных стихий, которые вечно случались в этой огромной стране.
— Ты хочешь пойти с нами? — спросил Жан. — Ты, парижский щеголь? Да тебе в лесу и десяти минут не протянуть.
— Возможно, — согласился Рене с легкой усмешкой в серых глазах. — Но, возможно, я бы не разочаровал вас.
Сирен переводила взгляд с Пьера на Жана. Они смотрели друг на друга мрачно. Что-то в выражениях их лиц — недоверие, одобрение — сказано ей, что они обдумывают предложение. Они действительно собирались брать с собой Рене Лемонье.
— Нет, — сказала она.
Никто не обратил на нее внимания.
— Ты сможешь управлять лодкой? — спросил Пьер, снова глядя на Рене.
— Я плавал по Сене.
— Миссисипи не такая спокойная, ошибок не прощает. Стрелять умеешь?
— Умею.
— Нет, — повторила Сирен.
— А убивать тебе хоть раз приходилось? — спросил Жан, глядя ему прямо в лицо.
Рене ничего не ответил, но глаз не отвел.
— Конечно, ты можешь и не считать туземца человеком, но противник он опасный, — с иронией заметил младший брат. — Если, допустим, ты способен защититься сам и защитить нашу Сирен, собираешься ли ты просто прогуляться, или хочешь войти в долю?
— Если вы позволите, я разделю риск.
Сирен встала, завернувшись в медвежью шкуру.
— Что происходит? — требовательно спросила она, глядя то на одного, то на другого. — Что вы делаете?
Ей ответил Пьер:
— Соглашение между мужчинами, дорогая. А делаем вот что: берем компаньона.
— Можете поступать, как вам угодно, — произнесла она твердо и неторопливо, — но учтите, вы все. Ко мне это отношения не имеет.
— Это ваше дело, твое и человека, которого ты выбрала.
— Я никого не выбирала!
— Разве? А выглядит это иначе.
Сирен вскинула голову, ее глаза потемнели от негодования и обиды.
— Мне наплевать, как это выглядит, я не нуждаюсь в каком защитнике и никого не хочу!
— К сожалению, дорогая, видимо, он у тебя все-таки есть, хочешь ты того или нет.
Пьер долго и пристально смотрел на нее, его лицо было сурово, хотя в глазах застыла боль. Он резко отвернулся, словно с презрением, и, знаком отозвав Жана и Гастона, опустил занавеску на место. Он снова заговорил по другую сторону.
— Мы отправляемся на этой неделе, Лемонье. Готовься.
Почему? Сирен не могла понять этого. Не то чтобы Бретоны никогда не брали никого в компанию; не было ничего необычного в том, чтобы взять с собой еще одного человека, а то и двух. Но те люди всегда были из вояжеров, родившиеся в этом суровом новом мире и привычные к этим походам люди, которых они давно знали и которым доверяли. Не было никакого смысла принимать к себе новичка, человека, который не только не знал этой земли, но и был на дружеской ноге с губернатором и, следовательно, вызывал подозрение.
Обязанностью губернатора как высшего должностного лица здесь, вдали от матери-Франции, было покончить с контрабандой, которая здесь была распространенным промыслом. С этой целью были назначены награды за информацию о людях, занятых этой незаконной и изменнической деятельностью. Контрабанда приравнивалась к хищению у французского государства, поскольку отвлекала доходы, которые в противном случае достались бы королевской казне. В качестве наказания применялась порка, количество плетей определялось в зависимости от степени нанесенного ущерба, потом ставили клеймо и назначали пожизненную ссылку на галеры.
Неужели она привела к ним осведомителя?
Сирен медленно повернулась к Лемонье.
— Зачем вам все это?
— По-моему, вы слышали.
Взгляд его серых глаз был открытым и честным, и все же что-то в нем не давало ей покоя.
— Если это просто порыв, я прошу вас одуматься. Человек, который ничего не знает о лесах и болотах может представлять опасность для всех и для самого себя.
— Я ценю вашу заботу, хотя желал бы большего доверия.
— Его вам придется заслужить, как и всем, кто приезжает в Луизиану.
Рене смотрел на нее и поражался самообладанию, скрывавшему гнев, который заставлял ее грудь так часто вздыматься. Она чувствовала, что ее обманули, и была права. За это он не слишком одобрял сам себя. Но она от этого не проиграет. Он снова молча поклялся в этом, позволив взгляду скользить по четкому овалу ее лица, пышным волосам, великолепной фигуре, коже, позолоченной на плечах проникавшим через занавеску светом. Конечно, на женщине такого низкого сословия не женятся, но перед тем, как вернуться во Францию, он непременно позаботится, чтобы она ни в чем не нуждалась, даже в муже.
Вслух он сказал:
— Я постараюсь запомнить.
— Вам придется твердо уяснить себе кое-что еще, поэтому слушайте меня внимательно. Вы можете отправляться в эту экспедицию, можете называть себя моим защитником, если вам так нравится, но на этом все кончается. Вы не будете делить со мной постель. Вы мне ничего не должны, и я вам — тоже. Понятно?
Неторопливая улыбка появилась на его губах, зажглась в глазах.
— Ваша позиция ясна, и мне бы хотелось согласиться. Однако будет честно с моей стороны предупредить вас, что я этого сделать не могу.
— Что это значит? — Сирен стиснула зубы, еле удерживаясь, чтобы не закричать на него и снова не привлечь внимание Бретонов.
— Я считаю, что все еще очень вам обязан, и мне нравится предложенный вами способ возвращать долги.
— Только дотроньтесь до меня, — прошипела она, — и я убью вас.
Он наклонил голову, глядя на нее сквозь ресницы.
— Вы без помех высказали свои предупреждения; теперь послушайте меня. Я никогда не насиловал женщин не собираюсь это делать. Но это не значит, что я не буду добиваться вашего расположения, если подвернется случай, и не затащу вас в постель, если мне будет позволено или если я смогу создать такую возможность. Потому возводите свои укрепления, моя дорогая, я ничего имею против. По правде говоря, мне это нравится больше. Легкие победы далеко не столь интересны.
— Я не отношусь к вашим победам!
— Пока нет.
— Вон, — сказала она голосом, дрожавшим от сдерживаемой ярости. — Вон отсюда.
Он тихо засмеялся.
— Выгоните меня.
Она не могла драться с ним раздетой, это было бы совсем неразумно. Она отвернулась.
— Не доставлю вам такого удовольствия!
— Тогда я, пожалуй, останусь, — отозвался он, снова устраиваясь на лежанке, — по крайней мере, до утра.
— Сирен не снизошла до ответа. Она забралась к себе в гамак и пыталась улечься, не снимая с себя медвежью шкуру. Гамак раскачивался на крюках и скрипел, пока наконец не наступила тишина.
Рене лежал, заложив руки под голову, глядя в потолок. Он не мог удержаться, чтобы не подразнить ее, хотя, если бы она хоть немного заволновалась по-настоящему, он бы тут же успокоил ее. Он вовсе не собирался торчать возле нее днем и ночью, хотя должен и будет находиться поблизости. Ему не нужна была и женщина, устраивающая бурные сцены в неподходящие моменты. Он будет продолжать заигрывать с ней, обращать на нее внимание ровно настолько, чтобы раздувать пламя ее ярости и настраивать против себя, но дальше он не пойдет.
Или пойдет? Ему отчетливо вспомнился вкус и ощущение ее тела, теперь ему хотелось снова взять ее, стащить вниз, к себе на жесткий пол. Не так просто будет сохранять целомудрие, если она будет рядом.
Он сумеет, потому что должен. Этого требует честь, а она может быть суровым надсмотрщиком.
Ему стало холодно без прижимавшегося к нему тела Сирен и без одеяла, которое она забрала с собой.
— Сирен? — тихо позвал он. — Могу я получить накидку, одеяло, если уж не медвежью шкуру?
Она не ответила.
Он дотянулся до гамака и. пробежал кончиками пальцев по его изгибу, вдоль ее спины до бедер. Она увернулась. Медвежья шкура, натянутая на голову, приглушала ее слова.
— Замерзайте. Может быть, это излечит вас от излишнего пыла.
Это было похоже на правду. Ворча себе под нос, Реи повернулся на бок и накинул на себя часть подстилки бизоньей шкуры. Через минуту Он уснул.
Они покинули Новый Орлеан через пять дней. Сигналом к отправлению послужило сообщение из низовьев реки, что английский корабль, которого они ожидали, видели возле Билокси. К тому времени, как они добрались до побережья по речным рукавам, озерам и протокам, образовывавшим этот тайный проход ниже Нового Орлеана, корабль, наверное, встал на якорь в одной из маленьких бухточек, которыми была изрезана береговая линия Луизианы. Он мог остаться там лишь на ограниченное время. Отряду Бретонов нужно было двигаться быстро и без задержек.
В качестве транспорта они использовали две большие пироги. Пьер, Сирен и Рене сидели в головной лодке, а Жан и Гастон следовали сзади. Хотя пироги иногда были ненадежны в управлении, они прекрасно подходили для путешествия по извилистым рекам, где попадались заболоченные участки, которые приходилось преодолевать по воде глубиной с мелкую лужицу.
На воде было холодно и промозгло, но согревала работа веслами. Сирен гребла наравне с остальными. Лениться — значило продрогнуть, и, кроме того, она предпочитала делать свою часть работы. Она, может быть, отдыхала чаще других, но не столько из-за того, что не выдерживала нагрузки, сколько от очарования окружающей ее речной страны.
Рукава извивались и кружили, сбегая к заливу, иногда поворачивая назад вдоль своего же русла, так что часто приходилось проходить три лиги, чтобы продвинуться к югу на одну. Озера были широки и спокойны, настоящие природные хранилища. Вода в хитросплетении рек была темной и мутной от ила и опавшей листвы. В некоторых местах течение было заметным, но в других водная поверхность была неподвижной и отражала свет, словно под ней лежали бездонные глубины, хотя дно, вероятно, находилось не более чем в нескольких футах под. пирогой. По берегам росли хрупкие водяные растения, огромные кипарисы вздымали гладкие верхушки из клубка коротких, словно обрубленных корней, устремляясь к небу, будто колонны храма под крестовыми сводами. Серые гирлянды мха, растрепанные, как старческие бороды, свисали с ветвей деревьев, с мрачным изяществом покачиваясь на ветру. Там и сям попадались ровные открытые участки плавучей растительности — зеленые и бурые ковры, на которых, казалось, можно было стоять, но которые едва ли выдержали бы стрекозу.
Время от времени всплескивала рыба, взлетало семейство местных уток или поднимался в
воздух большой серый журавль — одинокий рыболов. Иногда стайка мелких птиц вспархивала из камышей словно рой мошкары, или енот вразвалку спускался к воде, чтобы напиться. Больше увидеть было нечего. Лягушки и черепахи, змеи и аллигаторы и несметные массы насекомых, в том числе бесчисленные стаи комаров, оживлявшие эти заводи и превращавшие их в невыносимые для жизни места в теплое время года, спасались от недолгих недель холодной промозглой погоды, характерной для зимы.
В это время года было лучше всего не только передвигаться по воде, но и торговать для тех, кто жил в Новом Орлеане и его окрестностях. Зимние дожди вызывали подъем воды, что облегчало путешествие, а снега дальше к северу в течение еще нескольких недель не давали торговцам из Иллинойса с их более густыми и ценными мехами спуститься вниз по реке. Тот, кто выбирался и скупал меха у индейцев на юге, даже если они по качеству были хуже северных, попадал на рынок раньше и мог сейчас выручить за свои шкурки больше, чем во время сезона.
Даже при отсутствии насекомых и пресмыкающихся вести пирогу было нелегко. От непрерывных наклонов, погружения весел и рывков мышцы на спине и руках напрягались и затекали, что могло быстро превратиться в мучительную пытку. Легкость, с которой Рене Лемонье приспособился к этому, стала почти раздражать Сирен. Он не только быстро нашел особый ритм, который был единственным средством против переутомления, но вскоре выучил слова всех песенок и напевов, с помощью которых Бретоны обычно поддерживали скорость и разгоняли скуку. Вдобавок, как назло в его голосе — глубоком баритоне — не было заметно одышки и никаких признаков напряжения и боли, которые, она не сомневалась, он должен был ощущать в раненой спине и боку.
Сначала она уверяла себя, что он просто притворяется и скоро сдаст. Когда же этого не произошло, она пришла к убеждению, что все дело в ее собственных усилиях на третьем весле, облегчавших работу двух других весел, чтобы держаться впереди второй лодки. И, наконец, последним объяснением стало то, что его раны были не так серьезны, как казались, и как он сам делал вид.
Если такая мысль и приходила в голову Жану и Пьеру, они не подавали вида. Первые несколько лиг они просто следили за Рене, чтобы убедиться, что он не перевернет пирогу, а потом оставили его в покое.
Гребля дала Рене возможность размять спину, изгнать глубоко засевшую там боль и напряжение. Войдя в ритм и приспособившись к движениям, он ощутил успокаивающее действие их монотонности и размеренности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48