Как и «Бергофф», Кампанья не сильно изменился. Еще одна примета Чикаго – судя по сообщениям газет, контрабандой мяса занималась Компания Нитти. На нее не повлияло введение продовольственных карточек.Я глотнул сладкого кофе со сливками и сделал еще один звонок по поводу кредитных чеков.Вскоре после трех кто-то постучал в мою дверь. Это был сильный и уверенный стук.– Открыто! – крикнул я.Сержант морской пехоты вошел в комнату и захлопнул за собой дверь. Ему было лет сорок; он был одет в отглаженные голубые брюки, рубашку цвета хаки с галстуком и шляпу. На блестящих ботинках отражался свет люстры. Он держался очень прямо, по-военному.– Рядовой Геллер? – спросил он, снимая шляпу. В другой руке он тоже кое-что держал – маленькую синюю коробочку.– Да, – ответил я, вставая. Он показался мне знакомым. Кем был этот человек? Он подошел к моему столу.– Я пытался дозвониться вам, но телефон был занят.– Да, извините. Мне много приходится звонить по работе. Черт, я вас знаю. Вы – сержант, который меня определил в армию.Я обошел свой стол и протянул ему руку. Мы обменялись рукопожатием, а он переложил шляпу в ту руку, в которой держал коробочку. Его улыбка была сухой, рукопожатие – уверенным.– Добро пожаловать домой, рядовой, – произнес он.– Что привело вас сюда, сержант?Он вручил мне маленькую квадратную коробочку с закругленными углами.– Мне выпала честь передать это вам, рядовой Геллер.Я открыл коробочку, ожидая увидеть внутри часы. Вместо этого там оказалась медаль.– Это ваша Серебряная Звезда, рядовой, – за отвагу. Поздравляю вас.– Я... да, благодарю вас... Я... черт... Даже не знаю, сержант. Это смешно.– Смешно?– Мне не кажется, что я совершил нечто, достойное медали. Я делал то, что должен делать. Единственная медаль, которую мне по душе носить – вот эта. – Я указал большим пальцем на Недобитую Утку, приколотую к лацкану моего пиджака. – Я сделал то, что должен был сделать. Но получать медали за убийства людей – я не знаю.Его рот превратился в узкую полоску, из которой таинственным образом вылетали слова:– Рядовой, корпус морской пехоты поносят на каждом шагу. Но в чем его никогда не обвиняли – так это в том, что за убийства мы даем медали. Мы выдаем медали за спасение людей – что вы с капралом Россом и делали в этой проклятой воронке от снаряда. И если бы я был на вашем месте, я бы только гордился этой медалью.Я улыбнулся этому старому грубому крикуну. Старому? Он, вероятно, был всего года на три старше меня. Не то, чтобы это делало его моложе. Служил ли он в первую мировую войну? Ведь он тогда был ребенком, как и многие морские пехотинцы в то время.Так или иначе, но я протянул ему руку еще раз, и он ответил на мое рукопожатие.– Благодарю вас, сержант. Я ценю ваши слова. Он еще раз сдержанно улыбнулся мне и повернулся, чтобы уйти, когда я обратился к нему:– Сержант!– Рядовой?– Вы случайно не знаете, вернулся ли один мой приятель в город? Он находился со мной в одном окопе.– Вы имеете в виду рядового д'Анджело?По спине у меня опять пополз холодок – но уже не такой, как при разговоре с Кампанья.– Да, его. Он вернулся?Сержант кивнул:– Да. Он тоже храбрый молодой человек. Я вручил ему награду этим утром.– Я бы хотел повидаться с ним.Сержант улыбнулся.– Я могу дать вам его адрес, если хотите. * * * Д'Анджело жил с дядей и тетей в Кенсингтоне – маленькой итальянской общине в дальнем южном краю города. Я сел на иллинойский рейсовый поезд, который проходил мимо пульмановского завода, где прежде работал мой отец, и локомотивного завода; оба завода теперь работали на войну и входили в список Элиота как потенциально опасные в отношении венерических болезней. Когда поезд проехал Сто третью улицу, я увидел дым сталеплавильных печей. Сидя в поезде, я думал о профсоюзах, о том, что профсоюзы значили для моего отца, чем для него была сама идея подобных союзов, и о том, что эта идея все еще была неплоха, но ее извратили, превратили в чистое надувательство такие жадные мерзавцы, как Биофф, Браун, Дин, Нитти, Рикка, Кампанья и всякие там Капоне. Неужели мы – д'Анджело, Барни, я – боролись за это?В начале пятого я вышел из поезда на Сто пятнадцатой улице. Я перешел улицу, где несносный запах краски с завода Шверина Вильямса перемешивался непостижимым образом с одуряющим ароматом специй из многочисленных итальянских ресторанчиков. Я оказался на Кенсингтон-авеню – широкой, просторной улице, которая дала название всей общине. Этот необычный район, состоящий из четырех кварталов, был настоящим оазисом между шведским и польским районами; в нем даже была собственная церковь.Кенсингтон – итальянский район – был единственным в Чикаго, которого почти не коснулась мафия.Первый этаж маленького трехэтажного кирпичного домика был занят бакалейной лавкой. На лестничной площадке второго этажа была единственная дверь без номера, я постучал.– Секундочку! – раздался крик за дверью. Женский крик. Дверь отворилась. За ней стояла стройная смуглая привлекательная девушка лет двадцати. Она была в рабочем комбинезоне, подчеркивавшем ее формы, а на голове ее была косынка, завязанная спереди узлом – в стиле тетушки Джемимы.– Чем могу помочь? – спросила она довольно сердито, загораживая своим стройным телом дверной проем. Прядь волос, выбивающаяся из-под платка, была мокрой от пота, а лицо местами было запачкано.– Моя фамилия – Геллер. Я друг рядового д'Анджело.Девушка вспыхнула. Отступив от двери, она жестом пригласила меня войти.– Натан Геллер, конечно. Вы – друг Тони. Он нам рассказывал о вас. И в газетах мы о вас читали.Я вошел в маленькую гостиную. Мебель была красивой, но ее было немного: пышная софа, несколько стульев, радиола... На стенах висели католические иконы.Указав на свой комбинезон и платок, она широко улыбнулась. Ее зубы были очень белыми, а глаза – очень карими.– Извините. Я только что с работы на Пульмане.Я улыбнулся ей.– Роза-штамповщица?– Мария-электросварщица. Хотите увидеть моего брата?Казалось, что она одновременно полна надежды и грусти.– Конечно. Значит, он здесь?– Да. Конечно. – Мне показалось, что она удивлена. – Мы же находимся рядом с общиной Роуз-ленд. – Так называлась больница примерно в миле отсюда. Она продолжала: – Думаю, ваша компания может немного помочь Тони.Она подошла ближе: от нее пахнуло потом – потом после хорошей, честной работы. Мне нравился ее запах. Она была, по сути, хорошеньким ребенком, и если бы я не пришел сюда выяснить кое-что о причастности ее брата к убийству, я, возможно, попросил бы ее номер телефона: до этого я никогда не встречался с электросварщицей. Или с сестрой убийцы, вспомнил я.– Д'Анджело слегка не в себе? – спросил я. Я никак не мог заставить себя называть его Тони – не знаю, почему.Она стояла очень близко от меня.– Тони был чертовски расстроен. С ним все было в порядке, когда он вернулся домой. Мы были приятно удивлены тем, что у него такое хорошее настроение, учитывая, что ему пришлось пережить. Но когда он утром увидел газету...– Убийство Эстелл Карей?Девушка грустно кивнула.– Он не перестает плакать. Не говорите ему, что я вам рассказала.– Послушайте, Мария. Могу кое-что подсказать вам. В ее квартире были обнаружены письма и некоторые вещи вашего брата.Она напряглась.– Серьезно?– Они еще не связали все это с... Тони. Но они сделают это. Копы и репортеры будут кружить вокруг.– О Господи! Что же нам делать?Я пожал плечами.– Может, он побудет где-нибудь еще, пока все уляжется. Я не предлагаю вам спрятать его от полиции, но вы сможете уберечь его от репортеров.Она кивнула.– Конечно. Спасибо вам.– Конечно. Я считаю, что вас надо предупредить. И ваших дядю и тетю, которые живут внизу. Мария снова улыбнулась. Приятная улыбка.– Вы хорошо поступили.Не очень-то хорошо. Я пришел сюда, чтобы посмотреть в глаза моему однополчанину и поговорить с ним об убийстве. О двух убийствах.Но я должен был сделать это – предупредить его. И мне понравилась улыбка его сестры.Я отведу вас к нему, – предложила Мария.– Нет. Просто покажите мне дорогу.– Хорошо. К тому же мне надо принять ванну.Мне не хотелось думать о том, как она принимает ванну. У меня были другие дела.Мария указала на коридор, куда выходили двери спален; в конце коридора была маленькая кухня, в которой теснились шкаф, стол и раковина. Слева по коридору была спальня.– Спальня д'Анджело, – пояснила Мария. Но я обнаружил его на веранде за кухней. Там было прохладно. Д'Анджело сидел за карточным столиком повернувшись лицом к окну, и смотрел на улицу. Он раскладывал пасьянс, но не закончил этого занятия, и у него был такой вид, словно он сидел перед едой и не испытывал чувства голода.– Привет, д'Анджело.Он медленно повернулся и посмотрел на меня.Его глаза ввалились, лицо осунулось, как у морских пехотинцев Первой дивизии, которых мы сменили на Острове. Измученные пугала встретили нас, когда мы сошли с корабля Хиггинса на берег. Только д'Анджело выглядел еще хуже. Он всегда был худой, как жердь, только теперь эта жердь совсем пересохла. Его глаза помертвели.Но что-то в них ожило, когда он узнал меня.– Геллер, – сказал он, слегка улыбнувшись. Я подошел к карточному столику и сел рядом с ним. Просто посмотрев на него, я понял, что он не убивал Эстелл. Другое дело – Монок.– Мне очень жаль твою девушку, – произнес я.– Черт! – проговорил он. Его глаза были полны слез. – Черт! – Он потянулся к пачке «Лакиз», лежавшей на столике, вытряхнул сигарету и нервно прикурил ее от видавшей виды серебряной зажигалки «Зиппо», которую он достал из кармана своей клетчатой рубашки.– Ты не представляешь, каково это – вернуться домой и узнать, что твоя девушка умерла, твоя чертова девушка умерла... Убита! Ее пытали...Я ничего не сказал.– Хочешь сигарету? – спросил д'Анджело.– Да, – ответил я. Он прикурил мне сигарету от своей – больничная привычка – и дал мне. Я втянул дым в легкие и почувствовал себя, к моему удивлению, ожившим.– Что это за гребаный мир! – воскликнул он. – Возвращаешься домой после того, что мы там пережили, а кто-то убил твою чертову девушку! Чертову девушку! – Я понимал, что д'Анджело не хочет плакать при мне, но его убивало то, что он пытался держать слезы.– Продолжай, плачь, – сказал я ему. – Мы все это делаем.Д'Анджело прикрыл лицо рукой, и слезы покатились по его пальцам. Я отвернулся. И курил.– Кого я обманываю? – Он вытирал слезы на лице старательно, но все равно кое-где кожа осталась влажной. – У нее было полно мужиков. Мои друзья писали мне, что она то с одним гуляет, то с другим. Она любила деньги больше, чем любого мужчину.Это было правдой.Вдруг д'Анджело посмотрел на меня с любопытством.– А что ты там делал?– Что?– Я читал про тебя в газетах. Ты был там, в ее квартире, с копами.– Я просто знаком с детективом, который ведет это дело, вот и все. Совпадение. Он схватил мою руку.– Если ты что-то обнаружил, то должен мне сказать. Или если что-то слышал. Если я смогу добраться до подонков, которые сделали это с ней, я, клянусь, сверну их долбаные шеи! Как мог кто-то сделать это с такой красивой девушкой? – Он покачал головой. – Ах, Эстелл, Эстелл! Почему ты так любила эти проклятые деньги?– Помнится, в Сан-Диего, – сказал я, – ты рассказывал, что работал на Ники Дина в «Колони клаб». Ты там повстречался с ней?Д'Анджело кивнул.– Я работал там официантом. Старшим официантом. И иногда выполнял поручения Ники.– И как вы сошлись с Эстелл?– Я ей понравился. А она мне. Так бывает. Верно.– Я тоже был с ней знаком, – произнес я.– Правда?– Давным-давно.– Ты встречался с ней?– Да.– Ты... ты тоже любил ее. Геллер?– Давным-давно любил.– Тогда... наверное, ты знаешь, каково это вернуться домой и встретиться с чем-то похожим.– Мы одинаково это воспринимаем, дружище.– Мы на многое смотрим одинаково, не так ли. Геллер?Конечно, так и было. У нас у обоих были раны, которые никогда не затянутся.Я спросил:– Д'Анджело, как умер Монок?– О чем ты? Япошки убили его. А что же еще?– Ты видел, как это случилось?– Нет. Нет, я был в отключке. У меня было сильное кровотечение.– Да, знаю.Мы просидели вместе пару часов, немного говорили, но, в основном, курили. Как в той норе, когда мы смотрели на траву кунаи.Когда я вышел, его сестра встретила меня. На ней было свежее голубое платье с накрахмаленным белым воротничком, ее черные волосы блестели. Думаю, я ей понравился. И она понравилась мне. От нее пахло ароматным мылом.– Вы хорошо поступили, что пришли повидать его, – сказала Мария.– Я вернусь.– Буду рада.Я не был Чудесным Принцем, но здесь не хватало мужчин.Она проводила меня до улицы. Небо было багровым – сталеплавильные печи.– Доброй ночи, Мария.– Доброй ночи, мистер Геллер. Я не думал, что ее брат убил Монока, я не был уверен, но мое чутье говорило мне «нет».Я был уверен, что Д'Анджело вчера не убивал Эстелл. Он не мог этого сделать, ходя на одной ноге. 7 Таун-Холл-стейшн – массивное здание из выгоревшего красного кирпича, построенное на рубеже веков, занимало весь угол улиц Аддисон и Холстед. Оно находилось всего в трех кварталах от «квартиры смерти» (как образно называли это место газетчики) Эстелл и в двух шагах от тренировочного лагеря Армии спасения – забаррикадированного, обнесенного колючей проволокой лагеря для спасения душ.Чего нельзя сказать о Таун-Холл-стейшн, по ступенькам которого я поднимался; войдя в главный вход на Аддисон, я поднялся в большой зал ожидания. Был вечер пятницы, дела шли медленно – лишь несколько юнцов неуклюже сидели на твердых деревянных стульях, привалившись к стене в ожидании своих родителей. Они флиртовали с утомленной одинокой проституткой, которая подпиливала ногти и, видимо, ждала, пока ее сутенер, или адвокат, или еще кто-нибудь заберет ее отсюда. Я подошел к вялому сержанту-ирландцу лет пятидесяти, который сидел за билетной кассой и читал сводки о бегах, и он отправил меня наверх. Меня ждали. Сержант Донахью с лицом, похожим на бассета, проводил меня в маленькую комнату для допросов, где Друри, стоя, допрашивал сидящего Сонни Голдстоуна, партнера Ники Дина по «Колони клаб». Полицейская стенографистка в голубой форме сидела рядом с Голдстоуном и все записывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43