Элиот присоединился ко мне, уплатив по счету. Он был грустным, но не злым. Я чувствовал себя дураком.Извини, – сказал я.– Забудь об этом. Хочешь еще где-нибудь выпить пива?– Нет.– Может, подвезти тебя куда-нибудь? У меня есть машина, в гараже отеля. Правда, она, в основном стоит: у меня карточка "Е".Я коротко рассмеялся.– У тебя и у каждого политика в этом городе. Держу пари.– Для парня, который только что приехал из-за океана, – сказал Элиот, – ты все схватываешь на лету.– Но я же не первый раз в Чикаго.– Нет? Тогда, может, ты придумаешь, где бы мы могли выпить еще пива. Что скажешь?В конце концов я сказал «да», и мы отправились в коктейль-бар Барни. Брат Барни Бен обнял меня, хотя мы никогда не были с ним друзьями. Но я был последнее время рядом с его братом, поэтому, в некоторой степени, заменил ему его. Он только сегодня говорил с Барни, который звонил ему из Голливуда. Барни должен скоро вернуться, но Бен не знал точно, когда именно.Бар закрывался к часу ночи – еще одна дань военному времени, – но как сказал один мудрец: «Если ты не успел напиться к часу ночи, значит, ты не пробовал это сделать». Мы с Элиотом вышли на улицу; он отправился в свой отель «Ла Саль», а я пошел к себе домой.На самом деле я не был пьян. Я выпил всего лишь шесть или семь бутылок пива за весь вечер. Но вы поймете, что я выпил достаточно, чтобы почувствовать усталость. Вы поймете, что у меня был довольно длинный день и довольно дерьмовый, чтобы я не захотел спать.Но вместо этого я уселся за свой стол в одном нижнем белье при свете неоновых ламп, который проникал в мое окно. Я уткнулся в сложенные руки, как ребенок, который засыпает за столом, но я не спал. Я сидел и смотрел на свою сложенную раскладушку, на свежие простыни и одеяла, которые поджидали меня. Я спал на этой кровати столько раз, столько лет назад! Дженни. Луиза.Я нагнулся под стол, поискал и нащупал ключ, который прибил там давным-давно. Я вытащил его и сунул в нижний ящик. Там, ожидая меня, лежала бутылка рома и мой девятимиллиметровый пистолет. Они были перевязаны ремнём от кобуры. Я развязал их, оставил пистолет в кобуре на столе и отхлебнул рома, как будто в бутылке была шипучка.Но я все равно не мог уснуть. Я даже не мог думать о сне.Кто убил тебя, Эстелл?Д'Анджело, ты тоже вернулся? И тоже, как и я, ведешь свою войну у себя дома? Была ли Эстелл в списке погибших?Монок, кто убил тебя, дружище? Вокруг летят пули, Монок стонет, Барни кидает гранаты; Д'Анджело, ты где?Кто-то застонал.Я.Я выпрямился.Я заснул. На одно мгновение. Я весь взмок, как от лихорадки. Неоновые лампочки мигали перед глазами. Я выпрямился, меня зазнобило, и я подумал о том, смогу ли еще когда-нибудь уснуть и опять не вернуться мыслями в этот окоп. Я думал, смогу ли спокойно спать до того, когда узнаю, кто все-таки убил Монока.И Эстелл. В моем сознании они оказались связанными вместе. Не их смерти, а их убийства. И связывал их Д'Анджело.Кто-то постучал в дверь.Я взглянул на часы: был третий час.Я вытащил свой пистолет из кобуры.Подойдя к двери, открыл ее и направил пистолет в человека, который там стоял.Маленький человек, от которого пахло пудрой, одетый в костюм мужского фасона с большими плечами. Только это был не мужчина. Там стояла Салли, прижимая свою сумочку, как фиговый листок. Ее светлые кудри в беспорядке обрамляли ее лицо. Она была как ангел. А я стоял перед ней в нижнем белье, держа в руке пистолет. Она улыбнулась мне приветливо и грустно сказала:– Пожалуйста, не стреляй.Я уронил пистолет на пол, обнял ее и прижал к себе. Прижал к себе.– Элен, – прошептал я. – Элен. 5 На следующее утро шел снег, а неистовый ветер с озера гнал и кружил снежинки, делая обычный снегопад похожим на бурю. Я засунул руки поглубже в карманы, натянул шляпу. Я опустил голову вниз, и снежинки, похожие на осколки стекла, царапали лицо, пока я брел по улицам от железной дороги до помещения для гражданской панихиды, где должно было состояться прощание с Эстелл.Маленькая кладбищенская часовня была расположена в рабочей части делового района Лейквью. Пришло совсем немного народу. Я сжал руку плачущей матери Эстелл и обменялся рукопожатием со смущающимся отчимом девушки. Я прежде не видел их, но мать Эстелл помнила мое имя еще с того времени, когда Эстелл была девушкой, работавшей за прилавком в «Рикетте». В худом лице матери Эстелл угадывалась дерзкая красота девушки; у нее были такие же зеленые глаза, только мать Эстелл носила очки в тонкой оправе, и в ее глазах не было выражения алчности. Я пожал руку привлекательной брюнетке в меховой накидке – кузине Эстелл. Ставлю пять против десяти, что она тоже была одной из двадцати шести девушек.Вчерашние вечерние газеты и сегодняшние утренние были полны россказнями многочисленных поклонников о «королеве клуба», но ни один из этих поклонников так и не появился. Маленькая неприметная часовня заполнилась лишь на треть, и единственными мужчинами там оказались отчим Эстелл, распорядитель, босс Друри – шеф детективов Салливан – и я. Священника не было. Ее мать попыталась что-то сделать, но безуспешно: Эстелл хоронили в неосвященной земле. Явились полдюжины роскошных девиц в модных траурных платьях. Это были вечерние пташки, чья красота несколько меркла при дневном свете. Они плакали в платочки, или пытались припомнить, каково это – плакать. Те из них, которые все-таки выжали из себя слезы, жалели, мне кажется, себя, зная, что только благодаря Богу...Гроб из серого металла был, разумеется, закрыт. Ни один специалист не смог бы восстановить лицо. На гробе лежал простой букет орхидей. На карточке было написано: «Хорошему другу». Карточка не была подписана, и я решил, что это, без сомнения, работа Дина. Какой же он сентиментальный, этот Ники.Я стоял, смотрел на гроб и пытался представить, она там лежит. Эта хорошенькая, жадная, маленькая женщина. Но я не мог. Слез не было, хотя мне хотелось плакать... Ну ладно, я плакал прошлой ночью. Этого было достаточно. Пока, малышка.Распорядитель запер дверь часовни, чтобы преградить путь непогоде, но снег уже сделал свое дело. Отчим Эстелл подошел к небольшому возвышению и пробормотал несколько слов, которых, впрочем, почти не было слышно из-за сдавленных рыданий матери.Но вот пришло время переносить гроб на катафалк, и оказалось, что нести его некому. Распорядитель обратился ко мне и шефу Салливану, но нужно было шесть человек. С помощью зевак, которые мерзли на улице, – многие из них были профессиональными зеваками, проще говоря, репортерами, – мы перенесли Эстелл в катафалк, который, к слову сказать, имел карточку "С", что было обычным делом для автомобилей, занимающихся перевозками. Членам семьи помощница распорядителя помогла сесть в лимузин. Четыре автомобиля да катафалк – вот и вся траурная процессия. Через дорогу стоял черный лимузин с запотевшими стеклами и работающим мотором, однако он не присоединился к остальным машинам, когда они покинули кладбище Сент-Джозеф и скрылись в снегопаде. Но я не поехал с ними. Я стоял на дороге, а колючий снег царапал мое лицо.Одним из репортеров, помогавших нести гроб, был мой старый знакомый, Хэл Дэвис из «Ньюс». Его голова казалась слишком крупной для его тела, а яс-ные глаза на мальчишеском лице – ему было к пятидесяти, но выглядел он на тридцать пять – еще больше засветились, когда он узнал меня.– Ба, да это Геллер. Я, кажется, шел следом за вами. Надо же, у нее было столько мужчин, а пришлось просить посторонних, чтобы нести ее.Я толкнул его.Он повалился на снег, точнее, его задница повалилась, подняв снежную пыль. Но он не ударился. Он взглянул на меня; его честь пострадала больше всего Из уголка его рта слегка сочилась кровь.– За что?– Из принципа. Ты бы мог привыкнуть к этому за долгие годы.– Черт тебя возьми! Помоги мне встать.Я помог.Он отряхнулся от снега, причем сначала отряхнул пальто. Остальные репортеры, которые расходились с кладбища, посмеивались над неудачей Дэвиса. Он стряхнул свою шляпу.– Уж я напишу о тебе как-нибудь.Я еще раз толкнул его.Хэл поднял голову и обтер лицо.– Тебе не понравилась моя идея, да? Я еще раз помог ему.– Не говори больше ничего, ладно? Я могу ударить тебя.– Я попаду в яблочко, вытащив на свет историю твоей любви с Эстелл. Не делай этого! Я за все отвечу, Геллер, за все!– Убирайся, Дэвис.– Дьявол! Война изменила тебя. Что произошло с твоим чувством юмора? Я привык к тому, что на тебя можно положиться. Еще до того как ввели эти чертовы карточки.– Уходи.Хэл посмотрел на меня так, будто я был каким-то неведомым зверем, покачал головой, сунул руки в карманы пальто и пошел к своей машине. У него, конечно, тоже была карточка "С". Наверное, для перевозки лошадиного навоза, подумал я.Я перешел улицу и направился к железнодорожной станции. Но в это время дверь припаркованного лимузина приоткрылась, вышел шофер в форменной одежде и произнес:– Мистер Геллер, вы извините?Я ни разу не слышал, чтобы слово «извините» говорили в вопросительном смысле. Это прозвучало так, что я остановился и вернулся назад, несмотря на холод и снег.Шофер был бледным человеком около сорока пяти.У него был красный, знакомый с бутылкой нос – ужасно, что такой человек был шофером.Он произнес:– Мистер Вайман хотел бы поговорить с вами.– Кто? Ах да. Конечно.Шофер открыл заднюю дверь, и я сел в машину. Я увидел человека среднего роста, но могучего сложения лет пятидесяти пяти, в сером костюме и темном галстуке. Его аккуратно сложенное пальто лежало на соседнем сиденье. Он хмуро смотрел перед собой; на его лице были видны следы былой красоты.Это был Эрл Вайман, человек, который всего добивался сам, прошел путь от рабочего-строителя до президента компании по изготовлению металлических конструкций с офисом на фешенебельной Мичиган-авеню. Два года назад он со скандалом развелся со своей женой, которая говорила, что в деле замешана Эстелл Карей.Я сел, а Вайман, не глядя на меня, заговорил:– Может, вас подвезти до железнодорожной станции?– Конечно. Погода отвратительная, даже для короткой прогулки.Он постучал по стеклу, которое отгораживало нас от водителя, и машина тронулась. Мы рванули к станции на большой скорости.Вайман, все еще не глядя на меня, сказал:– Я займу у вас всего несколько минут, если вы позволите. Я хочу потолковать с вами, мистер Геллер.Я расстегнул пальто: было жарко. В машине работала печка.– Откуда вы меня знаете? Он улыбнулся.– Я бы мог сказать, что из газет. Ваше имя попадало туда. В последний раз, кажется, на днях. Да, вчера и сегодня утром. Но ваше участие в войне на Гуадалканале внушает... уважение. Вы, должно быть, храбрый молодой человек.– Я не такой уж храбрый, а молодость, как известно, проходит быстро.Он взглянул на меня. Его серые глаза покраснели. – Мудрое замечание, мистер Геллер.– Не совсем. Скорее, банальное. Эстелл рассказывала вам обо мне. Вот откуда вы меня знаете. Вайман медленно кивнул.– Эстелл доверяла вам. Я бы даже сказал она почти любила вас. Или, можно сказать, она была влюблена в вас однажды. Но так она могла любить кого угодно. Но, разумеется, больше всего она любила деньги.Он слегка преувеличивал, но я не мог спорить с ним.Я сказал:– Но и деньги любили ее. И вы ее любили. Вайман отвернулся от меня.– Я очень-очень ее любил, хотя эта любовь принесла мне мало хорошего. Она бывала очень жестокой... Нет, это нечестно. Она не была жадной. Она была такой... восприимчивой.– Да. Такой она и была. Что я могу сделать для вас, мистер Вайман?Он не ответил. По крайней мере, прямо.– Мне так стыдно за себя. Я приехал сюда, намереваясь пойти туда и проводить ее, но... я приехал сюда рано утром, чтобы разузнать кое-что. Все будет длиться еще несколько недель... Я вышел из лимузина, но потом стали собираться репортеры и я... я оказался трусом.Его голова упала вниз, он закрыл лицо руками и стал плакать.– Я был трусом. Малодушным трусом. Я так любил ее. И я не подошел, не смог подойти и...Я слегка передвинулся. Это был самый неудобный из всех лимузинов, на которых мне случалось ездить. Мешала не только жара, сиденья тоже были плохими.– Послушайте, мистер Вайман, – заговорил я. – Она умерла. Это не важно: пошли вы или нет, отдали ей последние почести или нет. Попрощайтесь с ней по-своему, как вам велит ваше сердце.Вайман вытер лицо резким движением, как будто только что заметил, что плачет. Потом он внезапно смутился и сказал:– Я... я бы хотел думать, что она знает, что я здесь сегодня. Что я... я сам пришел сюда, чтобы сказать ей последнее «прости». Что я любил, до сих пор люблю ее. Что она смотрит оттуда, сверху...Уж если Эстелл и смотрела откуда-то, то вовсе не из того места, о котором он говорил; если она и смотрела, то в этом месте было наверняка куда более жарко, чем здесь. Если она вообще попала куда-то.Вместо этого я сказал:– Конечно, мистер Вайман. Так и есть. Я уверен, на знает, что вы чувствуете. А теперь, м-м-м... следующий поезд отходит через десять минут. Что я могу для вас сделать?Он испытующе посмотрел на меня:– В газетах было написано, что вы одним из первых пришли к месту происшествия.– Верно.– А вы не осмотрелись в квартире? Вы помогали детективам осматривать вещи Эстелл?Я кивнул.– В некотором роде, да.– М-м-м, говорят, что были найдены личные вещи, письма от военных, фотографии, записная книжка, в ней было мое имя, хотя газеты не упоминали его. Пока что.– Да, я все это видел.Теперь он смотрел на меня пронзительно. Его серые глаза стали тревожными.– Вы видели что-нибудь еще?– Я видел саму Эстелл и различные предметы, которыми ее пытали.Вайман вздрогнул.– Я не об этом спрашиваю. В машине было, так жарко, что я вспотел; на улице снежная буря, а я потею.– Мистер Вайман, я сочувствую вашему горю, Разделяю его, но, черт возьми, не перейдете ли вы к делу?Он вздохнул.– Я понимаю, что вы расстроены. Надеюсь, вы сможете простить меня... Я не в себе сегодня, мистер Геллер. Это потрясло меня. Это...– Переходите к делу. Мне надо успеть на поезд.Вайман повернулся к запотевшему окну, словно хотел выглянуть наружу.– Вы видели красную книжку?– Красную книжку?Он уставился в запотевшее стекло.– С пряжкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43