Громче, пожалуйста. На какие деньги? Кто тебя будет кормить? Тот, кто сотворил женщину желтой, а попугая зеленым? Допустим. Стебель медленно истлевал в глазах и оставалось нечто, возносившее к солнечной слепоте, к светозарной тьме синевы: ни глаз, ни вещи, ни тела не оставалось во владении чувства, в сознании его восприятия. Не этой ли бесчувственности, исключавшей, вообще, какое бы то ни было понятие меры, сообразия, которым я был обязан жизнью с другими, равно как и представлениям, требующим, конечно, памяти, которая в свой черед требовала меня, как такового, то есть моего прошлого , ежемгновенного уже прошлого, меня , обладающего памятью... - не этой ли бесчуственности, открывавшейся во мне и мною для меня в иные минуты, я тяготел всю свою жизнь?
Все, что происходит, происходит не со мной. Перевести взгляд с чегонибудь привычного, бедного, обыкновенного, осязаемого, конкретного к тому, что в нем как бы заключено. И что так и будет неодолимо влечь к себе, превращаясь в неотступную и не воплощаемую ни в едином из известных мне образов мысль, и от чего мне, довольствуясь ею, несчетное число раз пытавшемуся ее высказать, предстоит умереть, и в чем я уверен, если смерть не станет ее разрешением, окончательным ее развоплощением, не требующим ни аналогий, ни отличения. До безконца восстанавливать, утраченное в этом зрении сознание. Таково задание.



Обольщением смысла мысль влекома к тебе, который
никогда не тот же, но и который собой простирается в то, что
всегда избегает своей природы, простираясь в дикой игре,
собирающей, словно разрозненное в движении,
будто крупицы жара, воспоминания, богов, праха.
Иссякает пчела в прибавлении меда, цель поражает стрелу,
протеиновый космос вновь являет себя
формой плодоносящей, ясностью взгляда. И дрожит тетива,
отдавая ее сердцевине дыма, золотясь золою
сухосумрачных жилстрок, стягивающих огонь с водою.
Как бы конца, бегущего стоп, предвкушение, -
помнишь у ног облако пробегало (и голова шла кругом),
будто раздаривая камням небо, календари. Им обучение и
силе небытия двойной - разлука, встреча,
если помыслить чтото,
и тотчас от него отказаться, чтобы в нем быть.
В пойме памяти пойман:
в наваждении этом берет начало желание, его первый росток,
рвущий покровы.
Они возводили огромные здания,
преуспевали в борении со смертью,
добивались отчетливости в некоторых построениях рассудка -
и я любил это. Разве не магма будущего (одета корою истории)
жадно искала место, чтобы в себе появиться. Разве не этого
воспоминание вписано в отсутствие каждой молекулы,
в ее грядущее, в ее угрозу? Мы видим то, что мы видим.
Однако то, что отрадно в начале книги, противно становится
ее же помыслу.
Отказываешься даже от образа острова.
Что означает древнее ? Повествование это удачно вполне,
и не вижу причины, чтобы не упоминать порою об этом.
Восковое безумие слуха. Есть ли о чем сожалеть?
Привычное - до свиста гортанью стиснутый воздух,
жила на шее, Сириус над соседней крышей,
телеэкран через двор напротив и человеческая рука,
совпадающая со своей тенью,
подрагивающая в силу законов сна.

q
Сухие молнии в луковой шелухе света. Ключ поворачивается в замке: две фигурки размахивая руками - ни слова не доносится - топчутся на дороге и разум избирает из возможного: приближение. Высказывание не предшествует, но последует претворению в тесноте ряда, где речь - пустота, постигаемая через форму. Тело флейты представляет собой устройство, не препятствующее течению ветра. Наши тела вмурованы в измерения, словно кувшины в стены соборов. Ключ поворачивается в замке. В простоте удачи наука дерна непроницаема ни стопе, ни солнцу. Прежде, чем провести линию в нужную сторону, следует сделать легкое движение в противоположную сторону. Все понятно. Нет ничего непонятного. Разве непонятно, что в свете сухих молний две фигурки, размахивая руками, топчутся на дороге, и ключ поворачивается в замке? Крупная соль солнца на снегу. Сколько раз мне приходилось писать об отделении листа от дерева, о падении. Еще не заткано. Стыд не позволяет писать стихи . Видимый мир поддается описанию только при помощи невидимых структур, т. е. лишенных наглядности. Речь (форма) постигаемая через ничто. Докажи, что то, что ты пишешь, необходимо. Именно - обходимо. В огибании, в обходе обхода обучение косвенности, возвращающей к абстрактному миру бормотания. Пространство поэтического языка определяется временем испарения смысла. Но здесь мы оборачивались и: на фотографии - мост, рвущиеся из рук зонты. Скорость, воцарение неподвижности. Я видел кости мертвых царей, проплывающих в земле, словно птицы на юг, в перепончатые зеркала. Кварцевые образования, инкрустированные киноварными и нефритовыми вкраплениями. Цапля в сгустке лампы. Третье дано. Свалка уничтожает оппозицию природа/культура, и наполовину облетевший кипрей так же непроницаем и темен, как и вросшее в грязь разбитое колесо. Небо одно и то же в нескончаемом истечении цвета. Необходимо сравниться в собственной несущественности с тем, что содержит в себе простейшее действие. Непонятного нет ничего. Начинать, впрочем, необходимо с другого. Естественна ли весть оголенного звука,
ускоренного метром дыхания?


Казнь виноградной лозы знаменует начало
следующей по счету утопии - продолжение мечты о странах,
где никогда не садится солнце. Каждое слово
тесно облегает рот изнутри. Льдом. Дыхание.
Или же ты был рожден, или же только: воспоминание.
Насекомое принимает за рай
огонь, уловленный стекла глубокой ладонью, - цветущая
восхитительно рана пламени.
Выходит тебя возвращает то, что
казалось, уже безвозвратно утрачено?
Каллиграфия ветра в плодоношении почв.
Пасмурны ливни, не проливаясь. Воздушной персти
искристое волнение, словно незримый орнамент смятения
избавляет пространство от строго направленной силы. Ничто
не содержит умысла. Нечто прозрачнее, чем значение,
под стать детскому телу, изъятому из рода и времени. Боли
виток начат черенком ожидания. Рассмотрения. Так
прирученье идет, росток за ростком вживляясь в сознание -
восторга усик, виясь, напыляясь, его настигает, чтобы
лозой лукавой кануть в необожженную глину -
русла, пропорции, сопряжения... -
тканью волнуясь проблесков столь краткосрочных,
что называем, не обинуясь, судьбой , продолжая себя создавать
в углах пристальных, квадратах ночи, кругах зрачка,
в переливах гласных, бормотания. Контуры тени.
Дети, как странствие по дорогам из мела после полуночи.
Обучают владению звуком, росы равновесию на паутинах,
которое должно быть впитано телом: не торопись, произносят.
Отвяжи свою память. Осторожность - вот начало этой
бамбуковой дудки в сопряжении скважин, но
прежде ослепнуть руками, чтобы порога достичь,
где ко встрече готовы воздух уже отраженный
и выдох восставший.
Важен и угол. Именно в нем затаилась некая участь,
отнюдь не земная или корней, уходящих в нее, подспудно
лелеющих прозябание стеблей - совершенно иная,
принадлежащая миру взвешенной пыли в холоде множеств, - та,
что принимает в жертву отбросы, исцеляя от ужаса.
Вообрази, что с ивовой веткой воду ты ищешь,
и постепенно уходишь под землю, но ничего не меняется. Небо
в его несвершеньи попрежнему рот муравьиный твой полнит,
ливнем подкожным впиваясь
капель, успевших иссякнуть. Шейная жила... тут терпеливо
странствует ночь - не ты ли сам говорил, что любовники любят
к ней прикасаться, как бы испытуя привязи крепость, -
календарный рисунок растрачен.
Так корень, опустошенный развитием, развязан в просторе,
завиток сверхтяжелого времени, превзошедший деление слиток
в скаредном протекании сита. Темный
трепет строения. Прекращая усилия, они бесполезны.
Деревянную дудку рядом с собой положи. Больше не трогай.
Пусть первый звук, извлеченный сегодня
так и останется первым.
Ничего не утрачено. Помни. Но что?



Да, это происходит на берегу залива, на берегу горы.
На берегу руки. И это происходит со мной,
извлекавшим некогда цену из целого.
Песчаные детские грядки топологической западней
неподвижно вихрятся на дне окаменевших зарослей,
где, как бы не нашедшие впору лица,
конструкции хрупкие дремлют,
не являя себя покуда ни ликованию, ни меланхолии,
подобно маскам изогнутым, наподобие удара подковы.
Ожидаешь прилива. Гребень его
расчешет мокрые косы песка, выплетет тернии нефти;
ожидаешь навыка отвыкания. Купель мотыльков
раскаляется добела, расширяя зрачки кислорода, будто пар
керосиновой лампы, -
раскачивается в дознании
с веками, срезанными до первого мига бессонницы
(меня записывали скрупулезные сны на гибкие
серебристые диски, которыми, растороченными на нити,
сшивали переломы блистающих чисел),
где она гаснет в перспективе - когда , сменяющих
друг друга в графе эвклидовых равенств.
Ряд преступлений вновь образует свод непререкаемых правил.
В воде отражается небо, в небе вода,
лестница уходит в оба конца. Условие - отыскать место,
куда вписывается душа или же начало
затаившегося отражения.
Побудем еще немного (просьба усилена междометием) -
в раю одичавших вещей, из забытья вырванных когтем
полночного солнца
(этот пример пригоден вполне
для прояснения природы метафоры),
присвоенного, изведенного этой строкой,
пористой, как губка аориста, в которой скапливаются не года, -
ни для кого оседающий опыт, совлекающий в фокус всегда
полынную распрю встречи.
Но меня никогда не интересовали слова...
Ни то, кем были сказаны, ни - произнесутся ли впредь.
Пожалуй, только одно, что из безмолвия их вереницей изводит.
Неужто так просто устройство? Встроены в J ,
сотящей пред А , связующий с Я ,
расположенном в рядне основы, запуская колесо алфавита.
Праща. Опора направлению линейной исповеди.


q
В периодическом возвращении мысли к смерти нет ничего экстатического. Каково прошлое единицы? Отрекаясь слой за слоем от наставлений речи и ее сомнительных утешений, удается понять: - благо? зло? дерево? эллипсис? - недоговариваемость поэтического договорадоговоренности, договариваемости между силой и автобиографией . Между чадом Стикса и чудом маятника. О возвышении голоса. О преддверии речи, - уносящей по мере явления от горизонта, к которому непреложно стремится мысль: разнонаправленность в одновременности. Есть только предложение, преступающее предел. Им, вознамерившимся к - свершению, ныне за ненасыщаемый голод деталей... Траектория каждой подробности. Воображение есть непереходное действие предвосхищения, область великолепных абстракций. Утешения нет. Летящий в комнаты снег и мост, ветер, вырывающий из пальцев страницы (было - зонты, исписанные буквами цифр). В оцепенении каждая вещь, длящаяся победоносно мимо. Но язык, скорее, не обнаруживаемая пустота, исполненная служением , явленная через написание в пространстве эллипсиса (чтения) - графии, желания. Раскрывающее себя, как мигвек разделения. Из своего окна: ветер гнал алый лоскут настурции,. как если бы сквозь ладонь смотреть в зенит.
Слой за слоем, когда я избирается, как нить, на которую нижутся изолированные фрагменты. Действие как вещь. Мертвая вещь, как мертвое время, или - эротизм песка, множественного в едином. Машина, двое в ее оболочке, остаток - скорость, извне втекающая в скорлупу, создающая ее тело, облекающая обоих, яйцо, блуждающее во вселенной, заключившее близнецов в тесноту ряда. Дерево в окне поезда исчезает, не трогая более игрой с законами оптики - зрение есть процесс описания, совпадающий или не совпадающий с предзнаньем, как нить с иглой. Я устаю, и усталость несет ясность взгляду. Как называется то, что я делаю? - спрашивает она. - Когда я веду рукой по твоей коже. Прикасаюсь ли я к тебе с тем, чтобы ощутить свою ладонь? Или же для того, чтобы воочию, еще раз попытаться уловить постоянно ускользающее в прикосновении различие между тобой и мной? Привлекаю ли тебя? - спрашивает - Отталкиваю? Только лишь предложение? Впитываю ли руками? Или же руки хотят сомкнуться там, в тебе, за тобою, где ты - до тебя; чтобы встретить твое еще совершенно чистое желание раньше, чем твой мозг, этот сад кортексов вне пространства, откликнется световой метелью и не скроет мой рот под накипью серебра - каждая частица зеркало, в котором собрано мое (его/ее) тело, вспыхивающее безразличием, но и в стоне продолжаешь помнить, как по краю сознания добираешься до его же конца... Однако я толькотолько миновала твой локоть, и ты толькотолько оборачиваешься ко мне, думая о влаге, которая встретит тебя в моем прикосновении. Это ли ты хотел слышать? Конец цитаты. В доме, окна которого были коричневы от тумана и солнц, на полу хрустели пустые пчелы. Самодостаточность световидного шара. Иногда, словно холм. Или возвращение к ночи наощупь любовников - но сейчас мне более по душе, когда мы с тобой оба вытянуты на боку - будто я тебя окликаю во сне, разорвав паутину подобий и времени. В сорок (раньше) лет телесность меняет масштабы. Утрата прозрачности. Смена сезонов. Мне нечего сказать, ты все это знаешь. Как хорошо известна мне эта фраза!
Не об этом ли прямая речь как таковая? Проясняет, будучи нескончаемо темной между молчанием и речью. И все же, иногда так тихи, как фотографии, создающие нас, в письме исключая из.



Однажды но так
же как это
проходит
угол
тонким ростком формулы
косвенный блик
для названия иного
чрезмерно имена
именования
или обмен
или же мало
но так же как это было
затем переход
однажды
другая позиция
лежать либо стоять
но лежать вверх лицом
покачиваясь
камыши
как будто не существует
снег заносит
решето рта травы решето
глины размеры
голубиный булыжник



проселок пни и проселок
ржавчина единственного звука
многозначительность
как их много око за око
знак за знак
за глаз
глас оглушение придыхание
слепни ослепшие солнца
формула
после прежде
морщины как
возникнуть, чтобы дышать
дребезжание электрического сгорания
паутина
проселок нож ожил
горизонтально река
оставляя его одного
инфинитив и братья головы
в венках
коровы
чавкающее
но змея весенняя ветвь
без хруста пристально
воды безглазая музыка черное
это цветы
праведность меловой дороги
сукровица



СНОВИДЕНИЯ СТЕН
Однако, это приближение ночи и движения,
избежавшее семиологического понимания,
будет произведено критическим письмом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10