Кто пишет так же хорошо, как и рассказывает. И у кого такая острая память, что ему достаточно услышать сагу или предание один-единственный раз, чтобы запомнить и затем уже самому рассказывать ее. Кто знает все правила стихосложения и умеет ими пользоваться, кто готов взяться за любую форму песни и сделать ее такой сложной, что ни один из скальдов не сможет с ним тягаться. Он подобен королю и имеет почти равную с ним власть.
— А какое отношение все это имеет к песням Хьяртана? — спрашивает она.
— Хьяртан не оллам и не филид, и я бы даже не стал называть его скальдом, так плохо он складывает стихи. Но ему известно много чужих вис и песен, и большинство из них очень хорошие. Они могут показаться простыми человеку, привыкшему к более сложному стихосложению, но они искренни и талантливы. Они захватывают и впечатляют, как, например, украшенный резьбой форштевень — своими изощренными узорами и устрашающей красотой, крещенной в море и крови.
Я обрываю сам себя — я слишком поддался настроению.
— Простите, — говорю я. — Мне надо молчать, а не говорить.
— Я сама просила тебя говорить. И мне бы очень хотелось услышать песнь твоей страны, которую ты сам считаешь хорошей.
— В песнях часто встречаются разные виды рифм, и размер стиха все время меняется. Мне трудно это перевести. Вернее, просто невозможно.
— Тогда скажи вису на своем родном языке!
Я выбираю одну из вис, не слишком сложную:

Tonn tuli
Ocus in di athbe ain;
In tabair tonn tuli dit
Berid tonn athfe as do laim.

— В твоем исполнении это напоминает прибой, — задумчиво говорит она. — А рифмы бьются друг о друга, как кипящие волны. О чем говорится в этой висе?
Я удивлен и через некоторое время отвечаю:

Бьется в берег волна,
Время прилива настало,
Смоет вода следы на песке,
В море отступит внезапно.
Мы молчим.
— Вы хотели рассказать мне о королеве Астрид, — напоминаю я.
Она повторяет:
— Да, о королеве Астрид.
И замолкает.
— Но на этот раз все мы, кто был там, добавили свои замечания к повествованию королевы Астрид.
Она опять на секунду умолкает, а затем решительно продолжает:
— Ты думаешь, я должна рассказать и об этом тоже?
— Да, если это имело значение для королевы Астрид. Но тогда, наверное, вам надо начать с того, кто был сегодня в усадьбе королевы.
— Рудольф и я. И еще один человек. Астрид хотела, чтобы ее приемный брат Эгиль Эмундссон из Скары тоже присутствовал при ее рассказе.
Она улыбается:
— У меня нет памяти оллама, но кажется, королева Астрид начала свой рассказ так:
— Норны определяют нашу судьбу, говорили мудрецы. Норны прядут нити наших судеб.

Кто эти норны,
Что могут прийти К женам рожающим?—
спрашивает Сигурд дракона Фафнира, нанеся ему смертельную рану, и умирающий Фафнир отвечает:

Различны рождением Норны, я знаю —
Их род не единый.
Норны, прядущие нить моей судьбы, были человеческого рода, и нити их были из ненависти.
Первой была Сигрид, моя бабка по отцу.
Сигрид Гордая была первый раз замужем за конунгом Эйриком Победоносным. У них был сын — будущий шведский конунг Олав Шведский. Конунг Эйрик умер, когда Сигрид была еще совсем молода и красива. Она привлекала внимание мужчин. Не меньше были они заинтересованы и в ее богатстве. Не долго пролежал конунг Эйрик в своем кургане, как к его жене уже устремились сваты. Их было так много, что скоро они надоели Сигрид. Часто они были очень назойливы, и в конце концов Сигрид разозлилась. Она напоила двух своих женихов и сожгла их вместе со свитой в одном старом доме у себя на усадьбе. После этого ей и дали прозвище Гордая.
Одним из сожженных женихов был конунг Харальд Гренландец. Харальд был женат на Асте дочери Гудбранда, и она была в то время беременна. Харальд решил бросить ее ради Сигрид. Аста родила сына Олава, которого сейчас называют Святым. Вторым мужем Асты был Сигурд Свинья. Аста была второй из норн, что пряла мою судьбу.
Она была гордой женщиной и никогда не простила Харальду Гренландцу измены. Но не могла она простить и Сигрид Гордой, которая насмеялась над отцом ее сына и убила его. Эти две ненависти жгли и мучали ее, они зажали ее в клещи, как зажимают корабли во время битвы. С самых малых лет воспитывала она ненависть к отцу в душе сына. И никогда не упускала случая напомнить, что Олав должен отомстить за смерть Харальда Гренландца. Он должен стать великим конунгом и отомстить потомкам Сигрид Гордой.
Но я хочу рассказать о Сигрид. Скоро после смерти Харальда Гренландца у нее появился жених, который ей очень понравился. Это был Олав Трюгвассон, конунг Норвегии. Но когда Сигрид отказалась принять христианство, конунг ударил ее по лицу перчаткой и назвал языческой сукой. Та пощечина всегда горела на щеке Сигрид.
Потом она вышла замуж за датского конунга Свейна Вилобородого. И изо всех сил стала настраивать мужа и сына против Олава Трюгвассона, пока не добилась своего. Что случилось, известно всем. Датский и шведский конунги объединились с Эйриком ярлом и вступили в битву с Олавом Трювассоном у Свёльда. Олав Трюгвассон проиграл то сражение и бросился с корабля в море. Говорят, что он утонул.
А теперь я подошла к третьей норне — Ингебьёрг, сестре Олава Трюгвассона.
Она была замужем за Рёгнвальдом ярлом и жила в Скаре. Рёгнвальд ярл поддерживал Олава Шведского, но Ингебьёрг никогда не смогла забыть о том, что он убил ее брата. Она постоянно мечтала о мести.
Вот три норны, что пряли нити моей судьбы. Мне вспомнились слова одной песни:

Так нить судьбы
Пряли усердно,
Что содрогнулись
В Браланде стены;
Нить золотую
Свили и к небу —
К палатам луны —
Ее привязали.
На восток и на запад
Концы протянул и,
Конунга земли
Нитью отметили;
К северу бросила
Нерп сестра
Нить, во владенье
Север отдав ему.
Я родилась в год битвы при Свёльде.
Мою мать звали Эдла, она была дочерью вендийского ярла, ее взяли в плен и сделали наложницей Олава Шведского. Она родила ему двоих детей — Эмунда, который правит сейчас в Свитьоде, и меня. И она научила нас ненавидеть отца прежде, чем мы узнали, что такое ненависть.
Когда конунг женился, королева уговорила его отослать Эдлу. Мы остались с отцом. Королева ненавидела нас так же, как любила собственных детей. У них с конунгом Олавом были дочь Ингигерд, почти ровесница мне, и сын Якоб, которого потом прозвали Энунд Якоб.
Отец никогда не защищал нас. Он вообще всегда уступал, когда встречался с сильной волей. Но если ему и не хватало силы, то уж в избытке были в его характере ярость и жестокость. Мы с Эмундом почти также боялись его, как и королеву. Когда его наконец уговорили отослать нас, мы не плакали, а были рады. В то время мне было десять зим, а Эмунду — двенадцать. Брата отослали к родственникам матери, а меня — в Скару, к другому Эмунду — Эмунду Эгильссону, который и воспитал меня.
У него мне было хорошо.
В Скаре я познакомилась с Рёгнвальдом ярлом и его женой Ингебьёрг.
Ингебьёрг очень обрадовалась, когда поняла, что я ненавижу своего отца. Она хорошо относилась ко мне и часто разговаривала со мной. Она всячески старалась напомнить мне, как плохо отец обошелся с матерью и братом.
Моя мачеха, королева, умерла, когда мне исполнилось шестнадцать зим.
После ее смерти отец часто присылал за мной, и мы очень подружились с моей сводной сестрой Ингигерд.
Ингебьёрг, жена Рёгнвальда ярла, все время подговаривала меня восстановить сестру против отца, и это оказалось совсем не сложно. Никто бы не смог чувствовать любовь к этому вспыльчивому и неуправляемому человеку.
В усадьбе отца я встретила Оттара Черного. Он был исландцем, с черными волосами и жгучими черными глазами. Оттар владел искусством поэзии, и когда он говорил свои висы, не заслушаться его было просто невозможно.
Астрид замолчала и отпила из рога; она часто так делала во время рассказа. Но на этот раз ее сводный брат Эгиль Эмундссон не выдержал. Он сейчас лагманн, судья-старейшина, как и его отец. Астрид очень хотела, чтобы он присутствовал при ее рассказе.
— Не кажется ли тебе, Астрид, — сказал он, — что ты будешь рассказывать лучше, если не будешь так часто пить из рога?
— Тебя позвали не для того, чтобы ты делал мне замечания, — резко ответила королева и продолжила:
— Нет никакого смысла скрывать сейчас, что мы со скальдом Оттаром любили друг друга. Но мы знали, что о браке не может быть и речи. Нам удалось только несколько раз тайно встретиться. Он обнимал меня и нежно гладил лицо.
Но однажды он прошептал:
— Астрид, мы не должны больше встречаться. Я не выдержу.
— Ты боишься моего отца? — спросила я.
— Нет, — ответил он. — Я боюсь самого себя.
Он крепко обнял меня и прижал к себе, а потом внезапно оттолкнул.
— Уходи! — сказал он. — Или я испорчу жизнь нам обоим.
— Ты уверен? — спросила я.
— Да. Тебе найдут достойного тебя жениха. И я прошу Бога, чтобы твой будущий муж так же сильно любил тебя, как и я.
Он остановился, помолчал и быстро добавил:
— Я хочу сказать одну вещь, которую ты должна запомнить на всю жизнь. Никто не сможет полюбить тебя больше, чем Оттар.
Я была молода и глупа, а он разбудил во мне новые чувства. Я обвила руками его шею.
— Откуда мне знать, что ты говоришь правду?
Он схватил меня за руки и отстранил.
— Я бы мог уговорить тебя бежать со мной. Я этого не делаю. И когда-нибудь ты поймешь, что это лучшее доказательство моей любви.
— Хорошо, тогда из любви ко мне сложи песнь в мою честь, ведь ты сочиняешь хвалебные драпы конунгам за вознаграждение. Если сочинишь такую песню, я поверю в твою любовь.
Оттар внимательно посмотрел на меня.
— Пусть будет так. Я сочиню песнь, хотя я и знаю, что это может стоить мне головы. Твой отец убьет меня, если узнает, что я сложил стихи о его дочери.
Оттар сдержал слово. Когда он произнес свою песнь, мы были вдвоем. При звуке его стихов смолкли птицы, утих ветер и даже журчанье ручейка стало тише. А голос Оттара все звучал, полный нежности и тоски, завораживая все вокруг.
Мы думали, что больше нас никто не слышит, И только намного позже мы поняли, что уши есть и у леса.
Она умолкла, и тут раздался резкий голос Рудольфа:
— Королева, вы хотели рассказывать об Олаве Святом, а не о собственных грехах молодости.
— Услышите вы и о конунге Олаве, — усмехнулась Астрид, — Скоро наступит и его черед. И она продолжала:
— Уже в те времена между Олавом Харальдссоном и моим отцом не было согласия.
А после сражения у Свёльда отец вообще смотрел на Норвегию как на свою вотчину. Но Олав Харальдссон стал конунгом Норвегии, и когда люди отца явились в страну, бонды сказали, что ничего не будут платить, и отправили их к Олаву. Бонды уже один раз заплатили дань Олаву и не собирались больше никому платить. Олав Харальдссон захватил людей отца и повесил. А затем принялся разбойничать на границах с Ёталандом. Отец был в ярости, что какой-то мелкий хёвдинг, как он сказал, смеет так нагло вести себя.
В этом противоборстве Рёгнвальд ярл оказался между двух огней. Ингебьёрг тут же воспользовалась этим и уговорила мужа поддержать Олава Харальдссона.
Война между конунгами затянулась, и люди стали выражать свое неудовольствие. Однажды конюший Олава Харальдссона осмелился рассказать ему об этом. Конунг страшно разозлился и посоветовал конюшему самому отправиться в Швецию и заключить мир, если он считает это таким легким делом. Бьёрн — а так звали конюшего — возразил, что вряд ли вернется живым из этой поездки.
В дружине норвежского конунга был один исландец по имени Хьялти Бородатый. Он дружил с Бьёрном Конюшим и предложил поехать с ним. Хьялти считал, что шведы скорее послушают исландца, чем норвежца.
Так и было сделано. Они отправились с дружиной в Ёталанд. Они остановились и у нас, в Скаре, и Ингебьёрг очень хорошо их принимала, особенно после того, как услышала о цели поездки. Она часто беседовала с ними обоими, особенно с Хьялти. И скоро поняла, что нашла умного и хитрого союзника.
Хьялти много ездил и умел разговаривать с королями. Он умел добиваться, чего хотел, и сохранять голову на плечах. И мог заговорить любого. Его родичи служили скальдами при дворах большинства северных конунгов. Он знал обоих скальдов моего отца.
В Скаре дело обсудили серьезно и попросили совета у ярла. В итоге к отцу отправился один Хьялти. Бьёрн с легкостью согласился остаться с Скаре. С собой исландец увез письма от Ингебьёрг к моей сводной сестре.
А ярл со своей женой продолжали тайную игру, виделись с нужными людьми и разговаривали с ними.
Ничего этого не было известно Олаву Шведскому. И поэтому происшедшее на тинге в Уппсале было для него полной неожиданностью. Эта было на вторую зиму правления Олава Харальдссона.
Бьерн Конюший приехал на тинг в дружине Рёгнвальда ярла. И в первый же день по приезду на общем собрании он встал в полный рост и крикнул, что норвежский конунг послал его с предложением установить старые границы между государствами, как это было в прежние времена.
Олав Шведский заорал, чтобы Бьёрн заткнулся.
Но тут встал Рёгнвальд ярл и поддержал Бьёрна. Он сказал, что при нынешних порядках больше всего страдают бонды. И еще он предложил отдать дочь шведского конунга Ингигерд в жены Олаву Харальдссону, чтобы закрепить договор. Кроме того, сказал ярл, сама королевская дочь ничего не имеет против этого брака.
Олав Шведский просто взбесился. Он кричал, что за этими кознями может стоять только один человек — сестра Олава Харальдссона Ингебьёрг, и что ярлу стоило выбрать себе жену получше.
Тогда встал Торгни лагманн и так хорошо выступил в защиту бондов, что все его очень внимательно слушали. Он обещал Олаву Харальдссону Ингигерд в жены и предлагал заключить мир. Он договорился также о месте и времени следующей встречи и условиях женитьбы.
Так получилось, что Бьёрн и Хьялти вернулись к норвежскому конунгу с результатом, о котором никто и мечтать не мог. Олав Шведский, родной сын Сигрид Гордой, признал право Олава Харальдссона на норвежский престол, согласился отдать ему дочь в жены и признал его тем самым равным себе по рождению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29