купить гигиенический душ со смесителем скрытого монтажа
Конунг сказал, что будет рад, если копье попробует на вкус мясо Асбьёрна. Так все и случилось. Турир Собака сам вытащил королевское копье из тела Асбьёрна. Турир оставил копье себе, и не трудно догадаться, что он собирается с ним сделать.
— Сколько же новых врагов теперь появилось у конунга из-за этого? — спросила я.
— Все родичи Эрлинга и Турира и их друзья. Аслак и Скьяльг Эрлингссон отправились к королю Кнуту, так что у Эрлинга нет теперь обязательств перед Олавом. Да и Турир Собака долго теперь не пробудет в стране. Кроме того, два близких друга короля женаты на женщинах из этих семей. И не думаю, что конунгу теперь стоит рассчитывать на их преданность.
— О ком ты думаешь? — спросила я, хотя уже знала ответ.
— Два сына Арне из Гицки. Да и других врагов у конунга предостаточно. А если Олав и дальше будет себя так вести, то количество врагов только увеличится. И он скоро окажется в положении, когда ему не на кого будет даже опереться.
— И поэтому ты решил уехать от конунга? — спросила я.
И добавила:
— Ты думаешь, что конунг проиграет сражение королю Кнуту?
— Думаю, что да. Но если бы кто-нибудь другой сказал мне, что это истинная причина моего отъезда из Норвегии, это означало бы конец нашей дружбы.
Внезапно он улыбнулся:
— Ты, королева Астрид, умеешь говорить самые неприятные вещи мужчине таким доброжелательным голосом, что он никогда не воспримет это как оскорбление.
— У меня был хороший учитель, — ответила я, и мы оба расхохотались.
— Ты задала мне один вопрос, — продолжал Сигват, — и я тебе на него отвечу. — Я бы бился рядом с королем до последней капли крови, если бы он не оказался предателем.
— Почему ты так привязан к конунгу Олаву? Ведь ты же не женат на нем?
— А ты бы предпочла не быть за ним замужем?
— Все происходит по повелению Господа.
Он посмотрел на меня и сказал:
— Я не думаю, что тебе понравится моя речь, но я все равно скажу тебе это. Всем в Норвегии было бы намного лучше, если бы ты была помягче с конунгом.
— Он сам никогда не был ласков со мной, так чего же ждать от меня?
— А ты когда-нибудь чувствовала, что он ищет у тебя поддержки?
— Да, — я была вынуждена признать это, поскольку хорошо помнила, как конунг без слов просил меня о помощи.
— Тогда ты знаешь, что я прав.
— Так ты считаешь, что следует положить голову на плаху, чтобы узнать, что за этим последует?
— Я считаю, что тебе следует быть терпеливой и ласковой с конунгом. И я знаю тех, кого ты называешь Олавом Альвом Гейрстадира и сыном Харальда Гренландца. Олав Альв Гейрстадира заставлял меня гореть от нетерпения и бороться рядом с ним, плечом к плечу. А сына Харальда Гренландца я и знать не хочу. Но зато я встречал самого конунга Олава, о котором тебе ничего не известно.
— А разве двоих не достаточно? — резко спросила я.
Он продолжил, как будто не слышал моего вопроса:
— И больше всего я привязан к конунгу Олаву. Он тоскует по миру, по справедливости, он хочет жить по законам любви епископа Сигурда.
— И когда же ты встречал этого конунга? — недоверчиво спросила я.
— Я видел его лишь пару раз. А однажды он заговорил об этом сам. Один-единственный раз. «После сражения, — сказал конунг, — наступит мир и спокойствие, и воцарится любовь к Богу». При этих словах он весь светился.
— Он хотел сделать приятное епископу Сигурду.
— Может быть, но мне кажется, ты не права. А о мире после сражения, о тоске по любви и справедливости говорит не только епископ Сигурд, об этом вспоминают даже язычники. Ведь ты знаешь, что написано в одной из песен «Старшей Эдды», в «Прорицаниях Вельвы»?
Я подумала.
— Насколько я помню, речь там идет о ненависти и борьбе.
— Не только. Сначала там рассказывается о жизни богов, до того как Один поднял копье и убил первого человека. А затем говорится, что одно убийство влечет за собой другое. Ненависть порождает ненависть. И когда на земле не останется ни одного человека, который был бы поражен этой вселенской ненавистью, то тогда наступит Рагнарёк — закат богов.
И тогда Солнце померкло,
Земля тонет в море,
Срываются с неба
Светлые звезды,
Пламя бушует
Питателя жизни,
Жар нестерпимый
До неба доходит.
Он закрыл глаза, вслушиваясь в звук стихов. И продолжил:
Но вёльва видит и другое — рождение нового мира.
Видит она:
Вздымается снова
Из моря земля,
Зеленея как прежде,
Падают воды,
Орел пролетает,
Рыбу из волн
Хочет он выловить.
Встречаются асы на
Идавёлль-поле,
О поясе мира
Могучем беседуют
И вспоминают
О славных событьях
И рунах древних
Великого бога.
Заколосятся
Хлеба без посева,
Зло станет благом,
Бальдр вернется,
Жить будет с Хёдом
У Хрофта в чертогах,
В жилище богов —
Довольно ли вам этого?
Чертог она видит,
Солнца чудесней,
На Гимле стоит он.
Сияя золотом,
Там будут жить
Дружины верные,
Вечное счастье
Там суждено им.
— Ты просто выбрал строфы из песни, как тебе захотелось, — после раздумья сказала я.
— Да, но их смысл от этого не изменился.
Я промолчала, а Сигват добавил:
— Мне кажется, что конунг боится показаться слабым. И именно поэтому он везде видит врагов и воспринимает любые слова как оскорбление. И поэтому он жаждет власти. А в результате становится предателем, и предает не только друзей, но и самого себя, поскольку отходит от заповедей Господа нашего. Может быть, если бы нашелся человек, который бы его любил и поддерживал, то конунг смог бы справиться с собой и своим страхом. Если бы он только знал, что с этим человеком ему не нужно быть сильным.
— И какой бы конунг из него получился, если бы он следовал заповедям Христа? — спросила я. — Как ты, Сигват, можешь говорить о мире, когда сам всегда прославлял военные подвиги Олава?
— Может быть, я тоже мечтаю о спокойствии и покое.
— «Воин, вот моя участь, моя жизнь, которую я сам себе выбрал», — я повторила слова из одной песни Сигвата.
— Я сложил эти строфы несколько лет назад. И сейчас я устал от сражений.
— Ты считаешь, что конунгу нужен человек, который помог бы ему освободиться от предательства. И тем не менее ты уезжаешь, бросаешь его. И приходишь ко мне, чтобы просить меня помочь королю. Тогда ты предаешь меня в еще большей степени, чем себя. Ты считаешь, что честь женщины ничего не стоит?
Он ничего не ответил и вскоре покинул мои палаты.
Мне кажется, я наконец поняла Сигвата. Я научилась понимать скальда, что сказал «о пробуждающем горе оружии».
И я много думала над нашей беседой. Я вспомнила, что после битвы у Несьяра Сигват не участвовал ни в каком другом сражении. Он всеми способами старался избегать битв.
Вчера, IV ante Cal. Jan., у меня не было времени на раздумья.
Я отправился в трапезную, как только Астрид удалилась на покой. Я просмотрел свои записи и сделал новые.
Вскоре пришла Гуннхильд, и хотя я продолжал работать, мне было приятно ее присутствие.
Изредка я прерывал работу, и мы обменивались взглядом или словом.
— Я бы хотел поближе познакомиться с этим Сигватом Скальдом, — сказал я.
— Ты опоздал, — ответила Гуннхильд. — Он умер десять зим назад.
— А ты знаешь его висы?
— Да, их часто повторяла королева Астрид. Мне кажется, теперь я знаю большинство из них.
— А о чем он слагал висы?
— Обо всем на свете. Но мне кажется, что ему нравилось больше слагать висы о мире, чем о сражении и смерти. И он был настоящим христианином, в отличие от других скальдов.
Она помолчала.
— У него много мирных вис. И он не призывает к новым сражениям и победам. Сигват очень любил море. Ему совсем не нравилось уезжать вглубь страны.
Она рассмеялась.
— Он сочинил несколько вис, когда ездил за мной в Скару. Он высмеял жадного и негостеприимного хозяина, у которого они остановились:
«Лиха мы нахлебались у злого бонда».
Рассказывает он и о неустойчивой лодке, в которой им пришлось плыть к Рёгнвальду:
В утленьком суденышке По морю мы плыли.
Больше никогда Не пущусь в дорогу!
Мокрым скальд добрался До спасенья — брега,
Тролли пусть утащут Чертову скорлупку!
После ужина королева Астрид принялась рассказывать дальше. Ее состояние ухудшалось на глазах — она часто кашляла и прерывала рассказ.
Гуннхильд предложила Астрид отдохнуть, но старая королева отказалась.
— Сигват уехал.
Все произошло, как он и предсказывал. Власть конунга Олава начала слабнуть. Он терял друзей и наживал все новых и новых врагов. Нити, привязывающие к нему людей, таяли и исчезали.
Кроме того, он все время требовал платить ему дань, не имея на то никакого права.
Той зимой он усиленно готовился к сражению с королем Кнутом. Было построено много кораблей, но особенно хорош получился драккар самого конунга под названием «Зубр». На форштевне вырезали бычью голову с рогами и позолотили ее.
Но когда летом Олав созвал всех, то мы заметили, что многие не пришли. Не было среди друзей конунга и Турира Собаки с Эрлингом Скьяльгссоном. Оба они перешли на сторону короля Кнута.
Тем не менее из Вика поплыло много кораблей. Ветер надувал паруса, дружинники были в праздничных одеждах, а за бортом пенилось море.
Однако конунг собрал корабли не только ради защиты Норвегии. Он отобрал лучшие драккары и направился к берегам Дании.
Я с детьми и частью дружины осталась в Борге. В то жаркое лето с душными ночами у меня было много времени для размышлений.
Со мной остался и епископ Сигурд.
Я не особенно беспокоилась об Олаве. Даже если бы он и проиграл битву, я нашла бы, что сказать королю Кнуту.
Случилось так, что в те дни я много думала о власти. Я видела, как Олав одну за другой обрывает нити дружбы. Он хотел обладать всей властью и не желал ни с кем делить ее. Его власть была груба и непримирима, жестока и холодна, как клинок меча. Что же такого было в этой власти, что сводила людей с ума, делая их больными?
— Высокомерие, — ответил мне епископ Сигурд, когда я задала ему этот вопрос.
— Но ведь силой власти пользуешься и ты.
— Да, но свою власть я ощущаю как тяжелую ношу. И придет день, когда мне придется ответить за это перед Господом.
— А епископ Гримкель тоже так думает?
Сигурд помолчал, а потом ответил:
— Епископ Гримкель больше думает о крещении всей страны, чем о конкретных людях и их душах. Так мне кажется. Он думает не о любви к Богу, а о том, как заставить норвежцев принять христианство. Это опасно. Ведь он должен заботиться о Божьем деле, а не о собственной власти.
— Ты считаешь, епископ Гримкель поддался искушению?
— Не знаю, да и не мое это дело судить других.
— Но разве конунг Олав не смешивает свою власть с властью Иисуса?
—Да.
— Так может, именно поэтому конунг так хорошо ладит с епископом Гримкелем?
Епископ помолчал, а потом сказал:
— Я молюсь за них обоих. Мне очень не понравилось, когда конунг отказался подчиниться королю Кнуту, а сам потребовал от исландцев платить дань Норвегии.
— Теперь у него остался только один из исландских заложников. Олав недавно отослал Геллира в Исландию, но так и не дождался его обратно. Свейн Скафтассон сбежал, а Тородда Сноррасона конунг отпустил домой в награду за верную службу.
— Тогда зачем ему последний заложник? Я советовал ему отпустить исландцев домой, — задумчиво проговорил епископ. — Я сказал, что конунг не может ждать от Бога большей милости, чем сам оказывает этому человеку. Но Олав никогда не прислушивается к моим словам, когда рядом Гримкель.
— Ты говоришь, что власть — это тяжелая ноша. Что власть — это высокомерие. Что ты имеешь в виду?
— Власть и высокомерие не одно и то же. И если человек использует свою власть ради добрых дел, то это прекрасно. Но немногие в силах отказаться от высокомерия ради высших целей. Большинство использует власть для собственного блага. Они идут вперед, сея горе и беду. И я говорю не только о королевской власти. Власть по-разному разжигает в человеке желание, разрушает его душу.
Я долго думала над словами епископа.
Он был прав, когда говорил, что существуют разные виды власти. Я вспомнила, что Сигват говорил со мной о власти, которую дает знание. И я поняла, что сам скальд уехал из Норвегии из-за предательства Олава. А предательством он считал недоверие конунга — ведь Олав Харальдссон утаил от Сигвата правду о поездке Торарина в Исландию.
Существует еще и власть, которая дает способность предвидеть события. И такую власть я наблюдала той зимой.
Не успел Сигват уехать, как его место занял другой скальд — Тормод Берсасон по прозвищу Скальд Черных Бровей. Он был прямой противоположностью Сигвату — вспыльчивый, воинственный, мстительный и жестокий. Он использовал любую возможность, чтобы подстрекать конунга к битвам. Тормод совершил шесть убийств, чтобы отомстить за одного убитого родича, и очень гордился этими подвигами. И тем не менее конунгу он нравился. Скальд прославлял Олава, превозносил его заслуги до небес, и королю это очень льстило. Но то, что Тормод был хорошим скальдом, отрицать не может никто.
Время шло. Приближалась осень, а от конунга все не было вестей.
Все волновались и часто выходили на берег посмотреть, не плывут ли корабли. Но в конце концов выяснилось, что смотрели мы не в том направлении. Потому что остатки войска конунга пришли с востока.
— Но я думаю, что об этом походе Олава лучше рассказать тебе, Эгиль.
Она замолчала, отдышалась, а потом опять закашлялась.
— Этот поход не был удачным — начал рассказывать Эгиль, — конунг Олав вершил суд на Шетлендских островах, а конунг Эмунд — в Сконе. Но тут приплыл король Кнут, и Олаву пришлось отступать в Сконе.
Там Эмунд с Олавом приготовились вступить в сражение.
Но когда появились корабли короля Кнута, то двое наших союзников уплыли, как нашкодившие мальчишки, и Кнут даже не стал их преследовать. Они бросили якорь в Эресунде. И если конунг Эмунд мог со своей дружиной вернуться домой по суше, то путь в Норвегию для Олава был закрыт.
Секретное соглашение, которое Олав заключил с Эмундом у реки Гета, заключался в том, что конунги собирались захватить Данию. Но они смогли лишь захватить несколько важных заложников, за которых собирались получить выкуп, да кое-что из военной добычи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Сколько же новых врагов теперь появилось у конунга из-за этого? — спросила я.
— Все родичи Эрлинга и Турира и их друзья. Аслак и Скьяльг Эрлингссон отправились к королю Кнуту, так что у Эрлинга нет теперь обязательств перед Олавом. Да и Турир Собака долго теперь не пробудет в стране. Кроме того, два близких друга короля женаты на женщинах из этих семей. И не думаю, что конунгу теперь стоит рассчитывать на их преданность.
— О ком ты думаешь? — спросила я, хотя уже знала ответ.
— Два сына Арне из Гицки. Да и других врагов у конунга предостаточно. А если Олав и дальше будет себя так вести, то количество врагов только увеличится. И он скоро окажется в положении, когда ему не на кого будет даже опереться.
— И поэтому ты решил уехать от конунга? — спросила я.
И добавила:
— Ты думаешь, что конунг проиграет сражение королю Кнуту?
— Думаю, что да. Но если бы кто-нибудь другой сказал мне, что это истинная причина моего отъезда из Норвегии, это означало бы конец нашей дружбы.
Внезапно он улыбнулся:
— Ты, королева Астрид, умеешь говорить самые неприятные вещи мужчине таким доброжелательным голосом, что он никогда не воспримет это как оскорбление.
— У меня был хороший учитель, — ответила я, и мы оба расхохотались.
— Ты задала мне один вопрос, — продолжал Сигват, — и я тебе на него отвечу. — Я бы бился рядом с королем до последней капли крови, если бы он не оказался предателем.
— Почему ты так привязан к конунгу Олаву? Ведь ты же не женат на нем?
— А ты бы предпочла не быть за ним замужем?
— Все происходит по повелению Господа.
Он посмотрел на меня и сказал:
— Я не думаю, что тебе понравится моя речь, но я все равно скажу тебе это. Всем в Норвегии было бы намного лучше, если бы ты была помягче с конунгом.
— Он сам никогда не был ласков со мной, так чего же ждать от меня?
— А ты когда-нибудь чувствовала, что он ищет у тебя поддержки?
— Да, — я была вынуждена признать это, поскольку хорошо помнила, как конунг без слов просил меня о помощи.
— Тогда ты знаешь, что я прав.
— Так ты считаешь, что следует положить голову на плаху, чтобы узнать, что за этим последует?
— Я считаю, что тебе следует быть терпеливой и ласковой с конунгом. И я знаю тех, кого ты называешь Олавом Альвом Гейрстадира и сыном Харальда Гренландца. Олав Альв Гейрстадира заставлял меня гореть от нетерпения и бороться рядом с ним, плечом к плечу. А сына Харальда Гренландца я и знать не хочу. Но зато я встречал самого конунга Олава, о котором тебе ничего не известно.
— А разве двоих не достаточно? — резко спросила я.
Он продолжил, как будто не слышал моего вопроса:
— И больше всего я привязан к конунгу Олаву. Он тоскует по миру, по справедливости, он хочет жить по законам любви епископа Сигурда.
— И когда же ты встречал этого конунга? — недоверчиво спросила я.
— Я видел его лишь пару раз. А однажды он заговорил об этом сам. Один-единственный раз. «После сражения, — сказал конунг, — наступит мир и спокойствие, и воцарится любовь к Богу». При этих словах он весь светился.
— Он хотел сделать приятное епископу Сигурду.
— Может быть, но мне кажется, ты не права. А о мире после сражения, о тоске по любви и справедливости говорит не только епископ Сигурд, об этом вспоминают даже язычники. Ведь ты знаешь, что написано в одной из песен «Старшей Эдды», в «Прорицаниях Вельвы»?
Я подумала.
— Насколько я помню, речь там идет о ненависти и борьбе.
— Не только. Сначала там рассказывается о жизни богов, до того как Один поднял копье и убил первого человека. А затем говорится, что одно убийство влечет за собой другое. Ненависть порождает ненависть. И когда на земле не останется ни одного человека, который был бы поражен этой вселенской ненавистью, то тогда наступит Рагнарёк — закат богов.
И тогда Солнце померкло,
Земля тонет в море,
Срываются с неба
Светлые звезды,
Пламя бушует
Питателя жизни,
Жар нестерпимый
До неба доходит.
Он закрыл глаза, вслушиваясь в звук стихов. И продолжил:
Но вёльва видит и другое — рождение нового мира.
Видит она:
Вздымается снова
Из моря земля,
Зеленея как прежде,
Падают воды,
Орел пролетает,
Рыбу из волн
Хочет он выловить.
Встречаются асы на
Идавёлль-поле,
О поясе мира
Могучем беседуют
И вспоминают
О славных событьях
И рунах древних
Великого бога.
Заколосятся
Хлеба без посева,
Зло станет благом,
Бальдр вернется,
Жить будет с Хёдом
У Хрофта в чертогах,
В жилище богов —
Довольно ли вам этого?
Чертог она видит,
Солнца чудесней,
На Гимле стоит он.
Сияя золотом,
Там будут жить
Дружины верные,
Вечное счастье
Там суждено им.
— Ты просто выбрал строфы из песни, как тебе захотелось, — после раздумья сказала я.
— Да, но их смысл от этого не изменился.
Я промолчала, а Сигват добавил:
— Мне кажется, что конунг боится показаться слабым. И именно поэтому он везде видит врагов и воспринимает любые слова как оскорбление. И поэтому он жаждет власти. А в результате становится предателем, и предает не только друзей, но и самого себя, поскольку отходит от заповедей Господа нашего. Может быть, если бы нашелся человек, который бы его любил и поддерживал, то конунг смог бы справиться с собой и своим страхом. Если бы он только знал, что с этим человеком ему не нужно быть сильным.
— И какой бы конунг из него получился, если бы он следовал заповедям Христа? — спросила я. — Как ты, Сигват, можешь говорить о мире, когда сам всегда прославлял военные подвиги Олава?
— Может быть, я тоже мечтаю о спокойствии и покое.
— «Воин, вот моя участь, моя жизнь, которую я сам себе выбрал», — я повторила слова из одной песни Сигвата.
— Я сложил эти строфы несколько лет назад. И сейчас я устал от сражений.
— Ты считаешь, что конунгу нужен человек, который помог бы ему освободиться от предательства. И тем не менее ты уезжаешь, бросаешь его. И приходишь ко мне, чтобы просить меня помочь королю. Тогда ты предаешь меня в еще большей степени, чем себя. Ты считаешь, что честь женщины ничего не стоит?
Он ничего не ответил и вскоре покинул мои палаты.
Мне кажется, я наконец поняла Сигвата. Я научилась понимать скальда, что сказал «о пробуждающем горе оружии».
И я много думала над нашей беседой. Я вспомнила, что после битвы у Несьяра Сигват не участвовал ни в каком другом сражении. Он всеми способами старался избегать битв.
Вчера, IV ante Cal. Jan., у меня не было времени на раздумья.
Я отправился в трапезную, как только Астрид удалилась на покой. Я просмотрел свои записи и сделал новые.
Вскоре пришла Гуннхильд, и хотя я продолжал работать, мне было приятно ее присутствие.
Изредка я прерывал работу, и мы обменивались взглядом или словом.
— Я бы хотел поближе познакомиться с этим Сигватом Скальдом, — сказал я.
— Ты опоздал, — ответила Гуннхильд. — Он умер десять зим назад.
— А ты знаешь его висы?
— Да, их часто повторяла королева Астрид. Мне кажется, теперь я знаю большинство из них.
— А о чем он слагал висы?
— Обо всем на свете. Но мне кажется, что ему нравилось больше слагать висы о мире, чем о сражении и смерти. И он был настоящим христианином, в отличие от других скальдов.
Она помолчала.
— У него много мирных вис. И он не призывает к новым сражениям и победам. Сигват очень любил море. Ему совсем не нравилось уезжать вглубь страны.
Она рассмеялась.
— Он сочинил несколько вис, когда ездил за мной в Скару. Он высмеял жадного и негостеприимного хозяина, у которого они остановились:
«Лиха мы нахлебались у злого бонда».
Рассказывает он и о неустойчивой лодке, в которой им пришлось плыть к Рёгнвальду:
В утленьком суденышке По морю мы плыли.
Больше никогда Не пущусь в дорогу!
Мокрым скальд добрался До спасенья — брега,
Тролли пусть утащут Чертову скорлупку!
После ужина королева Астрид принялась рассказывать дальше. Ее состояние ухудшалось на глазах — она часто кашляла и прерывала рассказ.
Гуннхильд предложила Астрид отдохнуть, но старая королева отказалась.
— Сигват уехал.
Все произошло, как он и предсказывал. Власть конунга Олава начала слабнуть. Он терял друзей и наживал все новых и новых врагов. Нити, привязывающие к нему людей, таяли и исчезали.
Кроме того, он все время требовал платить ему дань, не имея на то никакого права.
Той зимой он усиленно готовился к сражению с королем Кнутом. Было построено много кораблей, но особенно хорош получился драккар самого конунга под названием «Зубр». На форштевне вырезали бычью голову с рогами и позолотили ее.
Но когда летом Олав созвал всех, то мы заметили, что многие не пришли. Не было среди друзей конунга и Турира Собаки с Эрлингом Скьяльгссоном. Оба они перешли на сторону короля Кнута.
Тем не менее из Вика поплыло много кораблей. Ветер надувал паруса, дружинники были в праздничных одеждах, а за бортом пенилось море.
Однако конунг собрал корабли не только ради защиты Норвегии. Он отобрал лучшие драккары и направился к берегам Дании.
Я с детьми и частью дружины осталась в Борге. В то жаркое лето с душными ночами у меня было много времени для размышлений.
Со мной остался и епископ Сигурд.
Я не особенно беспокоилась об Олаве. Даже если бы он и проиграл битву, я нашла бы, что сказать королю Кнуту.
Случилось так, что в те дни я много думала о власти. Я видела, как Олав одну за другой обрывает нити дружбы. Он хотел обладать всей властью и не желал ни с кем делить ее. Его власть была груба и непримирима, жестока и холодна, как клинок меча. Что же такого было в этой власти, что сводила людей с ума, делая их больными?
— Высокомерие, — ответил мне епископ Сигурд, когда я задала ему этот вопрос.
— Но ведь силой власти пользуешься и ты.
— Да, но свою власть я ощущаю как тяжелую ношу. И придет день, когда мне придется ответить за это перед Господом.
— А епископ Гримкель тоже так думает?
Сигурд помолчал, а потом ответил:
— Епископ Гримкель больше думает о крещении всей страны, чем о конкретных людях и их душах. Так мне кажется. Он думает не о любви к Богу, а о том, как заставить норвежцев принять христианство. Это опасно. Ведь он должен заботиться о Божьем деле, а не о собственной власти.
— Ты считаешь, епископ Гримкель поддался искушению?
— Не знаю, да и не мое это дело судить других.
— Но разве конунг Олав не смешивает свою власть с властью Иисуса?
—Да.
— Так может, именно поэтому конунг так хорошо ладит с епископом Гримкелем?
Епископ помолчал, а потом сказал:
— Я молюсь за них обоих. Мне очень не понравилось, когда конунг отказался подчиниться королю Кнуту, а сам потребовал от исландцев платить дань Норвегии.
— Теперь у него остался только один из исландских заложников. Олав недавно отослал Геллира в Исландию, но так и не дождался его обратно. Свейн Скафтассон сбежал, а Тородда Сноррасона конунг отпустил домой в награду за верную службу.
— Тогда зачем ему последний заложник? Я советовал ему отпустить исландцев домой, — задумчиво проговорил епископ. — Я сказал, что конунг не может ждать от Бога большей милости, чем сам оказывает этому человеку. Но Олав никогда не прислушивается к моим словам, когда рядом Гримкель.
— Ты говоришь, что власть — это тяжелая ноша. Что власть — это высокомерие. Что ты имеешь в виду?
— Власть и высокомерие не одно и то же. И если человек использует свою власть ради добрых дел, то это прекрасно. Но немногие в силах отказаться от высокомерия ради высших целей. Большинство использует власть для собственного блага. Они идут вперед, сея горе и беду. И я говорю не только о королевской власти. Власть по-разному разжигает в человеке желание, разрушает его душу.
Я долго думала над словами епископа.
Он был прав, когда говорил, что существуют разные виды власти. Я вспомнила, что Сигват говорил со мной о власти, которую дает знание. И я поняла, что сам скальд уехал из Норвегии из-за предательства Олава. А предательством он считал недоверие конунга — ведь Олав Харальдссон утаил от Сигвата правду о поездке Торарина в Исландию.
Существует еще и власть, которая дает способность предвидеть события. И такую власть я наблюдала той зимой.
Не успел Сигват уехать, как его место занял другой скальд — Тормод Берсасон по прозвищу Скальд Черных Бровей. Он был прямой противоположностью Сигвату — вспыльчивый, воинственный, мстительный и жестокий. Он использовал любую возможность, чтобы подстрекать конунга к битвам. Тормод совершил шесть убийств, чтобы отомстить за одного убитого родича, и очень гордился этими подвигами. И тем не менее конунгу он нравился. Скальд прославлял Олава, превозносил его заслуги до небес, и королю это очень льстило. Но то, что Тормод был хорошим скальдом, отрицать не может никто.
Время шло. Приближалась осень, а от конунга все не было вестей.
Все волновались и часто выходили на берег посмотреть, не плывут ли корабли. Но в конце концов выяснилось, что смотрели мы не в том направлении. Потому что остатки войска конунга пришли с востока.
— Но я думаю, что об этом походе Олава лучше рассказать тебе, Эгиль.
Она замолчала, отдышалась, а потом опять закашлялась.
— Этот поход не был удачным — начал рассказывать Эгиль, — конунг Олав вершил суд на Шетлендских островах, а конунг Эмунд — в Сконе. Но тут приплыл король Кнут, и Олаву пришлось отступать в Сконе.
Там Эмунд с Олавом приготовились вступить в сражение.
Но когда появились корабли короля Кнута, то двое наших союзников уплыли, как нашкодившие мальчишки, и Кнут даже не стал их преследовать. Они бросили якорь в Эресунде. И если конунг Эмунд мог со своей дружиной вернуться домой по суше, то путь в Норвегию для Олава был закрыт.
Секретное соглашение, которое Олав заключил с Эмундом у реки Гета, заключался в том, что конунги собирались захватить Данию. Но они смогли лишь захватить несколько важных заложников, за которых собирались получить выкуп, да кое-что из военной добычи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29