— Еще когда-нибудь они в самом деле погорят, на тебя и подумают…В таком настроении они вошли в хату и уселись за стол. Но сегодня все как-то не ладилось: хозяйка, подавая щи, больше налила на стол, чем в миску; у хозяина совсем пропал аппетит, а Ендрек забыл, в какой руке полагается держать ложку. Он перекладывал ее из одной руки в другую, облил зипун, обварил ногу отцу и, наконец, отправился спать. Примеру его не замедлили последовать родители, и через несколько минут вся семья Слимака спала как убитая.Овчаж остался в одиночестве, опять ему не с кем было перекинуться словом и опять вспомнилась пузатая бутылка под кормушкой. Напрасно он старался прогнать эту мысль, мешая догорающие угли в печке или заправляя фитиль в потрескивающей лампе. От храпа Слимака его клонило ко сну, а носившийся в хате запах водки наполнял его сердце невыразимой тоской. Тщетно пытался он рассеять невеселые думы: как мотыльки над огнем, они кружились над его головой. Позабудет он о больнице, сокрушается о покинутой найденке; позабудет о бедной сиротке, начинает тужить о своей горькой доле.— Ну, ничего не поделаешь, — пробормотал наконец батрак, — надо и мне ложиться спать…Он завернул ребенка в тулуп и пошел в конюшню. Ощущая теплое дыхание лошадей, он улегся на тюфяк и закрыл глаза — все напрасно. Сон не шел к нему, потому что рано еще было спать.Наконец, ворочаясь с боку на бок, Мацек нечаянно задел рукой бутылку с питьем монахов. Он отодвинул ее, но бутылка, нарушая закон инерции, все назойливее лезла ему в руки. Он хотел покрепче заткнуть ее тряпицей, но непонятным образом тряпка осталась у него в пальцах, а когда он машинально поднес бутылку к глазам, чтобы посмотреть, что с ней происходит, горлышко удивительного сосуда само прыгнуло ему в рот, и Мацек, даже не думая, что делает, проглотил изрядную толику целебного снадобья.Проглотил и поморщился в темноте: питье оказалось не только крепким, но и тошнотворным. Ни дать ни взять — лекарство.«На что польстился», — подумал Овчаж и, закупорив бутылку, сунул ее поглубже под кормушку.В то же время он решил в будущем быть воздержаннее и без надобности не потреблять этого зелья, отнюдь не отличающегося приятным вкусом.Он прочитал молитву, и ему стало теплей и спокойней. Вспомнилось ему возвращение Слимаков из костела: странное дело — они, как живые, встали у него перед глазами. Ендрек вдруг куда-то исчез (в эту минуту Овчаж не был уверен, существует ли вообще на свете какой-то Ендрек!), Слимак отправился спать, но куда-то далеко-далеко, и с ним осталась только хозяйка — в синей расстегнутой кофте, из-под которой виднелись нитки бус, спустившаяся сорочка и белая грудь.Овчаж закрыл глаза и даже придавил их пальцами, чтобы не глядеть. Но он все-таки видел Слимакову, и она улыбалась, так странно улыбалась. Он накрыл голову тулупом — напрасно! Женщина все стоит и смотрит на него так, что у него огонь пробегает по всему телу. Сердце бурно колотится, а в жилах, словно вар, кипит кровь. Мацек повернулся к стене и вдруг (о страшная минута!) почувствовал, что кто-то стоит подле него и шепчет: «Подвинься…» Он подвинулся так, что дальше уже было некуда, и опять услышал тот же голос: «Ну, подвинься…» — «Куда я подвинусь, раз тут стена?» — спрашивает Мацек. «Подвинься же!» — шепчет тихий нетерпеливый голос, и в то же время теплая рука обнимает его за шею.И вот Овчажу кажется, что его подстилка закачалась. Летит… летит… летит… Боже, куда же он падает?.. Нет, он не падает, он несется по воздуху, легкий, как перышко, как дым. Он открывает глаза и видит: над снежными холмами в темном небе искрятся звезды. Откуда же небо, когда он лежит в запертой конюшне? А все-таки небо видно. Но каким образом?.. Нет его снова не видно, опять кругом темнота. Он хочет двинуться и не может. Да и зачем двигаться, раз ему и так хорошо? И есть ли на свете хоть что-нибудь, ради чего стоило бы пошевельнуть пальцем? Нет, ничего такого нет, или, вернее, есть, но только одно: это сон, который в эту минуту им овладел, сон настолько глубокий, что ему хотелось бы никогда не просыпаться. Ах, ах, как трудно дышится, но он засыпает… засыпает… засыпает…Он спал без сновидений, должно быть, часов десять подряд. Разбудило его ощущение боли. Мацек почувствовал, как кто-то сильно его встряхнул, потом пнул ногой в бок и в голову, наконец дернул за руки, рванул за волосы и заорал над ухом:— Ну, вставай, вор проклятый, вставай!..Овчаж попробовал встать, но вместо этого повернулся на другой бок. Тотчас же удары по голове и встряхивание возобновились с еще большей силой, и чей-то сдавленный голос (так показалось батраку) снова закричал:— Ну, вставай, ты!.. Чтоб тебе сквозь землю провалиться!..Мацек поднялся и сел. Голова у него отяжелела, как камень, глаза резало от дневного света, и он их снова закрыл, подперев голову рукой. Он попытался собраться с мыслями; в первую минуту ему показалось, что он угорел.Но вот снова его ударили кулаком по лицу — раз и еще раз. Мацек с трудом открыл глаза и увидел, что бьет его Слимак. Мужик обезумел от гнева.— Вы за что меня бьете? — с изумлением спросил Мацек.— Где лошади, вор проклятый?.. — ревел Слимак.— Лошади?.. — пробормотал Мацек.Он пополз на четвереньках со своей подстилки, вылез во двор и опять повторил:— Лошади… Какие лошади?И вдруг его вырвало. После этого он немного пришел в себя и заглянул в конюшню. Как будто там чего-то не хватало. Мацек потер лоб, стараясь разбудить ленивую мысль, и снова глянул. Конюшня была пуста.— А лошади где? — в свою очередь, спросил Овчаж.— Где?.. — рявкнул Слимак. — Ты своих дружков спроси, куда они их угнали, — вор!..Батрак растерянно развел руками.— Я лошадей не угонял, — сказал он. — Всю ночь я не выходил отсюда… Что-то со мной неладно; видать, я захворал…Он покачнулся, но удержался, схватившись за косяк.— Нечего тут болтать!.. Чего дурака валяешь, не видишь разве, что лошадей у меня украли?.. — кричал, кипя от гнева, Слимак. — Ворам-то надо было ворота отомкнуть да через тебя лошадей провести.— Никто тут ворот не отпирал и лошадей через меня не выводил, накажи меня бог, коли я вру! — сказал Овчаж, ударяя себя кулаком в грудь.И вдруг заплакал.В эту минуту из-за риги показались Ендрек и Слимакова.— Тятя! — крикнул, подбегая, мальчик. — Бурек околел, лежит под забором…— Воры его отравили, — прибавила мать, — видно, пена у него шла… Так и замерзла на морде.Овчаж, едва стоявший на ногах, опустился на порог.— Да и с этим что-то сделалось, — сказал Слимак, — совсем ополоумел. Насилу его добудился… Да еще хворь к нему привязалась…— Ну и пусть себе подыхает! — крикнула Слимакова, грозя кулаком. — Спал в конюшне и дал лошадей украсть… Чтоб ему ни дна ни покрышки, когда околеет!Ендрек нагнулся за камнем, чтобы швырнуть в Овчажа, но родители удержали его. Присмотревшись получше, они заметили, что батрак изменился до неузнаваемости. Лицо у него посерело, губы стали бледными, как у покойника, глаза ввалились.— Может, и его отравили? — шепнула хозяйка.Слимак пожал плечами, не зная, что отвечать. Затем стал допрашивать батрака, не был ли кто вчера в их отсутствие и не угощал ли его?Медленно, с усилием, но ничего не тая, Мацек рассказал о проезжем, которому починил сани, и о снадобье монахов из Радечницы; всхлипывая, он добавил:— Видать, дали мне какого-то поганого зелья, чтобы лошадей увести…Но Слимак не только не пожалел его, а снова впал в бешенство.— А ты взял у него и выпил? — кричал он. — И не пришло тебе в голову мне рассказать, когда мы вернулись из костела, а?— Как тут было рассказывать, — ответил Мацек, — когда вы сами малость угостились?..— А тебе-то что? — заорал Слимак. — Твое собачье дело не подглядывать, пьян я или не пьян, а когда я напился, смотреть в оба, чтобы чего-нибудь не утащили… А ты такой же вор, как и они, — еще хуже их: ты меня подвел — за то, что я пустил тебя в дом, когда ты с голоду подыхал!..— Ох, не говорите так! — простонал Овчаж.Он сполз с порога и повалился в ноги Слимаку.— За вами осталось, — всхлипывал он, — мое жалованье… Да еще тулуп у меня есть, хоть худой, а все-таки… Ну, и зипун да сундучок… Все заберите себе, только не говорите, что я вас подвел… Пес-то был не вернее меня, а и его отравили.Но Слимак в остервенении оттолкнул его.— Что ты мне голову дуришь! — яростно закричал он. — Сундук мне свой отдает да жалованье, а лошади стоили не меньше как восемьдесят рублей… За целый год я не скопил столько, чтобы лошадей купить… Восемьдесят рублей, о, Иисусе!.. Восемьдесят рублей отдать из-за этого прощелыги… Будь ты мне сын родной, а не бродяга приблудный, и то бы я тебя не простил… Оба мальца, хоть они мои дети, того мне не стоили…Гнев его возрастал. Дрожа от бешенства и сжимая кулаки, он вопил:— Да мне-то чего беспокоиться! Ты виноват, что пропали лошади, ты их и находи, а нет — я в суд на тебя подам за воровство… Ступай куда хочешь, ищи как знаешь, но без лошадей на глаза мне не показывайся. Убью! Себя загублю, а убью… До того ты мне омерзел из-за этой кражи, что вот схвачу топор и башку тебе раскрою! И щенка этого забирай, Зоськина ублюдка, а то сдохнет. Оба убирайтесь вон! С лошадьми вернешься — все тебе прощу. А без них придешь, лучше удавись, но мне на глаза не попадайся.— Я буду искать, — молвил Мацек, надевая трясущимися руками ветхий тулуп. — Авось господь бог мне поможет…— Черта проси, чтобы он тебе помог, раз через твою подлость я теперь разорился, — пробормотал Слимак, повернулся и ушел.— А сундук ты оставь, — сказал Ендрек.— Так-то он нам отплатил за нашу доброту! — прибавила хозяйка, вытирая фартуком слезы.Все трое пошли в хату. И хоть бы кто-нибудь на него ласково поглядел, а ведь он, может быть, уходил навсегда.Мацек остался один и неторопливо собирался в путь. Он надел на сиротку свой жилет, потом завернул ее в лоскут от зипуна, а поверх укутал рядном. Затем подпоясался кушаком и разыскал во дворе толстую палку.У него разламывалась от боли голова, а ослабел он, как после тяжелой болезни. Но он уже мог думать и понимал, что произошло. Мацек не обиделся на Слимака за то, что тот избил его и выгнал из дому, — правду сказать, хозяин был прав; не смущало его и то, что с этой минуты он лишается крова: у таких, как он, крова никогда не бывает. Не тревожило Мацека даже будущее, ни его собственное, ни сироткино, — что ж: мир велик, а господь бог везде. Его мучило другое: жаль было украденных лошадей.Для Слимака лошади были просто рабочей силой, а для Овчажа это были друзья и братья. Кто во всем свете скучал по нем; кто, как не Войтек и Гнедой, с радостью его встречал, когда он входил в конюшню, и прощался с ним, когда он уходил? Сколько лет они прожили вместе, вместе терпели нужду, помогали друг другу, скрашивали его одиночество — и вот не стало этих друзей! Кто-то украл их, угнал на голод, на муку, и он, Овчаж, это допустил…Мацеку показалось, что он слышит их ржанье. Смекнули бедняги, что с ними случилось, и зовут его на помощь. «Иду! Иду!» — бормотал батрак. Он взял ребенка на руки и, опираясь на палку, заковылял со двора. Мацек даже не оглянулся в воротах: наглядится еще, когда вернется с лошадьми.За ригой, вытянувшись, лежал Бурек, но Овчажу было не до него: он заметил следы лошадей, отпечатанные на снегу, как на воске. Вот большое копыто Гнедого, а вот сломанное Войтека, там, подальше, воры сели верхом и поехали шагом. До чего осмелели, ничего не боятся! Все равно Овчаж вас отыщет; пусть он слаб и хром, но теперь в нем проснулось мужицкое упорство. Хоть бы вы убежали на край света, он пойдет и на край света; хоть бы вы укрылись под землей, он руками разроет землю; хоть бы вы улетели на небо, он и на небо попадет и до тех пор будет молча стоять у небесных врат, до тех пор будет своим смирением докучать святым, пока они не разбегутся по небу и не приведут ему лошадей.С поля следы свернули на дорогу, ведущую к костелу, но не исчезли. Мацек отлично их видел и читал по ним всю историю этого путешествия. Вот тут Гнедой споткнулся, а тут Войтек в испуге шарахнулся в сторону, а вон там вор слез с Гнедого и поправил на нем уздечку. Ну, и важные господа — эти воры! Уж и воровать ходят в новых сапогах; шляхтич и тот бы не постыдился выехать в таких на охоту…Неподалеку от костела Мацек увидел, что воры свернули с большой дороги — это бы еще полбеды, но они разъехались в разные стороны: тот, что ехал на Гнедом, взял вправо, а тот, что на Войтеке, — влево. Овчаж с минуту подумал и пошел налево: может быть, потому, что следы Войтека были заметнее, а может быть, и оттого, что он больше любил эту лошадь.Около полудня, продолжая идти по следу, Мацек очутился близ той деревни, где жил кум Слимака, староста Гроховский. Крюк был небольшой, и Мацек решил зайти к Гроховскому, рассчитывая, что ему дадут поесть: он и сам успел проголодаться, да и сиротка уже несколько раз принималась хныкать у него на руках.Старосту он застал дома как раз в то время, когда его ругала жена — просто так, без особой причины. Огромный мужик сидел у стены на лавке, опершись одною рукой на стол, а другой на окно, и слушал бабью брехню с таким вниманием, как будто ему в волости читали рапорт. Однако внимание это не было искренним: всякий раз, когда голова жены устремлялась вслед за горшками в печку, Гроховский потягивался, зевал или ударял себя кулаком по голове, морщась так, как будто эта болтовня ему давно уже осточертела.При чужих жена уступала старосте, чтобы не срамить его звание. Поэтому Гроховский обрадовался Овчажу, велел его покормить чем-нибудь горячим, а девочке дать молока. Когда же батрак сообщил, что у Слимака украли лошадей и что он, Мацек Овчаж, идя по следам воров, зашел к своему старосте посоветоваться, Гроховский угостил его копченой свининой и водкой. Он готов был даже составить протокол, но, к сожалению, дома у него, как он выразился, не было канцелярских принадлежностей и бумаги.Затем он пригласил Мацека для секретного разговора в боковушку, где они шептались не менее часу. Оказалось, что Гроховский давно уже выслеживает воровскую шайку и даже знает ее главарей, но пока ничего с ними сделать не может.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32