Репу будут копать носом. А он — маленький человек; ему надо выжить, сохранить людей, которые надеются на него, за которых он отвечает. Возможно, найти свою женщину. Нужно кое-как дожить жизнь, раз уж попал в этот навоз. Если увидит, что где-то дерутся, стороной объедет.
...Получилось, однако же, совсем не так. Через каких-то пару часов он попал в такой переплёт, какого ещё не бывало никогда в его жизни.
...Минула короткая ещё, на две птичьи песни, ночь самого начала августа. Днело. Солнце вот-вот должно было взойти. Предутренний ветерок блуждал по некошеным травам.
Надо было дать коням отдохнуть и хоть как-нибудь попасти их. Животных не рассёдлывали. Сбросили только сумы.
Остановились на самой вершине пригорка. Спускаться вниз не стоило. С высоты ещё издалека можно было заметить приближение орды и убежать. До леса, в который они намеревались свернуть, чтобы пробиться на север, — рукой подать. Туда они и поскачут, если возникнет опасность.
Перед ними была лощина. По ней вел, довольно близко подходя к гряде пригорков, просёлок. На юге, где могла возникнуть опасность, дорога выныривала из пущи за каких-то там пятьсот саженей: времени убежать хватит с избытком.
Магдалину сняли с коня, но привести её в сознание никак не удавалось. Потрясение было таким, что бесчувствие её перешло в глубокий, беспробудный сон. Дули в нос, слегка хлопали по щекам — ничего не помогало. Юрась приказал перестать. Отойдёт.
Поставили на стражу Иуду, а сами раскинулись на траве, чтобы хоть немного отдохнуть да, может, хоть минуту подремать после бессонной ночи. Постепенно все умолкли. Задремал и Христос.
Снилось ему, что плывет от горизонта какая-то непонятная масса. Когда же она приблизилась, Христос с удивлением увидел, что это люди в чистых белых одеяниях. Они шли кто поодиночке, кто по двое, а кто и довольно большими ватагами, но не толпой, потому что между ними плыло бескрайнее море животных. Люди мирно разговаривали между собой, но удивляло не это, не отсутствие гнева, зависти, нервной враждебности, а другое. В стаде шли рядом весёлые, улыбчивые волки, и смотрели солнечными собачьими глазами на кокетливых оленей, и махали им хвостами. У обочины собака играла с котом: делала вид, что идёт стороной, по своим делам, а потом бросалась, ущемляла слегка зубами кошачий зад и мягко «жевала». Кот, лёжа на спине, вяло, мягкими лапами, отбивался. Шли ягнята и львы. Последних он сразу узнал. Совсем как в книгах. Очень похожие на собак.
И ехала на огромном, похожем на собаку, льве Анея. Почему-то не глядела на него, и он испугался, что не заметит, и бросился к ней...
Скрип, голоса и крики животных звучали не во сне. Он увидел на гребне окаменевшую фигуру Иуды, глянул и ужаснулся.
Бежала толпа. Точнее, она, обессиленная, изнуренная, и хотела бежать, да не могла. Словно в кошмарном сне.
Гнали стада: несчастных коров, запылённых овечек. Девочка, еле переставляя ноги, несла на руках котёнка. Тянули какие-то коляски, толкали тачки с жалким скарбом. Ехали возы и скрипели, скрипели, скрипели.
Грязные, пыльные, многие в лохмотьях. Снова то, что он видел всегда: боль, гнев, обречённая покорность, отупение. У ног машинально переступают собаки с высунутыми языками. А эти идут, такие обычные, такие грязные и непригожие. Глаза. Тысячи безразличных глаз.
И всё же в этих больших от муки глазах было столько человеческого, столько от тех, что у Христа упало сердце. Эти лохмотья, похожие на противный, грязный кокон. Какие бабочки прячутся в вас?!
Он смотрел. Многие скользили по нему мучительным взглядом и шли дальше.
— Что ж ты не дал знать?
— А чего? — голос Иуды был суровым. — Я сразу увидел, что не татары. Чего бьшо будить уставших? Чтоб посмотрели?
Глаза его почернели. Мрачные глаза.
Проснулись и другие. Также подошли. Толпа не обращала внимания на людей на пригорке. Редко кто бросал взгляд.
Возможно, людское море так и протекло бы мимо них, но в нём шагали трое старых знакомых Христа, три «слепых» проходимца, и один из них заметил его, подтолкнул друзей.
— Он, — сказал кто-то из них после размышления.
— А что, хлопцы, не свербит ли у вас то место, куда он тогда... — Второй мошенник почесал зад.
— Да не было у него, наверное, больше.
— Бро-о-сь. Ну, не было. Так бояться должен. Украсть, а доплатить... Ну, как хотите. Я не из милосердных.
Остальные в знак согласия склонили головы. И тогда плут безумно и пронзительно заорал:
— Братья в го-ope! Лю-уди! Никто нам не подмога! Бог только единый!
— Вот Он! — показал второй. — От слепоты исцелил меня!
— Он Гродно от голода спас!
Люди начали замедлять ход. Кто миновал — оглядывался назад. Задние напирали... Безумно кричала старуха, держа за верёвку, намотанную вокруг рогов, корову:
— Торговцев изгнал! Корову вот эту мне дал! Смотрите, люди, эту!
— Не нужно дальше идти! Он тут! — загорланил кто-то.
— В Гродно — слыхали?
Братчик внезапно увидел, что толпа сворачивает с дороги и течёт к пригоркам. Он слышал крик, но слов разобрать не мог. И только потом прорезались из общего гомона отдельные крики:
— Он! Он! Он!
— Это они чего? — спросил дурило Иаков. — Бить будут?
— А тебе что, впервой? — Глаза Симона искали коней.
— Страх какой, — ужаснулся Фаддей. — Волны, что пенятся срамотою своею.
Раввуни пожал плечами.
— Это значит: пришёл час, — сказал Раввуни.
Толпа приближалась, постепенно окружая их. И вдруг стон, кажется, всколыхнул пригорок:
— Боже! Боже! Видишь?!
Тянулись чёрные ладони, худые жилистые руки. И на запрокинутых лицах жили глаза, в муке своей похожие на глаза тех, во сне.
— Продали нас! Совет церковный с татарином спелся!
— Войска стоят... Не идут!.. Не спасают!
— Один Ты у нас остался!
— Оружия!
— Продали... Хаты сожжённые.
Тысячеглазая боль снизу ползла к школяру.
— Убиты они все! Стань главою! Спаси!
— Люди! Что я могу?..
— Спаси нас! Спаси!
— ...Я нищ, как вы, бессилен, как вы.
— Покажи силу Свою! Детей побили.
Звали глаза, руки, рты.
— Я — самозванец! Я — жулик!
Но никто не слышал, ибо слова тонули в общем вопле.
— Спаси! Спаси!
— Что делать? — тихо спросил Раввуни.
— Ничего, — ответил Фома. — Тут уже ничего не поделаешь.
И Братчик понял, что тут действительно ничего уже не поделаешь. И он поднял руки, и держал их над криком, а после над тишиной.
Он помнил, какими видел их во сне.
Весь день и всю ночь кипела, бурлила тысячерукая человеческая работа. Следуя неизвестному пока замыслу Братчика, люди пришли на озеро, с трёх сторон окружённое лесом. Большое, мелкое и топкое озеро с многочисленными островками.
На самом большом из островков стоял когда-то замок Давидовичей-Коротких, наследников бывших пинских князей. Замок давно лежал в руинах. Оставалась только заросшая травой дорога через лес. Она некогда была засыпана камнем, потому и сохранилась.
Столкнувшись с озером, дорога всползала на искусственную насыпь и шла озером ещё саженей триста, пока окончательно не обрывалась. Раньше, когда замок ещё был цел, людей и лошадок перевозили отсюда до острова на больших тяжёлых плотах. Теперь и плоты догнивали на берегах да на дне. Да и сама насыпь заросла по обоим склонам большими уже медностволыми соснами, чёрной ольхой, дубками и быстрыми в росте великанами осокорями.
Толпа занималась тем, что наращивала насыпь в длину. Мелькали лопаты, скрипели колёсами возы с песком, сыпалась земля. Погрязая в глине, люди катили тачки, трамбовали. Кипела бешеная работа. Все верили: не поспеешь в срок — конец. За сутки насыпь удлинили ещё саженей на двести. До островка оставалось ещё столько же, с небольшим гаком. И тут работу остановили. Начали забивать в дно колья с ровно срезанным верхом.
Только сейчас ожила Магдалина. Приказала позвать Христа. Вместо него пришёл цыган Симон Канонит, сказал, что Христос, Фома, Иуда и ещё несколько человек ловят на дороге беженцев и заворачивают их в Крицкое урочище, где собрался уже кое-какой народ: остатки разбитых сторожевых отрядов из маленьких городков, вооружённые вольные мужики, мелкая шляхта... Магдалина ахнула, узнав, сколько была без сознания.
— Да ты понимаешь, что они Анею из монастыря увезли?!
— Анею? Поздно. Попали в такую кулагу, что будем ли ещё живы. Останемся на земле — найдёт. А нет, так и Анея, и все прочие будут нам без надобности.
...Христос и взаправду тем временем перехватывал беглецов. Наскрёб немного людей. Гонцы с озера оповещали, что дело идёт, но до конца ещё довольно далеко. Гонцы с татарской стороны упреждали, что Марлора идёт, что он близко, что часть конников, во главе с Селимом, хан отделил и послал на Волхов: гнать скот для котлов, коней для подмены и жечь дорогой сёла, городки и крепости. Христос, услыхав об этом, так ругаться начал, что гонец от уважения только головой крутил... Затем Христос сел и думал несколько минут. После кликнул распорядителя, мрачно сказал:
— Скорей забивайте колья. Не успеваем... Потому ты, гонец, скачи к Марлоре, неси ему, вот, горсть земли.
— Ты что? — побелел гонец. — Землёй кланяться?!
— Лучше пригоршней, чем всей, да ещё с твоей шкурою в придачу. Скажи, что воеводы разбежались, что попы молятся, что не имеют они права говорить, что сам Бог здесь... Скажи: пусть возьмёт сорок человек и ждёт меня на Княжеском кургане. Скажи: я возьму тридцать воинов. Слово даю.
— Да нас двадцать восемь, — заметил начальник стражи.
— Со мной Фома и Иуда... И я приду к нему. Будем говорить. А войска наши пусть будут далеко за нашими спинами. На треть дня дороги. Ну, давай.
Гонец пустил белого вскачь.

Глава 32
МЯСО ПО-ТАТАРСКИ, ИЛИ ПОДСТАВЬ ДРУГУЮ ЩЕКУ

Если же вождь, сюзерен твой, потребует от тебя, вассала, чтоб ты шёл в сечу, скакал на турнир или просто зарезался — иди, скачи, зарежься, ибо сердце властелина в руке Божьей, и если ты сделаешь то, что потребуется, то сделаешь это не только для властелина, но и для Бога своего, милой Родины своей.
Кодекс рыцарской Правды.

В другой раз я хотел подтереть зад кошкой, но она оцарапала мне оба полушария.
Ф. Рабле.
Курган, за столетия утоптанный до каменной твёрдости, зарос пушистой полынью и войлочным собачником, весь усыпан был синими звёздами цикория и уставлен могучими ратниками — кустами чертополоха, что топорщили свои стальные копья и высоко возносили малиновые шапки.
Очень прямой, несмотря на возраст, он высоко-высоко вздымался над ровным, почти безлесным, огромным полем среди чащоб. Куда ни глянешь — гладь. Только очень далеко, на самом горизонте, дымно синели бесконечные пущи.
— Якши, — сказал Марлора. — Простор. Коням есть где пастись, глазу есть куда глядеть. Мы подумаем. Может, в следующий раз придём и останемся здесь. Тогда мы заставим вас вырубить леса, эту мерзость, где некуда глядеть, где легко прятаться трусливым.
Две группы кружком сидели на кургане. Пёстрая, смуглая группа татар и строгая группа городских людей: шлемы в руках, белые одежды, тёмный блеск кольчуг. В центре, один против другого, устроились Марлора и Братчик.
Христос смотрел на грузного хана, взглядывал в ястребиные его глаза и думал, что вот на этом кургане сидят обычно соколы, а сегодня, согнав их, устроились старый падлоед да мазурик, волею судьбы наречённый именем Бога.
— Не скажи, — ответил он. — Ну, а если мы не послушаемся? Если нам дорог этот лес?
— Кх! Мы говорим и говорим, но у нас, видимо, ничего не выйдет. Придётся идти с кровью и пеплом. Видит Аллах, я этого не хотел. И я не пойму одного: зачем ты кланялся мне землёй.
— Я не кланялся. Я послал тебе горсть земли.
— Ну-у...
— В каждой вещи, сотворенной Аллахом, есть несколько смыслов, — сказал Братчик.
— Какой смысл в этой горсти, неверный?
— Несколько... Возможно, это предложение удовольствоваться горстью и, пока не поздно, отойти...
— У меня четыре тьмы могучих людей. У тебя? Далеко из-за твоей спины пришёл человек и сказал, что у тебя еле наберётся одна тьма, без мечей, почти без кольчуг... Тут, в трёх часах пути, у меня три тьмы; тьма блуждает по вашим городам, и ведёт её сын мой. Даже если за тебя Бог или ты сам, если люди говорят правду, ваших семь тысяч... Ха!.. Каждый из них будет биться против пяти, а Бог за того, у кого сила... Ну, какие ещё смыслы в этой горсти?
— Ты можешь съесть её, когда будешь клясться, что больше не придёшь сюда. Можешь засыпать ей свои глаза, чтоб не видеть, как бегут твои четыре тьмы. Это будет. Ты сам знаешь.
Христу обязательно нужно было, чтобы Марлора разозлился. Страшно, до животной ярости разозлился. И не на кого-нибудь, а на него, Христа. Иначе пропало дело, иначе снова пожары и смерти. Надо было довести эту тушу до неистовства и слепого гнева — тогда есть некоторая надежда, что дело выгорит.
И похоже, у него это получалось. Бурая, порубленная мечами кожа на лице Марлоры напоминала уже перезревший померанец.
— Бесстыдная наглость — щит трусости, — проговорил хан. — Я мир прошёл, и не противились мне. А что можете сделать вы, люди пугливой веры, зайцы с нераздвоёнными копытами? Спрятаться в лес? Поставить мою пятку, пятку силы, на шею своей покорности? Я у вас сорок городов сжёг. Ясак брал. Рабов брал. И только один раз видел лицо врага, а не его спину.
Юрась с внешним издевательским спокойствием произнес:
— Ты говорил: «Бог за того, у кого сила». Я — за них. Ты говорил: «Только раз видел лицо врага». А я видел спину. Твоих воинов. Ты сказал: «Пятеро наших против одного вашего». А я недавно разгромил у монастыря твой отряд... Так вот, я встал один против твоих двух сотен и погнал их, как трусливых тварей, как крыс.
Марлора привстал:
— Так это был ты? Это был ты, лживый чужеземный Бог?
— Видишь, — улыбнулся Юрась. — Вот уже второй раз ты зришь нас в лицо. Остерегайся третьего раза. Бога нельзя искушать трижды.
— Грозишь? Чуда ждёшь, здешний Мухаммед? Не жди. Чудо берут в свои руки сильные мужчины. Они никогда не слезают с коня, у них плоские зады.
— Удобно окажется, когда пинка давать будем.
Хан уже почти трясся. И вдруг поймал спокойный, пытливый взгляд Христа. Тот словно изучал омерзительное, но занятное животное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63