За низким лбом сотника что-то ворочалось. Скорей всего, непомерное удивление.
— Да ну?
— Наставники наши говорят! Наместники Божьи! Исполнители Его воли! Первые проводники Церкви на земле!
— Странно...
— Именем Христа клянусь.
Сотник вытянулся:
— Слушаюсь.
— Следи. И смотри, чтоб не прельстил тебя философией и пустым искушением.
По лицу сотника было видно, что прельстить его какой бы то ни было философией невозможно.
— Эти философы имеют наглость о жизни и смерти рассуждать. А жизнь и смерть — это наше дело, церковного суда дело, сильных дело. И это нам решать, жизнь там кому или смерть, и никому больше...
Лотр обвёл глазами бродяг. Увидел Роскаша, который держался с тем же достоинством, горделиво отставив ногу.
— Значит, так, — сказал Лотр. — Ты, Богдан Роскаш, за шляхетскую упёртость твою, отныне — апостол Фома, Тумаш Неверный, иначе называемый Близнец.
Красное, как помидор, лицо «апостола Тумаша» покраснело ещё больше:
— Мало мне этого по роду моему.
— Хватит. Лявон Конавка, рыбак.
— А! —Табачные глазки недобро забегали.
— Тебя из рыбаков чуть ли не первого завербовали. Быть тебе Кифой, апостолом Петром.
Конавка почесал лысину, начинавшую просвечивать меж буйных кудрей, льстиво усмехнулся:
— А что. Я это всегда знал, что возвышусь. Я ж... незаконный сын короля Алеся. Кровь! Так первым апостолом быть — это мне семечки.
— Брат его, Явтух... Быть тебе апостолом Андреем.
Стройный «Андрей» судорожно проглотил слюну.
— Ничего, — успокоил Лотр. — Им также поначалу страшно было.
Лотр крепко забрал в свои руки дело, и Босяцкий ему не мешал. Выдвинул идею, спас всем шкуры — и достаточно. Теперь, если Ватикан окажется недоволен, можно будет сказать, что подал мысль, а дальше всё делал нунций. Если будут хватать, Лотр воленс-ноленс заступится за монаха — одной верёвкой повязаны. А заступничество Лотра много чего стоит. Могучие свояки, связи, богатство. Капеллан внутренне улыбался.
— Сила Гарнец, — продолжал Лотр.
Гаргантюа плямкнул плотоядным ртом и засопел.
— Ты Яков Зеведеев, апостол Иаков.
— Пусть.
— Они тоже рыбачили на Галилейском море.
— Интересно, какая там рыба водилась? — спросил новоявленный апостол Иаков.
Вопрос остался без ответа. Нужно было спешить. Лотр искал глазами похожего на девушку Ладыся.
— А брат твой, по женоподобству, Иоанн Зеведеев, апостол Иоанн, евангелист Иоанн.
Умствующие глаза Ладыся расширились.
— Приятно мне. Но чёткам-то меня выучили, а прочему ни-ни. И никого не успели за то время. Другие начали первые буквы, а я тут проповедовать начал. Так я даже не знаю, как «а» выглядит. Ни в голове этого у меня, ни...
Лотр улыбнулся:
— Они, рыбаки, думаешь, очень грамотные были?
— Тогда пусть, — закатились юродские глаза.
— Значит, вы — Зеведеевы, — с неуловимой иронией заключил Босяцкий.
Раввуни воздел глаза вверх.
— Ваанергес, — по-древнееврейски высказался он. — Бож-же мой!
— Правда твоя, — согласился Босяцкий. — Очень они звучны. «Сыновья грома».
Лявон Конавка — Пётр — льстиво засмеялся:
— А что? Уж кто-кто, а я это знаю. С ними в одном шалаше ночевать невозможно — такие удоды.
— Хватит, — перебил его Лотр. — Акила Киёвый.
Телепень колыхнул ржавыми волосами, добродушно усмехнулся, понял: на костёр не поведут.
— Эва... я.
— Ты с этого дня — Филипп из Вифсаиды. Апостол Филипп.
Тяжело зашевелились большие надбровные дуги.
— Запомнишь?
— Поучу пару дней — запомню. Я способный.
— Ты, Даниил Кадушкевич, служил мытарем — быть тебе, по роду занятий, евангелистом Матфеем. Апостолом Матфеем.
Сварливые, фанатичные глаза зажмурились.
— Ты, лицедей Мирон Жернокрут, отныне Варфоломей.
— Кто? — заскрипел Мирон.
— Апостол Варфоломей, — разъяснил Лотр. — За бездарность твою. Тот тоже у самого Христа учился, а потом в Деяниях его и словом не помянули.
Лотр рассматривал бурсацкую морду следующего.
— А ты, Якуб Шалфейчик, апостол Яков. Иаков Алфеев меньший.
— Какой я тут меньший. Я тут выше всех. Максимус. — И обиженно смолк.
Бургомистр Устин смотрел на фокусника. Правильно-круглая голова, вскинутая в безмерной гордости. Верхняя губа надута.
— Этому, Яну Катку, — встал бургомистр, — по самовосхвалению его, нужно Ляввея дать.
— Правда что, — сказал Болванович. — Ляввей, прозванный Фаддеем. Апостол Фаддей. А поскольку в Евангелиях разночтения — кто в лес, кто по дрова, то он же Иуда Иаковов, он же Нафанаил. Видишь, имён сколько!
— Спасибо, — поблагодарил Каток. — Я почти удовлетворён.
Михал Ильяш глядел на Лотра чёрными хитрющими глазами. Улыбался.
— Ты, Михал Ильяш, с этого часа Симон Канонит, в прошлом Зилот. Потому как «нет в нём хитрости».
Нависло молчание. Раввуни глядел Лотру в глаза. Кардинал искривил в усмешке рот:
— Ну а тебе, Раввуни, и Бог велел быть Иудой из Кариота.
— Почему?
— А потому, что ты здесь, пожалуй, единственный, кто до тридцати считать умеет.
— Я...
— Сомневаешься? Ну и хорошо. По ходу дела перекуешься, поверишь в свои способности... пан апостол Иуда.
Иудей вздохнул:
— Ну что... Ну, спасибо и на этом... Не я один... И не в первый раз я за этого босяка отвечаю.
Лотр встал, и за ним поднялись остальные.
— Всем, кто ещё связан за дурную привычку давать волю рукам, всем этим, кто хорошо дрался, развяжите руки. И идём к воротам. — Отыскал глазами Корнилу: — Иди вперёд. Постарайся упорядочить энтузиазм, сотник.
Судьи откинули капюшоны, сбросили чёрные мантии. Стража сняла со стен факелы.
В их трепетном свете шествие потянулось к дверям.
Глава 11
«...И ПАДУТ ПЕРЕД НИМ НАРОДЫ».

Лёг перед змеем, глядя в пыль, и поставил его ногу себе на затылок, а сердце моё трепетало, как рыба на песке.
Египетское предание.

...Возмутился духом при виде этого города, полного идолов.
Деяния святых Апостолов, 17:16.
Пророк Ильюк примазался к нападающим поздно — может, пьяный был и только что проспался. Теперь он стоял и голосил на весь Старый город:
— Бейте! Вызволяйте! Как Христос пришёл на какой-то там год правления Тиберия, так и на этот раз — на какой-то там год правления Жигмонта вновь Он пришёл!
Нечёсаная копна тряслась. Звериные шкуры казались в отсветах огня запёкшейся кровью, а голые страшные мускулы рук были словно из меди.
— Предсказал вам приход Его я, Илья!.. Старайтесь, хлопцы! Бог великий смотрит на вас... Вызволяйте — отдаст Он вам богатые дома на разграбление!
Два человека в чёрном переглянулись. Стояли они поодаль, чтобы их не зацепили бревном таранящие ворота.
— Пророка этого давно надо было взять. Сразу, как только прорвутся, хватаем его и тащим.
— Брось, — сказал второй. — Кому ты его потащишь? Хозяевам нашим? С них вот-вот головы полетят.
— Плохо ты их знаешь. Всё кончится миром.
— Врёшь!
— Увидишь.
Ворота крошились на куски. Искры тянуло, как в трубу. Лязг мечей за воротами смолк, а вместо него возникло откуда-то ангельское тихое пение. Словно с неба. Что-то дивное происходило в замке. Потому, видимо, драться и перестали.
Последний удар бревна развалил ворота. Веером, ковром легли на землю искорки. Топча уголья, толпа ворвалась в замок.
— На слом! — ревели голоса. — Христа! Христа убивают!
Гурьба валила валом. И вдруг остановилась. Ангельское пение вознеслось к небу.
С великим изумлением смотрел народ, как движется ему навстречу разубранное шествие с крестами и как шествуют перед ним тринадцать человек, одетых в холстину.
Люди стояли молча. Брезжила заря, и в ее неверном свете мрачно сияло золото риз и единственное золотое пятно в толпе нападавших — золотые выше кисти руки Тихона Уса.
И несмотря на рассвет, кое-кому в толпе ремесленников показалось, что наступает ночь. Снова наступает. Потому что небольшой крестный ход приближался, а изо всех словно вынули душу.
И Ус, и Зенон, и Турай с сыном, и резчик, и кузнец, и ещё некоторые понимали, что этих, золотых, нужно беспощадно, до последнего, бить. Но бить их было нельзя. В голове шествия выступали тринадцать, одетых хуже последнего мещанина, но как все. Они были щитом, который нельзя ни разбить, ни искрошить.
— Легко же они обошлись, — тихо сказал Клеоник.
— А тебе что? — огрызнулся кто-то. — Ты ж Христа требовал — вот Он.
— Дурак, — вздохнул Клеоник. — Я правды требовал.
— Ну и держи.
Лотр воздел руки.
— Люди славного города! — провозгласил он. — Мы с пристрастием проверили всё, что могли, и убедились, насколько способен убедиться слабым своим разумом человек, в том, что они говорят правду.
Толпа заворчала. Все радовались победе. Но одновременно на душе было как-то неловко. Потому что рассчитывали на другое окончание, и все настроились на него, а теперь дело повернулось так, словно собрались ехать, а тут выяснилось, что в этом нет надобности.
— Что же кричите вы? Ныне и мы вместе с вами благодарно воскликнем: Христос пришёл в Гродно!
Он сделал величественный и угрожающий жест:
— Слишком долго творилось распутство. Вот грядёт Иисус возвысить Церковь и спасти мир.
Радостный гомон покрыл его слова. Толпа взорвалась криками счастья и воодушевления.

Глава 12
ЧУДЕСА ПЕРВОГО ДНЯ

Я — хлеб живый, сшедший с небес.
Евангелие от Иоанна, 6:51.
СЛОВО ОТ ЛЕТОПИСЦА
...И вот словно глаза тогда застило у всех. Ладно бы у люда тёмного, заботами отцов Церкви не просветлённого ещё.
Разум отнял Нечистый и у мещан богатых, и у торговцев, и у людей святой службы — аж до нунция, и генерального комиссария, и — страшно сказать — милостивого короля нашего, и князя Московского, диссидента. И даже у тех, кто выше их.
Какими чарами добились этого жулики те — Богу ведомо. Но дивно, почему все так ослепли и почему та слепота от чародейства мерзкого так быстро прошла потом, когда начали их законно гнать за блуд ихний, за то, что хлеб находили, где его не было, и врагов сильных, с малым людом против них выйдя, громили — а явно же силою Сатаны.

СЛОВО ОТ ВТОРОГО ЛЕТОПИСЦА
Тот злодей Петру-рыбаку — а кто говорит: мещанину — и другим себе подобным двенадцати мазилам личины апостольские выбрал, а сам себя Христом назвал и обманул тем самым святую матерь нашу Церковь. Ведь князья Церкви простыми были, как голуби, и чистыми сердцем, как дети, коих есть Царствие Небесное. И эти князья о простом люде посполитом думали и полагали, что Пан Бог, Себя явив, облегчение и радость великую тому люду принесёт.
О, великим был после гнев ихний за обманутую злодеями теми веру! Ибо открыл им из высот Господь глаза и приказал мечом карать тех жуликов за еретичные вымыслы их и ересь ту огнём выжигать, а злодеев тех уничтожить.
А покуда злыдни те в Гродно, несколько дней замешкав, одержимость от дьявола учиняли и живность старанием своим себе и людям добывали, ибо своей кухни не имели. И тот Христос тогда сам, как ошалевший, по хозяевам и рынкам бегая и по лавкам, хлеб людям хватал и мясо из горшков и мис цапал и на свои товарищи метал, а они его хватали и ели. И было там в то время многое множество людей.

СЛОВО ОТ ДВУХ СВИДЕТЕЛЕЙ
И вновь брехня. И надоело уже нам, людям, с ним ходившим, читать это и слушать это. Но кто же очистит правду от кала и возгров, если не мы? Кто остался в живых? Эти двое, что выше, ещё хоть немного, вполслова, правду говорят. Находили и хлеб. Били и врагов. Добывали и мясо, и рыбу, и живность людям. И было там взаправду «многое множество людей».
Но прочее — ложь. Сами видели, как мы, горемычные, ту церковь и начальство то «обманули». Под угрозой дыбы и костра. Сами увидите, как эта их «слепота» прошла, чуть только он руку на золото церковное поднял. И что тогда сделали те, «простые, как голуби», — узнаете вы также.
Но Варлаам и летописцы из Буйничей меньше лгут. Вы Мартина Бельского послушайте. Он Братчика Якубом Мельшцинским называет, шляхтичем коронным. В то время как не знаем мы, был ли он даже мирским школяром. Чудной слишком был для школяра. То ли умный чересчур, то ли с луны свалился — не разберешь.
А было так.
...Бросились к нам люди. Тысячи многие. Подхватили на руки, подняли, понесли. А за нами понесли тех самых князей церкви. Дьявол знает откуда появились в руках, ввысь воздетых, факелы, ленты пёстрые, цветы. Огонь скачет. А мы, счастливые, смеёмся: казни избежали, бедолаги.
Знали бы, сколько нам с тем апостольством мучиться ещё, плакали бы, как иудеи на реках вавилонских, да вместо того, чтоб лиры на вербы вешать, им подобно, сами бы на тех вербах повесились.
Толпа скачет, ревёт, ликует: Христос в Гродно пришёл. А мы уже на Старом рынке поняли, в какую кулагу влипли. Там один человек, видимо слабый в вере, целый воз мышеловок привёз.
— Мышеловки! — кричит. — Чудесные мышеловки!
И тут народ вдрызг и вдребезги разбил тот воз и разнёс, а мышеловки стал топтать ногами: зачем, мол, нам мышеловки, когда вы у нас есть? Тут мы и напугались.
— Чу-да! Чу-да! Чу-да! — кричат.
И в ладони плещут...
Братчик было растерялся, но потом похлопал своего «коня», некоего мужика Зенона, чтобы тот остановился, подъехал к Богдану Роскашу, а теперь Фоме Неверному, и шепнул ему что-то. Фома головой закивал.
— Тпру, — сказал Христос. — Хорошо, люди! Сделаем всё. Будет вам чудо.
Закатал рукава:
— Принесите нам из домов своих сотню мышей.
— Ага, — подтвердил Каток-Фаддей да вынимает из-за пазухи мышь.
Толпа взвыла. Побежали за мышами.
...И вот сидим мы все в каком-то сарае за множеством клеток. Тумаш достаёт из клеток мышей, а мы их дёгтем мажем. И всё это здорово напоминает фабричный конвейер. Правильно это Братчик придумал, а Фома-Тумаш подтвердил. Мышь — она дёгтя не любит. Пустишь такую — других перепачкает, те — прочих. Мыши полжизни моются, а дёготь языком не отмоешь. Начнут они метаться, в другие дома бежать, в своё жилище и там всех пачкать. Затеется страшная драка. И самое позднее через день все мыши из города уйдут.
И вот мы работаем. Достаём, держим за хвост, ковшом плюхаем. А Иуда тех мышей в норы выпускает.
...И вышли мы из сарая того, и вновь подняли нас на руки, и пообещал Христос, что завтра мыши уйдут из города, ибо услышал Отец Его на небе моления человеческие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63