Не обошли вниманием и тех, кто относился к маркизу с меньшей требовательностью. Для них в 1969 году «Американ Интернешнл Филмз» выпустила ленту «Де Сад», яркое вызывающее полотно, демонстрирующее достаточно много обнаженной плоти, но почти ничего общего не имеющего с действительной жизнью маркиза. «Де Сад, этот длинноволосый хлыщ с плетью, стал теперь киномаркизом в картине, в основе которой лежит эротоман восемнадцатого века и его замысловатые развлечения», — комментировал обозреватель «Плейбоя».
Экранизация романов Сада представляла трудности как в плане цензуры, так и в плане правдоподобия, добиться которого было еще труднее. «Жюстина» Джесса Франко 1968 года с Клаусом Кински в роли Сада, Роминой Пауэр в роли Жюстины и Джеком Палансом в роли Антонена, почти ничего общего не имела с духом романа.
«Философия в будуаре» Жака Скандалари (1970) снята, как утверждали ее создатели, по мотивам садовской книги. Однако чрезмерное увлечение раскрашенными телами, плетьми и девочками в кожаных штанах создало атмосферу, характерную исключительно для двадцатого века. Наиболее значимой попыткой отдать дань должного Саду стала картина Пазолини «Сало: 120 дней», в которой сюжет романа маркиза развивается в недолговечной марионеточной республике Муссолини в Сало, на берегу озера Гарда в 1944 году. Жестокости фашизма сочетались с фрагментами из садовского повествования. Следует сказать, фильм мог бы спокойно обойтись и без ссылок на маркиза, а некоторые наиболее эксцентричные сексуальные сцены, вместо чувство драматизма, просто вызывали у зрителей смех.
Сколько-нибудь серьезные попытки перенести дух Сада на экран как будто прекратились. Его слава опустилась до уровня серийной видеопродукции «Де Сад» и одиночных лент типа «Господин Сад», составляющих предмет торговли парижских секс-шопов и простой эксплуатации его имени.
— 4 —
Настоящий театр Сада в наше время разворачивался не на сцене и не на киноэкране, а в судебных залах. Совершаемые человечеством нарушения закона из года в год практически не изменяются. Все же порой создается впечатление, что некоторые преступления в значительной степени походят на опыт, пережитый Садом или описанный в его произведениях. Время от времени подобные драмы разыгрываются в залах суда. Предметом спора юристов долго оставался вопрос: можно ли считать ли садизм на этом уровне правонарушения психическим отклонением. Еще в 1907 году, похоже, не возникало сомнения в том, что во время суда над Гарри То за убийство нью-йоркского архитектора Стенфорда Уайта, в своем поведении по отношению к Эвелин Несбит, он будет признан невиновным, ввиду психической неполноценности. После их женитьбы Эвелин напишет о том, как То избивал ее плетью для собак в австрийском замке. Эта сцена словно заимствована из жизни самого Сада. После выхода из психиатрической больницы в Мэттоане То не раз оказывается замешан в серии скандалов, связанных с применением сексуального насилия. Это продолжалось до его смерти в 1946 году.
Убийца Невилл Хит, который вел себя как садист по отношению к некоторым женщинам, не являлся садистом в понимании Пруста в последнем случае, когда в порыве пьяной ярости с ножом налетел на свою последнюю жертву. Как утверждал Пруст, а Сад показал на собственном примере, бессмысленная жестокость, совершенная в порыве ярости, может привести к тяжелейшему преступлению, но она не является проявлением садизма. А вот порка плетью Роз Келлер и Эвелин Несбит являются актами садизма. Убийство Стенфорда Уайта или второй жертвы Хита, вероятно, в этот разряд не попадают.
В 1946 году, когда рассматривалось первое убийство Хита, формально было определено, что в юридическом смысле садизм, как состояние невменяемости, не рассматривается. «Обезумевший от ярости, с точки зрения врача, — такую оценку дал защите один из экспертов. — Обезуметь-то обезумел, но я сомневаюсь, что это не выходит за пределы процессуальных норм Мак-Натена». Его раннее убийство, хотя и выглядело ужасно, но скорее относилось к разряду непредумышленного. Жертвой стала молодая женщина, имевшая репутацию мазохистки, и ее судьба послужила подтверждением этому. Незадолго до этого эту особу вместе с партнером выселили из отеля за беспокойство, причиняемое их действиями. Их следующая встреча, когда она лежала привязанной к кровати с кляпом во рту, закончилась ее гибелью. Причиной смерти стало удушение, а не сексуальное насилие. Неустойчивая психика партнера молодой женщины пошатнулась, когда вместо сопротивления он столкнулся с готовностью и добровольным желанием; это, в свою очередь, вызвало приступ ярости или разочарования. Сей пример показывает, насколько опасным для эмоционального состояния бывает сочетание садомазохизма.
Собственный опыт Сада встречи с правосудием в случае с Роз Келлер вылился в драму, ставшую в обществе «притчей во языцех», примером патологической сексуальности. Фактов для рассмотрения оказалось маловато, да и рассказы главного действующего лица и жертвы не совпадали.
Аналогичный конфликт имел место почти двести двадцать лет спустя в Калифорнии, когда рассматривалось дело Кэмерона Хукера, обвиняемого в насильственном увозе и издевательском отношении к молодой женщине, длившимся на протяжении нескольких лет. Обвиняемого признали виновным. Факты по делу «Девушки в ящике» сочти в мельчайших подробностях совпадают с историей о добровольной рабыне, которая, даже получив свободу, сама вернулась к своим тюремщикам, на правах члена их семьи, и историей жертвы, лишенной свободы до тех пор, пока ее ум находился во власти хозяев. Драма эта была более сложной и растянутой по времени, по сравнению с кратковременными переживаниями Роз Келлер, выпавшими на ее долю в пасхальное воскресенье 1768 года. Поведение жертвы теперь уже объяснялось модным понятием «промывание мозгов», а не простой уступчивостью, вызванной нуждой. Все же факт слушания двух правдоподобных, но непримиримых версий, служит иллюстрацией парадокса Сада, ставшего таким же предметом для рассуждений о правосудии в мире голосистых средств информации, как и дело Роз Келлер в более упорядоченные времена «старого режима».
— 5 —
Развитие событий в жизни маркиза зависело скорее от его дурной, чем от доброй славы. У Сада, казалось, не существовало золотой середины, он всегда являлся в каких-то крайних ипостасях: то в облике развратника, портящего невинных, то как воплощение зла, или в качестве первого великомученика современной политической системы. Несомненно, в мужестве ему отказать нельзя, но все же маркиз не был героем в привычном понимании слова. Являясь мучеником, он часто и с готовностью жаловался на вещи как значительные, так и мелочные. Воспитание заставляло его собственные интересы ставить выше интересов других людей. Присущая ему раздражительность и несправедливость заточения еще больше усугубили этот недостаток. Если Сад обладал мужеством и упорством, то терпения и сострадания ему явно недоставало.
Противоречивость характера маркиза нашла отражение и в его работах. В нем имелось много такого, что находило отклик в принципах революции. Все же он не мог проститься со своими аристократическими правами и привилегиями: Сад всю жизнь оставался привязан к своим землям и собственности, а пылкие революционеры в его глазах довольно скоро стали «бандитами» и «слабоумными». В этом плане он не слишком отличается от тех граждан двадцатого века, которые предпочитают ратовать за мировую революцию с безопасного расстояния буржуазного благополучия.
Но все же мужество маркиза не вызывает сомнений. Выступая во времена Революции в роли судьи и проявляя «умеренность» к мужчинам и женщинам, которым в противном случае непременно пришлось бы проститься с жизнью, он поставил под удар собственную безопасность и жизнь. Сад подвергал себя риску даже из-за семьи Монтреев, сделавших так много, чтобы погубить его. С одной стороны, он с жестокостью отзывался о жертвах и судьях, причастных к скандалу в Аркейе и Марселе, с другой — с готовностью прощал тех, с кем имел дело позже.
В качестве философа Сад остается довольно смутной фигурой. Как заметил Мэтью Арнольд в отношении Уортсворта, соблазн вывести философию из художественной литературы всегда подвергается жестокому сопротивлению. Достижения маркиза являются скорее вымышленными и художественными, чем логическими и поясняющими. Он в большей степени демонстрирует проникновение в суть вещей, чем систему. В самом деле, Сад был скорее одержим и навязчив, чем систематичен. В своих размышлениях он чаще повторялся, чем развивал умозаключения. Подобно Филдингу в «Джонатане Уалде» или Вольтеру в «Кандиде», маркиз брал почти очевидную идею и иллюстрировал ее многочисленными примерами. Выглядело бы много лучше, если бы он ограничивал себя теми же рамками, что и его предшественники.
Но даже выступая в качестве автора философского романа, в своей работе Сад не давал ответа, а оставлял вопрос, подлежащий обсуждению. Но в самом ли деле думал он так, как говорил? С первого взгляда маркиз представляется истинным революционером современного мира, предлагающим альтернативу существующей морали и социальному устройству. По сравнению с Садом, люди типа Маркса и Ленина или даже Робеспьера и Гитлера просто пытались подлатать ткань буржуазного общества, потому что находились в плену существующих концепций и оказались введены в заблуждение такими фальшивыми понятиями, как экономика, национализм или химеры морали.
Кое-кто из его последователей перевернул это утверждение, превратив Сада в сардонического шутника и великого контрреволюционера. Если не возвращаться к взгляду Флобера и более позднему заступничеству со стороны Клоссовски, то факты жизни Сада дают все основания склоняться к этому утверждению. Отдавая предпочтение этому утверждению, позицию Сада можно определить, опираясь на содержание «Жюльетты». Абсолютная революция — это выдумка. Революционеры, стремящиеся к освобождению народов от гнета, независимо от выдвигаемых ими лозунгов, движимы только завистью к тиранам настоящего. «Друзья преступления» в романе в такой же степени являются правительством в ожидании своего часа, как и любая конституционная оппозиция или армия освобождения. Все политические движения, по мнению Сада, ищут возможности захвата власти над другими. Мотивом их поисков является стремление к сексуальному господству и жестокости, сопровождаемое алчностью и желанием выдвинуться. Если сексуальность является иллюстрацией садовской темы, то личные и коллективные политические амбиции — всеобщей извращенностью. Несокрушимая политическая правда маркиза состоит в том, что любая власть действует растлевающе, а абсолютная власть способствует окончательному и полному растлению..
Исторические рассуждения о его философии оказались осложнены также вероятностью, на которой настаивал Мишле: Сад был душевнобольным. Но можно усомниться в том, что его мания выглядела более ярко выраженной, чем мания Робеспьера или герцога Орлеанского. Все же, даже не веря в его «сумасшествие», нетрудно заметить — взгляды маркиза, выраженные в его произведениях, не были абсолютными и отличались неустойчивостью. Барби д'Оревилли, создавая своего байронического героя Меснилгранда, встретившего революцию атеистом в религии и вышедшим из нее атеистом политическим, мог бы списать сей образ с Сада. В своих собственных оценках маркиз, начав с сатирического высмеивания традиционной морали в 1787 году, дошел десять лет спустя до обличения новой материалистической философии. Все же в пределах этой перемены взглядов, он сумел сохранить одну тему, которая на протяжении последующих двух столетий продолжала приводить в замешательство большинство его читателей.
Речь идет не о картинах ада и пытках инквизиции, которыми изобилуют произведения Сада. Большее беспокойство вызывает то, что в век разума альтернативная теология маркиза как будто подтверждает живучую иррациональность первого греха. Сад был предвестником плохого прогноза для всего человечества. Действительно, его собственная популярность оказалась подтверждением тому. Память о нем сохранилась до наших дней не потому, что он являлся героем, революционером или сатаническим шутником. Главный подвиг его умозаключений прост — правда, на первый взгляд — он перевернул оптимизм философов, поставив его с ног на голову. Высказанная им в художественной форме гипотеза заключается в том, что высшей силой является саморазрушительная сила человечества. Уничтожение сообщества людей не избежать, но и сожалеть об этом не стоит. История не есть движение вперед, а представляет собой дрейф. Как и Джон Генри Ньюмен, Сад видит «ужасное исконное бедствие», преследующее человеческие амбиции. Но в отличие от Ньюмена плохие известия в своих произведениях маркиз предпочитает преподносить в виде иронической космической шутки, сыгранной за счет человечества.
13 августа 1991 года колесо истории после судебного разбирательства по делу Повера 1956 года совершило полный оборот. Мисс Мойра Бремнер, телевизионная ведущая, потребовала в «Таймс» за издание «Жюльетты» привлечь к судебной ответственности «Эрроу Букс». Относясь к подобным мероприятиям без симпатии, мисс Бремнер тем не менее проявила в данном случае исключение. На свет божий был извлечен избитый образ Сада как пример для подражания для «болотных убийц», в связи с чем возникла необходимость защитить женщин и детей от подобных экспериментов, когда родителей заставляют пожирать своих младенцев. К 19 августа мисс Бремнер уже попросила Генерального прокурора Шотландии провести расследование и запретить другие работы Сада, дабы предупредить физическое и сексуальное насилие над детьми.
Литературная свобода всегда остается под вопросом. Дело против запрета книг маркиза начал Энтони Бергесс, выступив 13 июля в «Ивнинг Стандарт» с горячей защитой своей точки зрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56