Совершенство может быть достигнуто лишь тогда, когда Франция станет полным отражением робеспьеровской религии Природы. Внезапно в середине пятого диалога Сад вводит эксцентричное политическое заявление: «Французы! Еще одно усилие, если вы и в самом деле хотите быть республиканцами!» Идеальная республика с естественной моралью описывается посредством ее отношения к так называемым преступлениям. Высшей меры наказания быть не должно. В самом деле, убийство не может караться смертной казнью, так как Природа не наказывает за убийство одного создания другим. Также не может быть наказана кража, за исключением тех случаев, когда государство наказывает человека, которого ограбили.
Идеальная республика должна следовать примеру Природы и в том, что касается сексуального поведения, традиционно отодвигаемого на второй план. Она должно не только терпимо относиться к проституции, но и принуждать к ней всех женщин, приучая к этому занятию с детства. Где, в конце концов, Природа запрещает это? Если мужчину влечет к женщине, закон обяжет ее являть себя в публичном доме. Там она должна соглашаться на все действия, угодные мужчине, даже на те, что могут стоить ей жизни. Именно такой пример поведения диктует нам Природа. Факт предпочтения другого мужчины в расчет не принимается. Природа не предусматривает подобные замены: самкой владеет находящийся поблизости доминирующий самец.
Адюльтер при этом не может быть оскорблением. Брак, являющийся нелепостью в естественном мире, отменят, и все дети будут являться собственностью государства. Инцест также должен быть позволен, поскольку табу на него в животном мире не существует. По этим же причинам гомосексуализм и содомия также рассматриваются как нормы поведения.
Аргумент в пользу того, что подобная универсальная республика рано или поздно приведет к закату и постепенному вымиранию человечества, Сад не считает обоснованным. Почему это должно иметь какое-то значение? Природе нет никакого дела до того, живет ли особь или умирает. Природа в качестве вселенского феномена едва ли заметит исчезновение всего рода человеческого.
Если бы маркиз рассчитывал, что его гипотезу будут читать без тени иронии, она бы увязла в погрешностях. Она требует такого обожествления Природы, которое свело бы на нет смысл его нападок на Робеспьера по поводу создания религии Природы. Прием же Сада сводится к возможности использовать словосочетание типа «закон Природы», как если бы оно звучало сродни «закон контракта». Природа не имеет законов, за исключением управляющих научными феноменами. Учитывая это, в результате человеческого наблюдения дается определение скорее объекту, на который нацелены законы, а не их источнику. В этом смысле законы существуют не столько в Природе, сколько в человеческой науке.
Читать доводы Сада без тени иронии было бы чрезвычайно трудно. Идеальная республика также требует совершения убийств, преждевременной жертвой которых он сам едва не стал. Еще она требует грабежей, которые маркиз также испытал на собственной шкуре, когда оказались конфискованы его поместья. И этой дорогой Робеспьер собирался идти к Утопии? Как только указанная цель была бы достигнута, кто, кроме лицемера, мог бы возражать против более мелких отклонений, типа инцеста и содомии?
Какими бы намерениями Сад не руководствовался, «Философия в будуаре» читается словно сладострастная пародия на «Республику» Платона. Задыхаясь в кровавом угаре и имея перед глазами бесконечную чреду приговоренных к гильотинированию, маркиз так же ратовал за убийство, как Свифт после своего «Скромного предложения» жаждал отведать младенческой плоти. Скорее всего, мишенью его литературной мести являлся Робеспьер, но его не стало.
Царство Террора закончилось не сразу. Сад еще некоторое время жил в страхе, что его все же найдут и приведут в суд. Ждать ему пришлось еще месяц. Потом 22 августа 1794 года в Комитет общественного спасения пришло от него прошение об освобождении. Сделали запрос в секцию Пик, после чего принято решение о предоставлении маркизу свободы. 15 октября — более, чем через десять месяцев после ареста — Сад покинул пределы тюрьмы Пикпюс и направил свои стопы в город, наконец стряхнув с плеч бремя террора.
Многие из арестованных граждан дожили до освобождения, наступившего после падения Робеспьера. Монтреи, находившиеся под защитой Сада, после его задержания тоже оказались за решеткой. Случилось так, что им повезло быстрее, чем ему, так как из застенка их выпустили тремя месяцами раньше. Но старый судья так и не пришел в себя после заключения и шока, обрушившегося на него, когда он обнаружил, что его мир перевернулся. Через шесть месяцев после освобождения, в январе 1795 года, он умер. Эту новость Гофриди Рене-Пелажи сообщила лишь через два с лишним года. Только тогда она смогла написать ему о прекрасном самочувствии ярой противницы Сада, мадам де Монтрей.

Глава одиннадцатая
Друзья преступления
— 1 —
Трудности, с которыми столкнулся Сад, выйдя в 1790 году на свободу, оказались ничто по сравнению с теми, что ожидали его осенью 1794 года, когда маркиз покинул Пикпюс. Вернувшись к Констанц в дом на улице Нев де Матюрен, он обнаружил наличие долга в шесть тысяч франков и никаких средств, чтобы погасить хотя бы часть суммы. Де Сад не просто обеднел, он разорился. Почти за год до этого, 14 ноября 1793 года, маркиз подвел для Гофриди свой финансовый баланс. Вся взымаемая с земель рента была суммирована, из нее вычли республиканские налоги, ежегодное содержание в четыре тысячи франков, причитающееся Рене-Пелажи, и одну тысячу годовых, определенных им Констанц как своей «природной и приемной дочери». В результате, на проживание оставалась всего сотня франков в год. Ситуация сложилась безнадежная. В скором времени дела изменились к худшему. Новый режим наложил арест на собственность Сада. После падения Робеспьера и относительной либерализации общества появилась возможность отменить действие соответствующего указа. Но сделать это можно было только после определенных денежных выплат. Хуже того — маркиз числился среди пропавших землевладельцев. В 1797 году в департаменте Воклюз он все еще значился в списке эмигрантов, хотя в Буше-дю-Рон его имя из списка неблагонадежных исключили. Являлось ли это результатом ошибки или злого умысла — неважно, но арендаторы Сада не спешили вносить ренту.
Дело осложнялось еще и бегством скрытого роялиста Гофриди в Тулон, где шли тайные приготовления к восстановлению королевской власти в лице дофина, которого его сторонники видели уже Людовиком XVII. Там и настигло его республиканское правосудие. Гофриди как врага народа из Апта арестовали и посадили в тюрьму. Избежать смерти ему удалось только благодаря тому, что у него имелись фальшивые документы, согласно которым он считался жителем Тулона. Отпущенный на свободу, как и Сад, в 1794 году, поверенный вместе с сыном поселился где-то в Любертоне и вел тихую и неприметную жизнь. Домой Гофриди вернулся только в ноябре 1795 года, где его ждало очередное требование маркиза прислать денег.
Воссоединившись с Констанц, Сад занялся поисками работы. Он обхаживал тех, кто мог хоть чем-то помочь ему в этом, но пока его труды оставались безнадежными. Маркиз уже пытался устроиться в качестве хранителя библиотеки или музея. Хотя ему не везло, было бы много лучше, чтобы широкая публика не знала, что он является автором «Жюстины», поскольку порнографическая репутация романа достигла небывалого размаха. С каждым годом причин скрывать свою причастность к «Жюстине» становилось у Сада все больше.
Его пьесы упорно отвергались, но в 1795 году вышла «Алина и Валькур». Ее издание после ареста и казни Жируара приостановили в связи с конфискацией собственности жертвы в пользу государства. Но вдова издателя подала прошение об отмене приказа об аресте имущества покойного. Таким образом у Сада появилась возможность увидеть роман изданным.
Зима 1794—1795 годов оказалась для маркиза довольно тяжелым временем. В революционном обществе идеи идеализма терпели крах, экономика пребывала в плачевном состоянии, и Франция находилась в кольце враждебно настроенных государств монархистской Европы. Вдобавок ко всему, словно всех этих несчастий оказалось мало, первые месяцы нового года принесли лютые морозы. Зима выдалась самой холодной в текущем столетии. Сад не имел средств к существованию, чтобы прокормить одного себя, не говоря уже о Констанц и ребенке. Дом на Нев де Матюрен не отапливался, поскольку платить за топливо им было нечем. Холод усиливался, и от мороза у маркиза даже замерзали чернила.
Он продолжал писать письма Гофриди и его сыновьям. В почти истеричном от безысходности тоне Сад обвинял семью, не желающую отдавать ему его деньги, во лжи и воровстве. Правда, после смерти одного из сыновей адвоката, он несколько смягчил тон, и обвинения в нечистоплотности и бесстыдстве, выдвигаемые им против Гофриди, больше не звучали так резко. Хотя в своем выражении соболезнования маркиз все же не удержался от упрека. «Как бы то ни было, мой милый, добрый друг, проливая слезы по усопшим, мы должны думать о живых и не дать им уйти из жизни — именно до этой точки довела меня ваша ужасающая нерадивость. Умоляю, вышлите мне мои деньги!»
Похоже, письмо возымело действие, поскольку приказ о наложение ареста на имущество Сада отменили. 26 августа в письме Гофриди Сад ссылается на сумму между семнадцатью и восемнадцатью тысячами франков, которую адвокат выслал ему в том году. Вероятно, не без ее помощи, он завершил печатание «Алины и Валькура», а также рассчитался с непосредственными долгами на общую сумму в шесть тысяч франков. Кроме того, у него имелась неопубликованная рукопись романа, написанного в тюрьме Пикпюс, откуда он имел возможность лицезреть гильотину и полные баки крови, доставляемые каждый вечер в тюрьму, где их содержимое выплескивалось в тюремную сточную канаву. Пока еще оставался открытым рынок эротической и порнографической литературы. Позволив эту вольность, Революция еще не нашла времени, дабы урегулировать этот вопрос. Полки книжных лавок Парижа и других французских городов оказались уставлены томами «Жюстины» и десятками более мелких произведений. Нашлось немало любителей мрачных сексуальных драм, нашедших воплощение пока только в первой из опубликованных книг Сада. Словом, он возобновил работу над «Философией в будуаре», романом, писать который начал во время тюремного заключения, а теперь подготавливал его для печати.
Когда в конце 1795 года книга вышла в свет, Сад принял дополнительные меры предосторожности, чтобы не быть узнанным в качестве ее автора. Было решено, что данная книга и «Жюстина» якобы написаны одним и тем же автором, но этого человека теперь уже нет в живых. «Философия в будуаре» появилась с иллюстрациями эротического характера, предназначенными для тех, у кого роль Природы в человеческом обществе не вызывала интереса. На титульном листе надлежащим образом значилось: книга принадлежит перу автора «Жюстины» и является его посмертным творением. Чтобы напустить еще больше тумана на ее происхождение, там же имелась печатная ссылка на то, что ранее роман печатался в Лондоне «за счет средств Компании».
Если Сад рассчитывал на постоянный доход от продажи книг, то ему пришлось разочароваться. Он написал Гофриди, чтобы Ла-Кост и все остальное, еще оставшееся у него, было продано. В 1795 году интерес к Мазану проявила тетка Сада, мадам де Вильнев. Однако, когда начались переговоры, выяснилось, что выкупить его сразу она не намеревается. Вместо этого мадам де Вильнев предлагала пятнадцать тысяч франков за аренду, которую собиралась выплачивать до конца жизни. Мало кто мог позволить себе истратить деньги на покупку таких поместий; кроме того, политическая ситуация девяностых годов делала их не очень привлекательным объектом для вложения капитала. Маркиз, надеявшийся продать Мазан сразу и выручить за него сумму, примерно в семьдесят тысяч франков, предложение тетки отклонил. Мадам де Вильнев от дальнейших переговоров отказалась, сказав, что он не единственный, кто нуждался в деньгах. Сад начал поговаривать о поселении в Сомане, но пока никаких действий для этого не предпринимал.
Только на другой год ему наконец удалось продать развалины Ла-Косты, прилежащие земли и другие, относящиеся к нему постройки. Покупателем стал Жозеф-Станислас Ровер, политик нового режима с оппортунистическими взглядами. Он родился неподалеку, в Бонье, и хорошо нажился на Революции. Главная забота маркиза состояла в том, чтобы его кредиторы, включая и Рене-Пелажи, не успели наложить руки на вырученные деньги. Во избежание этого он поспешно вложил их в другую собственность близ Парижа, в Мальмезоне и Гранвилльере. К несчастью, денег не хватило для доведения покупки до конца, и его долг сразу возрос на несколько тысяч франков. Сад по-прежнему оставался должен Рене-Пелажи ее долю, равную ста шестидесяти тысячам франков, которую она внесла при заключении брака в качестве приданого. Маркиз обещал компенсировать данную сумму после продажи Ла-Косты.
Сад находился в страшной финансовой «пропасти». Он владел собственностью, но не имел денег; вложил деньги в Мальмезон и Гранвилльер, но все еще нуждался в шести тысячах франках, чтобы довести сделку до конца. Являясь владельцем Сомана и Ла-Косты, маркиз тем не менее не мог оплатить счет в парижской таверне, где постоянно обедал. Ее хозяин в скором времени оказался вынужден подать на него в суд за долги. Над его владениями в Сомане и Мазане снова нависла опасность, когда в 1797 году его имя оказалось в списке тех, кто сбежал, чтобы присоединиться к врагам республики.
Ему, как эмигранту, грозило привлечение к суду. Остановить начатое против него расследование Сад сумел только после того, как раздобыл документ, свидетельствовавший о его «постоянном» проживании в Париже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56