В келью вошла послушница. Едва шевеля языком, Иннокентий велел принести кота. Послушница вышла, а он растерянно огляделся вокруг. Женщина принесла кота, и Иннокентий велел ей выйти. Открыв коту рот, он влил в него все вино из стакана. Кот вырвался, прыгнул на скамью, хотел забраться на печь, но ткнулся носом в скамью и лег. Жалобно замяукав, вытянулся и замер. Иннокентий глухо, тоскливо застонал, опустился на скамью.Вошли приглашенные. Иннокентий, оправившись, начал совет. Ему хотелось сначала выслушать апостолов.— Ну, говори, что ты там знаешь, что слышал в пещерах? — обратился он к своему брату Семеону.— Плохое слышал. Упрекают верующие, что ты оставил божьи дела и стал хозяином… О них не думаешь… — Помолчав, Семеон обратился ко всем: — Рановато радовались; нет императа!.. Нет императа, а без него вот ни начальства, ни старших… Все это из села к нам идет… Говорят, помещичью усадьбу ограбили, а помещика убили. И ни суда, ни права.Иннокентий ощетинился, обратился с вопросом к Мардарю. Мардарь поднялся и прямо, грубо отрубил:— Не поймешь, что у нас делается. Веры мало у людей… Какие-то людишки здесь шляются, поговаривают, что вскоре и панов не будет и никакая церковь не поможет никому, что самого Иннокентия черт возьмет, как взял царя. Подбивают крестьян не слушать святых проповедей и против тебя настраивают… — Герасим передохнул и выпалил: — Убить тебя грозятся. Так люди говорят…Услышав слово «убить», Иннокентий вздрогнул и испуганно посмотрел на графин, из которого не успел вылить содержимое. А в этот момент брат Семеон потянулся за вином. Иннокентий нервно схватил графин и вылил вино на пол.— Разучились молдаване делать вино, кислое очень, — сказал он через минуту. И приказал Семену Бостанику рассказать о своих наблюдениях.Семен ничего не мог добавить, кроме одного: хотя приток паломников и возрос, но они не такие уже щедрые.— Обленились верующие, отче Иннокентий. Нужно и для них найти какое-то занятие, пусть чем-нибудь займутся. Тогда станет легче и следить за ними.Иннокентий выслушал своих апостолов и сурово заговорил:— Вот что, братья. Сам я все это знаю. Думал, вы скажете что-нибудь новое. Хватит об этом. Завтра же соберите людей в подземную церковь, состоится богослужение. Мать София скажет, что дальше. Семеон, останься у меня.И только закрылись двери, Иннокентий отбросил ковер на стене и постучал в стену. Над столом в потолке открылся люк, и оттуда выскользнул монах.— Ты бы, отче, хоть порядок навел на чердаке, а то, видишь, вся в пыли, — весело сказала Хима, отряхиваясь, Иннокентий сурово на нее прикрикнул.— Не до шуток. Садись.Хима села. Иннокентий велел подать вино и закуску и, закрывшись, начал второй совет с братом Семеоном, матерью Софией и мироносицей Химой. 22 Колокол подземной церкви ударил первый раз, и звук его покатился по темным коридорам пещер. Затем еще раз прогудел и растаял в самых нижних этажах. Еще и еще… Непрерывно, тревожно гудел большой колокол подземной церкви. Верующие давно уже не слышали такого звона, с тех пор как отец Иннокентий возвратился. Они спрашивали друг друга:— Зачем это звонят? Что случилось? Зачем звонят в большой колокол?Никто не знал, никто не мог ответить на эти вопросы, полные тревоги. Каждый спешил потушить свечу в келье и спуститься в большую церковь. Потянулись поодиночке, кучками, группами и столпились на ступеньках, что вели вниз. Каждый хотел проскочить быстрее и захватить места поближе к алтарю, с которого сегодня услышит что-то важное. Вдруг увидели отца Семеона. Он был в поповской одежде, в траурных ризах, черный цвет которых сливался с черной шапкой, надвинутой почти на глаза. Он шел понурившись, не глядя ни на кого. Не ответил на приветствие, не протянул руку для поцелуя, не благословил никого. Тяжело дыша, медленно пошел в церковь. На пороге ее остановился, поклонился иконам и воздел молитвенно руки. А потом упал на колени и застыл. Постояв так, поднялся и пошел в алтарь.Удивленные и встревоженные верующие набожно слушали службу отца Семеона. На шее его висела цепь. Немой вздох вырвался из груди молящихся.— Братья мои! Сегодня самый печальный день в нашей жизни. Самый печальный, говорю, потому, что мы так прогневили бога и его святого сына Иннокентия, что он карает нас неимоверно. Больше не будет у нас заступника, больше не будет у нас защитника! Сегодня он покидает нас, а потому я надел эти ризы и цепь эту. Хочу запечатлеть в своем сердце вечную печаль. Прогневили мы его непослушанием, безверием.И он заплакал. Рыдая, взывал к небу о милосердии.— О господи, яви милость свою, яви милосердие тем, кто здесь собрался во имя твое, и хоть последний раз приди к нам и посмотри на печаль нашу! — И, обращаясь к алтарю, говорил: — Молитесь, нечестивые грешники. Молитесь, проклятые рабы господа, прогневавшие его! Умоляйте его, может, смилостивится.И вся церковь загудела:— Преотул чел маре, прости нас! Будь милосерден к нам! Вернись и спаси нас! Преотул чел маре, вернись и помилуй нас!И снова заревел колокол. Громкие звуки, надрывно рыдая, вкатились в церковь и потрясли свод. И вдруг какой-то шум возник у алтаря. Белая фигура опустилась на пол. Белая вся — и лицо, и волосы, и длинная борода белая, как молоко. Остановилась перед народом и старческим голосом простонала:— Не отдам вам сына моего единородного. Не дам вам больше на муки, ибо не умеете вы почитать его! Не дам, будь вы прокляты отныне и навеки.Сказав это, белая фигура взвилась вверх и исчезла. А потом снова послышался голос Семеона:— Господи, смилостивься над детьми твоими! Сними проклятие свое с нас! Верни нам сына твоего Иннокентия!И снова заревел колокол. Снова надрывные, рыдающие звуки его потрясли своды церкви. Что-то загудело под потолком и застучало так, что даже куски штукатурки посыпались. И снова какая-то белая тень мелькнула перед глазами молящихся. Белая тень опустилась у царских врат, встала перед глазами толпы, ослепленной страхом, и тоненький женский голос произнес:— Не дам вам сына моего, проклятые дети дьявола! Не пущу больше к вам! Да пожрет вас война, огонь, голод и холод! Будьте прокляты отныне и навеки!Белая фигура поднялась с пола и взмыла вверх. Там, наверху, снова что-то заскрежетало. Страшно взревел колокол. Рокот прокатился над потолком церкви, посыпались куски штукатурки, и опять, стоя на коленях, рыдал Семеон.— О-о господи! Каемся, каемся! Просим милосердия к нам. Возьми назад свои страшные проклятия! Верни нам сына своего! Верни преотул чел маре!Снова взорвались рыдания в церкви и понеслись тоскливыми перекатами по коридорам в верхние пещеры. Опять страшно взревел колокол, и громкие его удары потрясли своды церкви, и страшно загудело над потолком. Белая тень мелькнула перед царскими вратами, свалила престол в алтаре, погасила свечи — упали запрестольный крест и евангелие.Высокая белая фигура стала перед немой от ужаса толпой и воздела вверх руки.— Кайтесь, и я прощу вас. Кайтесь, неверные собаки, кайтесь, порождения дьявола, ибо я пришел огласить страшный приговор моего отца, господа бога. Погибнете вы, если не обратите сердца ваши ко мне и не уничтожите неверия и сомнения в себе, если не изгоните вы от себя всех нечестивцев, рождающих неверие, сеющих сомнения. Если вы не приведете к апостолам моим каждого, кто хоть слово произнесет против имени божьего, вам не будет больше возврата, и погибнете вы. Вечный огонь станет сжигать вас, и мое проклятие будет тяготеть над вами от ныне и навеки! Аминь!Белая тень Иннокентия взвилась над землей. И он крикнул:— Кайтесь!Вся церковь, вся многочисленная толпа верующих в один голос, рыдая, вскрикнула:— Каемся! Вернись к нам! Преотул чел маре! Вернись к нам! Вернись, спаситель душ наших! Мы верим тебе. Клянемся тебе и благословляем тебя!И снова ударил колокол. Снова рыдания потрясли своды церкви и дальние звуки застонали над потолком. А на том месте, где стоял престол, поднялся столб огня и осветил на мгновение фигуру Иннокентия, который стоял весь в белом с мечом в одной руке и с крестом в другой.— Этим снесу головы неверным, — показал он на меч, — а этим благословлю каждого, кто чтит имя мое, — поднимая крест, промолвил Иннокентий.— Каемся, каемся, каемся! Милосердие яви, преотул чел маре!Иннокентий отступил от того места, где стоял, сошел со ступенек и благословил толпу.— Идите и не грешите. Я остаюсь с вами. Идите, копайте силоамскую купель, где буду крестить вас, чтобы очистить от грехов. — И он показал рукой на дверь.Толпа двинулась из церкви. Иннокентий стоял с поднятым мечом, словно хотел в самом деле догнать людей и снести им головы. И только когда исчез последний верующий, он далеко отбросил от себя деревянный меч и устало прислонился к царским вратам. Его бледное лицо покрылось потом, он чуть слышно сказал Семеону:— Немедленно поставь все на место, как было. Чтобы никто не увидел яму под алтарем. Вымети пепел и закрой над алтарем люк. Да не забудь веревку убрать, чтобы не поняли, как спускался.Выпив воды, Иннокентий облегченно вздохнул.— Ну, теперь укрепите то, что я сделал вам.Еще раз распорядившись убрать веревку и закрыть люк тайного хода, откуда спускались он, Хима и Семен Бостанику — «бог отец» и «матерь божья», — Иннокентий ушел в свои покои, чтобы выпить за восстановление авторитета церкви, мастерски поддержанного инсценировкой явления бога.Авторитет он укрепил. Бунт утих. Вновь обретшая веру толпа жестоко, немилосердно уничтожала каждого, кто осмеливался сеять неверие или высказывать непочтение к Иннокентию. 23 Василий Синика прошелся по комнате и снова подсел к группе людей, сидевших вокруг стола. Он тяжело оперся об угол стола, обхватив голову руками. Некоторое время сидел так, о чем-то думал. В голове мелькали обрывки мыслей и планов. В этих планах он сам еще с трудом разбирался, но они все больше усиливали его нетерпение. Сейчас он сознавал только одно, только одно и понимал — месть должна осуществиться. Как именно, каким способом, какой ценой — этого он не знал. И вряд ли будет знать: у него так нестерпимо горит голова, желание осуществить мечту невыразимой болью сжимает сердце. Отмщение стало целью стольких лет жизни… Люто, жестоко отомстить. И в этом могут помочь только эти люди, именно эти, сидящие здесь. Другие на это не пойдут. Без них он не может, не в силах исполнить свое намерение, без них он не подступится к нему, к своему лютому и осторожному врагу. Без охраны, без своих людей его враг никуда не выходит.Синика еще раз проклинает случай, что надсмеялся над его первой попыткой. Он не может понять, как могло случиться, что Иннокентий не околел от порции отравы, подсыпанной в вино. Неужели измена? Неужели не помогли деньги? Неужели обманул доверенный человек?Василию денег не жалко. У Василия Синики деньги будут. Они ему пока не нужны, нечего с деньгами делать, некуда тратить их, потому что свет сошелся мертвым кругом над кельей Иннокентия, все его интересы теперь в одном — в мести. За все, все: за семью, хозяйство, за здоровье, за Домаху и ее любовь к нему.Синика поднимает голову и смотрит с невыразимой тоской на собеседников. Он придвигается ближе к столу и с мольбой, тоской в голосе говорит:— Так как же?— А ты знаешь, что нам за это может быть? — снова спрашивает крайний. И отвечает: — Конец! Конец может быть, вот что. Говорить — одно, а сделать — это другое.— Что вам будет за это? Глупцы вы. Ничего не будет! Зачем вы только в больших школах учились? Чему вас учили там, если вы такие глупые? Не зря, видно, вас выгнали оттуда! — нервно кричал Синика. — Что же может быть? Мир перевернулся, полиции нет, порядка никакого, кто вас станет ловить? Кто осудит? Ни черта вам не будет. А деньги будут. С деньгами вы не пропадете, если даже из Одессы выедете. Что вам Одесса дает? Что? Лежите здесь под пакгаузами и ждете случая, чтобы стянуть кусок хлеба. А с деньгами — другое дело. С деньгами вы куда угодно поедете.И Синика понизил голос, почти прошептал на ухо крайнему, сидевшему возле него:— А ведь деньги какие! Одни катеринки и николаевки. Все новенькие: это не керенки, не думские… А я прибавлю еще… немного и золота. Настоящего зо-ло-та! Оно звенит, бренчит, улыбается вам. Но это уже когда увижу его мертвым. Поняли?Компания перестала пить. Все повернулись к нему и жадно смотрели прямо в глаза, в рот, который так сладко, с таким смаком произносил соблазнительное слово «золото» и так любовно выговаривал «катеринки», «николаевки», который так ярко описывал их расцветку и их ценность.— Так как же? Возьметесь или нет?Синика медленно налил в свою кружку вина, неторопливо опрокинул его в рот. Он ни на мгновение не отрывал взгляда от лица высокого седоволосого человека о умными глазами, сидевшего против него. Это был вожак компании. Синике нужно было склонить его на свою сторону.— Последний раз спрашиваю — беретесь или нет? Вот вы, профессор, или как вас там. Вы умная голова. Или и вы из господ плюгавеньких, что боятся даже куриной крови? А? Боитесь? Не бойтесь, мы обойдемся без крови. Она у него слишком зловонная, завоняет все село. Мы его вместе с его кровью отправим на тот свет. Или боитесь? Страшно?Синика откинулся на спинку стула и, уставившись взглядом в седую голову интеллигентного собеседника, начал насмехаться:— Недаром же у нас в селах таких господ больше всего не любят.Человек с белой головой поднялся и стал против Синики.— Ты не кричи. Как это сделать? Ты думал?— Значит, согласны? — радостно спросил Синика. — Согласны?— Согласны. Только одно условие ты поедешь с нами. Ты там все места знаешь, ты и будешь нами руководить. А деньги… задаток дашь?— Хорошо, дам. Мне их не жалко, — согласился Синика. — За деньгами дело не станет, только поторопитесь.Синика поднялся, протянул руку седоголовому. Он готов был его целовать, на руках носить, в ноги кланяться, все отдать, только бы…— Вашу руку. Позвольте мне, простому мужику, пожать вашу благородную руку. Я все сделаю и все отдам, только согласитесь.Седоволосый пожал Синике руку и снова сел. С важностью налил себе вина и спросил его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50