Небось, когда Степанида толкает, так упираешься.Юнец побежден. Он решительным движением берет штук пять пакетов и платит деньги. Его обступили со всех сторон — интересуются, что же написано в том «счастье».В комнату вошла толпа людей. Один из них — высокий, рыжий, с длинными кудрями — подошел, пошатываясь, к хозяину шарманки. Икнул прямо в лицо. Тот, отступил назад. А пьяный все надвигался на него, пока не прижал к стене, где никого не было.— Ну? — тихо, едва слышно, спросил рыжий. — Клюет?— Вроде. Сегодня, кажется, караси будут.— Порядочные?— Один жирный. На ужин хватит.— Который же из них?Молодой. Вороной масти. Вон, «счастье» читает.— Молодец… — прошептал рыжий. Разразившись неслыханной матерщиной, он опять стал прижимать Ивана к стене. — Ну, твой магарыч. Ты сегодня торгуешь хорошо. Давай! Давай! А то…Рыжий замахнулся. Молдаванин дал ему на водку, и тот отошел к своим. Он сейчас же послал кого-то за водкой, крикнув вдогонку:— Грек, не мешкай, а то душа плачет!Грек вышел и вскоре вернулся с полной корзинкой, в которой были три бутылки водки, бессарабское вино, булка и колбаса.Рыжий сразу откупорил бутылку, достал чарку и сел к столу.— Благослови, хозяин! — крикнул он Ивану.— Благословляю, черт вас возьми.— Аминь! — провозгласил грек.Рыжий опрокинул в рот чарку и налил греку. Потом снова себе и опять греку. Молдаванина, очевидно, забыли. Он отошел к толпе и стал возле юнца, который брал «счастье».— Видел? — спросил он его.— А как же! За твое жито тебя же бито, не будь дураком.Рыжий вдруг окрысился на юнца-крестьянина.— Ах ты, крючок от плисовой кофты! Как ты сказал, барбос?— А ты не лайся, рыжий пес, — солидно ответил он, оглядываясь на толпу.Того как ошпарили. Схватил бутылку и бросился на крестьянина. Только успел замахнуться, как от крепкой оплеухи потемнело у него в глазах.— Ты куда, гад? Босота дьявольская!Рыжий едва устоял на ногах и вытаращился на юнца.— Ах, ты так? Ты так?— А так, как видишь, — отозвался кто-то из толпы.Толпа была на стороне крестьянина. Рыжий уступил и, усмехаясь, сел.— Ну, черт с тобой. Давай мириться.Юнец с видом победителя подошел к столу.— Давай.Рыжий налил чарку и подал ему.— Пей.— Дай же, боже, чтоб биться и мириться, — проговорил крестьянин и выпил.— Дай, боже, дай, — ответил рыжий.На этот раз он налил и молдаванину. Потом уже никто не замечал, что рыжий сам не пьет, а больше угощает. А когда водку выпили, рыжий принялся за вино. Налил крестьянину — тот выпил. Себе, вроде по ошибке, налил из другой бутылки. А дальше — снова юнцу. После второй чарки крестьянин был готов и, склонившись над столом, икая, нес несусветицу. А потом сполз со скамейки и свалился на пол.— Слабоват на вторы, — сказал рыжий.Он поднял дюжего парня, как ребенка, и понес на нары. Потом вернулся, взял недопитую бутылку и поставил подле него.— Это на опохмельку будет, — повернулся он к зрителям.— Вот добрая душа. Напоил, спать уложил да еще и о похмелье заботится.Рыжий перестал угощать. Он тоже порядком опьянел — так, что лил вино мимо стакана.— Приехал уже, — сказал один из крестьян.— А? Что? Что такое? — лепетал рыжий. Его вдруг словно прорвало, и он разбушевался. Но Иван и грек подхватили его под руки и вывели из дома. Грек ушел, а Иван вернулся, убрал шарманку и все причандалы и лег спать за ширмой. Но спал он недолго. Вскоре проснулся молодой крестьянин, который вытягивал «счастье», и в ночлежке поднялся шум. Парень завыл, завизжал нечеловеческим голосом:— Ой, боже ж мой, боже мой! Ой, пропал я, пропал!Все вскочили и обступили его, начали расспрашивать.Но крестьянин катался по нарам и дико выл.— Ой, деньги мои, деньги! Ой, деньги пропали! Триста рублей — все до копеечки…И опять выл. Безнадежно, тоскливо, жутко и бился головой о нары. Бился сильно, размеренно, словно хотел пробить доски и достать оттуда деньги.— Полиция… Полиция… — вдруг зашептал кто-то.В комнату вошел околоточный и трое полицейских. Околоточный опросил крестьян и обратился к Ивану:— Рыжий и грек были здесь?— Я не знаю, я спал…— Врет, были! — крикнул крестьянин.— Одевайся. — И он увел Ивана и Соломонию с собой, захватив и бутылку вина, которую оставил рыжий парню.— Пошли.В полиции Ивану задали несколько формальных вопросов и, не располагая уликами для обвинения, передали обоих в этапную тюрьму, как беспаспортных. Из тюрьмы отправили их домой, туда, откуда они сказались родом. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1 Осень 1909 года. Желтые листья грустно кружатся в сыром воздухе и с шелестом падают в пожухлую траву. С севера прилетает пьяный ветер. Отчаянно перемахнув через степь, он грудью упирается в высокую монастырскую ограду и, понатужившись, расшатывает прясла. Но ограда стоит прочно. Крепкие столбы поставила обитель. Не одолеть их пьяному северному гуляке. Глубоко вздохнув, он перелезает через ограду, спрыгивает в сад и трясет, лохматит деревья, хлопает ставнями окон в тихой келье отца Анания, стучит и поет ему тоскливым голосом отходную.Отец Ананий не любит осени. Она напоминает ему о неизбежности конца, навевает невеселые думы. Целыми днями ходит отец Ананий по келье, скучает, злится и проклинает кого-то… Тогда высокочтимый отец вспоминает о друзьях.«У кого я давно не был?»Перебрал десяток — отбросил. Вспомнил среди других отца Амвросия — лаврского архимандрита, товарища давних лет. Захотелось вдруг повидать его. Отец Амвросий состоял игуменом в Балте, в незначительном монастыре, и там же был викарным епископом.— К нему!Отец Ананий сдал паству на попечение отцу Гурию и послал в Балту отцу Амвросию телеграмму: «Встречай на покров».Отец Амвросий рад был гостю и устроил ему пышную встречу. Толпа монахов выстроилась у дверей церкви, молитвами, святой водой и крестом приветствовала высокого гостя и повела в церковь. Отец Ананий молился, клал поклоны, внимательно следил за службой, хотя в душе проклинал старого Амвросия, который тянул ее, как ленивые быки на гору. Он все больше нервничал и нетерпеливо ждал конца, чтобы отдохнуть. Вместе с тем ему, словно откуда-то издали, слышался знакомый голос в хоре монахов. Сочный баритон выделялся среди десятков голосов и доходил до слуха отца Анания какими-то знакомыми бархатистыми нотками. Отец Ананий прислушался. Действительно, голос знакомый. Где-то он его слышал, только вот не может припомнить, где именно. Напрягал память, но не находил нужного ответа. Обрывки мыслей, воспоминаний, но ничего наверняка. Оглядываться отцу Ананию в церкви неудобно. А клирос где-то в углу. Он с нетерпением ждал конца службы, но, не выдержав, спросил ближайшего монаха:— Кому принадлежит этот прекрасный голос, что так хорошо берет верхние ноты?— Ивану, Ивану, отче. Недавно прибыл к нам с Почаевской лавры.— А как выглядит этот певун? Старый, молодой?— Не будет и тридцати, преподобный отче. Не старый. Но ловкий и в вере православной силен. Отцу Амвросию нравится…Догадка переходила в уверенность. Отцу Ананию не терпелось быстрее проверить ее. Вместе с тем воскресало желание снова попытаться добыть деньги.Служба окончилась. Отец Ананий, выходя из церкви вместе с отцом Амвросием, следил за толпой монахов и невпопад отвечал на его вопросы. Тот заметил странное поведение приятеля, заинтересовался причиной.— Причина уважительная, отец Амвросий… Вот узнаешь. — И как только закрылась за ними дверь, спросил:— Слушай, отец Амвросий, давно ли у тебя этот певучий инок живет?— Иван? Не сказал бы, что давно, меньше года. А ты разве знаешь его?— Откуда он прибыл?С Почаева… Собственно, не только оттуда. На Подолии, Волыни и по всей Бессарабии нет монастыря, где бы его не знали. Бедовый инок. Он тем мне и нравится, что такой ловкий, как цыган на ярмарке. А ты что, знаешь его?— Да так… Немного знаю. Любопытная фигура, слово чести… А ты неплохо живешь, — перевел разговор отец Ананий, осматривая пышную обстановку собрата. — Не жалуешься на православную паству?— Скрывать не стану, почитает народ. Не голодаем.— Вижу. Вот эти коврики, очевидно, из-под Кишинева привезены, здесь нет таких, — говорил он, щупая ковры молдавской ручной работы. — Чудесно сделаны.— Есть из-под Кишинева, есть и здешние. Хоть и зовут этих дикарей тринадцатой верой, но угодить людям они умеют, да и мастера на все руки, каких среди нашей «хохландии» не встретишь.— Дары несут?— Несут… Не сглазить бы, как говорят у нас в Приднепровье: жаловаться нельзя, чтоб не повредить. Роптать не могу, особенно перед тобой, коллега. Ведь так, дорогой мой Ананий. Мы с тобой с детства коллеги, если можно так выразиться. А?И отец Амвросий на мгновение заглянул в прошлое, такое яркое, запутанное и бурное, как, впрочем, и у отца Анания. Всплыли в памяти студенческие годы, дочь богатого помещика, ресторан, гулянка, а потом… Потом все покрыл хмельной туман. Тяжелый рассвет, головная боль, полиция, следствие по делу о самоубийстве панны, изнасилованной группой студентов, суд, несколько каторжных приговоров и полная непричастность к делу студента Андрея Семеновича, который только давал показания о других… А дальше… дальше глухая провинция, учительство-вание в гимназии и опять скандал с ученицей, пощечина на глазах у всего общества и… стены Балтского монастыря, где о его прошлом никто не знал и где он очутился поседевшим, в сане епископа и со страшной болезнью. Все это пронеслось в голове отца Амвросия, и он, посмотрев на своего приятеля, такого же дряхлого, сморщенного, как гриб, тяжело вздохнул.— Миновало… Теперь… Вот только эта хламида и воспоминания, легкие, как пепел. Да, кстати, чем окончились твои последние приключения и думаешь ли возвратиться когда-нибудь хоть на час на родину?— Намерение есть, только… Но не буду тебя интриговать… Тут дело идет уже о нашем общем интересе.— А что? — насторожился тот.— Дело серьезное и важное. Но прежде вели подавать ужин. А за чаркой вина расскажу тебе. Только уговор — дело общее. Согласен?— Охотно. Говори, в чем дело.И отец Амвросий приказал нести вино и закуски, а сам приготовился слушать.— Хорошо, только ты смотри, а то… Извини, но я не верю в перемену характеров.— Ну и чудак ты, дружище. Присягаю пастырским саном…— Брось, Андрюша. Я же тебя знаю… Меня пастырским саном не переубедишь. Я с тобой, как с другом…— Ну-ну, хорошо… Даю слово.— Так, говоришь, того инока Иваном зовут?Да.— А фамилия?— Левизор.Отец Ананий кивнул головой.— Так вот что… этот Левизор несколько лет тому назад был у меня. Но это неважно. Важно, понимаешь, то, что у этого Левизора… что этот Левизор… Ну, как бы тебе сказать… Одним словом, у этого самого вахлака тьма тьмущая денег и не говорит, где они спрятаны.— Как, как? Деньги? Откуда ты это взял? Он ко мне пришел — смотреть противно, такой оборванный.— Вот то-то и оно. И ко мне приплелся этот урод в рубище, а потом оказалось, что под этим рубищем десятки тысяч рублей запрятаны.Отец Ананий рассказал всю историю богатства Ивана, утаив, впрочем, почему Иван ушел из монастыря и как он околпачил отца Анания.— Так вот, — закончил он, — эти деньги… понимаешь меня? Они ему не нужны.— Понимаю, — задумчиво ответил отец Амвросий. — Я тебя, Ананий, прекрасно понимаю и… берусь их раздобыть.Но как?— Этого я еще не знаю. Время покажет. И даю слово— обещание выполню! Только тебе нужно сегодня же уехать.Приятели обсудили план и согласились на том, что отцу Амвросию следует приблизить Ивана к себе, ввести его в свой дом, в свое общество и этой ценой добиться его признания. Можно даже посвятить его в какой-либо сан, а потом уже возврата не будет, и ему придется идти по этому пути. И, безусловно, потом на него можно будет влиять. А церковь для этого располагает достаточными средствами.Договорившись, приятели приступили к трапезе. Вечером того же дня отец Ананий уехал. * * * Монастырь готовился к посту. На первой неделе должна была говеть вся братия Балтского монастыря. В пятницу вечером посланец викарного отца Амвросия сообщил монахам, что его преосвященство выразил желание исповедовать их и прибудет в субботу к вечерне. Братия всполошилась. Ласка владыки никогда не проходила вотще. В субботу принарядившиеся монахи выстроились в храме в ожидании епископа. Он прибыл поздно и начал исповедь. Все подходили с заранее подготовленными ответами, чтобы не получить нагоняя. На диво, владыка был мягок, ласков и милосерден, покаяния назначил нетяжелые.Иван смело подошел к нему.— Чем грешен, раб божий?Иван привел множество грехов. Отец Амвросий надеялся, что он и ему, как отцу Ананию, расскажет про тот свой «грех». Но Иван не сказал, хотя и говорил о своем бегстве из Добруджского монастыря, о браке с Соломонией, о блуждании по миру. Закончил тем, что после всех скитаний он все же решил служить богу, на что и просит благословения у святого отца.— Хорошее у тебя намерение, сын мой, достойное намерение. А чтобы легче тебе было искупить этот грех, возьму я тебя к себе. Через некоторое время, если проявишь себя, возможно, что-нибудь и с твоим будущим решим. Иди.Иван поцеловал руку и, удивленный, отошел в сторону. Вскоре об этой милости узнала братия и очень позавидовала ему.А когда обещанное отцом викарием исполнилось: Ивана постригли в иеродиаконы и нарекли Иннокентием, — монастырь затаил против него зло, боясь его шпионства.— Инокам нужно самим заботиться о достоянии храма, а не бунтовать, — сказал как-то отец Амвросий.— Правду говорите, отче. Нам нужно расширить монастырь, я так думаю, — Иннокентий пристально и испытующе посмотрел на викария и со значением сказал:— Святого у нас нет, не к кому идти… вот что.— Ты что, с ума сошел?— Нет, но ни вы, ни я чудес не можем делать. А без чудес монастырю не житье. Был бы святой — тогда и православные ходили бы, и дары несли б, и вам, и нам лучше было бы, — залпом выпалил Иннокентий.Отец Амвросий от неожиданности вскочил и ошалело посмотрел на молодого монаха.— В своем ли ты уме, Иннокентий? Где же его возьмешь, святого, если нет его!— Где? — Иннокентий рискнул продолжить: —А разве мало у нас блаженных отцов церкви, при жизни отмеченных богоугодными делами, достойных увенчать церковь Христову своим именем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50