— А-а-а-ай-я-яй! — крикнул он опять. — Что вы делаете? Дуры!.. Ай!.. Ну мать вашу…
Доярки внизу хохотали.
Мужики сверху посмотрели в щель и увидели железные вилы.
— Ну, Фиска, заказывай гроб с музыкой! — крикнул пострадавший, глядя в щель и почёсывая зад. — Хоронить тебя буду, стерва. Так и знай!..
Возле фермы — толпа людей и теперь уже два молоковоза. Шофёры возле своих машин, покуривают, ухмыляются. Подошёл третий молоковоз. Шофёр вылез из кабины, удивился:
— Вы чего тут стоите?
— Не загружались, потому и стоим.
— Как не загружались?
— А так. Утренней дойки не было, я — пустой. Стою с утра тут.
— Обеденной дойки тоже не было, и я пустой, — сказал другой шофёр.
— Так ведь уже вечер. Порожняком что ли возвращаться?
— Мы бы давно уехали. Председатель справку не даёт. Наверно хочет в один раз загрузить все три молоковоза.
— Так что придётся постоять тебе вместе с нами? — сказал другой шофёр.
— А что творится-то? Забастовка что ли?
— Сам чёрт не разберётся, что тут творится. Но по-моему что-то похуже чем забастовка. Видишь, милиционер с пистолетом бегает.
Шофёры стали наблюдать, как происходила осада фермы мужьями доярок под руководством участкового уполномоченного старшего лейтенанта милиции Замковского.
Мужики вооружены ломами, топорами. Несколько человек подкатывают на тележке осадное орудие — длинное толстое бревно — и нацеливают его на ворота. Из окон фермы выглядывают доярки с железными вилами в руках. Кто-то затянул, пересиливая надсадное коровье мычание, «Сормовскую лирическую».
— Откройте ворота! — кричал Замковский, потрясая пистолетом. — Бросьте вилы! Вооружённое сопротивление властям!.. Знаете что за это бывает?!
— Ты припугни их, — посоветовал мужик в лисьей шапке и с синяком под глазом — муж Анфисы. — Пульни в окошко раза два — они и лапки кверху.
— Я те пульну! — крикнула Анфиса. — Приду домой, я тебе так пульну!..
— Ага! Приди только домой.
— Все равно ворота сейчас собьём!.. — крикнул кто-то из мужиков. — Бревно уже подкатили!
— Сдавайтесь, бабы, пока не поздно! — крикнул другой мужик.
— Если ворота собьёте, мы вам покажем! — крикнула Ксения Налетова, молодая задиристая доярка, похожая на бурятку. — У нас оружие поострее вашего. — Она высунула в окно четырёх рогие железные вилы.
— Они с ума сошли, — сказал Замковский. — Они же круглые идиотки! Вот к чему приводит юридическая неграмотность! Это же двести шестая статья часть вторая. Злостное хулиганство да ещё вооружённое сопротивление властям. Им же по пять лет припаяют. Кто-нибудь их вразумит наконец? — Замковский повернулся и уставился на руководителей колхоза.
Олейников горько усмехнулся, опустил глаза. Шитиков подошёл к воротам.
— Дарья! — крикнул зоотехник. — Ты же член правления. Как тебе не стыдно?
— А где обещанный транспортёр? — крикнула изнутри Дарья. — Обещали поставить новый транспортёр? Обещали. Гордей Игнатьич, ответь! Ты знаешь сколько раз я поднимала этот вопрос на правлении? А? Не знаешь? Зато я знаю. Сто раз! А воз и ныне там.
— Да где мы сейчас возьмём тебе транспортёр?
— Где хотите, там берите.
— Нет их нигде!
— А почему нет? — возник изнутри чей-то другой голос. — Мы что, каторжные, каждый день таскать на горбу турнепс и брюкву! Одень-ка на себя эту корзину! Потаскай сам! Тогда узнаешь. А мы не ишаки, чтобы вьючили нас корзинами.
— Ну не может государство сейчас пока обеспечить всем необходимым. Дай срок…
— Какой?
— Какой-какой! — передразнил Шитиков и добавил шутливо: — Обещанного три года ждут, сама знаешь.
— Вот через три года я тебе и открою.
— Да вы что! Сивухи там обожрались что ли? У вас у одних проблема? У всех проблемы. Везде нехватка. И люди не возникают… Работают…
— Это их дело. А мы молчать больше не будем.
— И нечего нас агитировать, — появился новый решительный голос — Я удивляюсь тебе, Гордей Игнатьевич! Удивляюсь как такому солидному умному человеку не надоест каждый день жевать эту жвачку про временные трудности. Семьдесят лет сидим по горло в дерьме, а он все своё — временные трудности.
— Это ты, Маргарита? Ну, погоди, доберусь до тебя.
— Ага, сначала доберись.
— Дарья, угомони баб, пока не поздно!
— А я тут причём? Они натёрли мозоли на спинах и требуют своё, законное.
— Да я не про это. Вишь, Маргариту куда занесло?
— Я про это. Нет нового транспортёра, ремонтируйте старый.
— Как его ремонтировать? Он уже заржавел. Лежит третий год на свалке.
— Когда будет транспортёр, тогда и откроем. Кто-то высоким приятным голосом, перекрывая мычание коров, затянул песню «Вологда». Остальные доярки дружно подхватили.
Шитиков покачал головой, повернулся к председателю, развёл руками.
— Ну что, начнём? — сказал Бархатов, кивая на осадное орудие. — Ворота крепкие. Ничем больше не пробьёшь.
— Может быть попробуем пролезть через окна с другой стороны, — сказал Шитиков. — Жалко такие ворота ломать.
— Пробовали уже через окна и через крышу, — сказал Олейников. — У них там дисциплина как в армии. Организована патрульная служба. Вот, полюбуйся. — Олейников кивнул на мужика в лисьей шапке, у которого под глазом был синий фингал. — Пытался пролезть через окно. Кто тебя звезданул? Твоя благоверная Анфиса? Он же пробовал и через крышу. А ему — вилы в задницу… Кто? Тоже Анфиса?
— Я ей, курве, сегодня задам перцу, — сказал мужик, сжимая пудовый кулак. — Она у меня попляшет.
— Если сегодня возьмём эту крепость, — усмехнулся председатель.
Доярки кончили петь «Вологду». Шитиков снова подошёл к воротам.
— Дарья! Последний раз прошу. Открой!
— Сейчас. Разбежалась. Открою когда транспортёр будет.
— Все. Переговоры окончены, — сказал зоотехник, обращаясь к председателю. — Командуй дальше сам.
К воротам подошёл пожилой сухонький мужичок.
— Марья! — крикнул он. — Ты жива?
— Жива! — откликнулась Марья Дмитриевна.
— Ты что, на старости лет спятила? В тюрьму или в психушку захотела?
— Ага! Давно хочу в психушку. Хоть отдохну маленько от этой каторги.
— Вот дура старая.
Председатель посмотрел исподлобья на ворота, покосился на бревно.
Коровы мычали все громче и громче, надсаждая утробы.
Председатель повернулся к мужикам, нацелившим бревно на ворота, и взмахнул рукой:
— Начинайте!
Мужики только этого и ждали. Смачно поплевали на ладони, взялись дружно, разогнали тележку и с криком «А-а-ах!» — ударили комлем по воротам. Ворота хрустнули, но не сдались.
12
К огромной толпе улыбающихся зевак, стоявшей рядом с фермой, торопливо подошла Анисья Пустозерова. Отыскала свою соседку Наталью Сорокину.
— Ты что? — спросила Наталья. — Собаки за тобой гнались что ли?
— Да вот торопилась. Боялась опоздать. Говорят тут бесплатное представление, — сказала Анисья, переводя дыхание.
— Концерт так концерт, — сказала Наталья, посмеиваясь. — Такого и по телевизору не увидишь.
13
Мужики ещё раз разогнали тележку и ударили бревном по воротам. Покоробились, согнулись, но устояли. Лишь с третьего удара они рухнули.
Доярки во время штурма громко пели частушки, хлопали в ладони и плясали. Они словно взбесились. Когда упали ворота, они как ни в чём не бывало продолжали петь и плясать возле поваленных ворот.
— Стойте, мужики, — сказал Шитиков, поднимая руку. — Пока не входите.
Один вошёл внутрь. Доярки, взявшись за руки, устроили вокруг него хоровод.
— Хватит дурачиться, — сказал он дружелюбно. — Устроили представление. Вот вся деревня собралась. Люди смеются над вами.
— И над вами, — сказала Маргарита Куликова, — потому что вы виноваты во всём. Тра-ля-ля-ля-ляй-ля! Тра-ля-ля-ляй-ля!
— Ага. Мы с Олейниковым притащили вам сюда полный бидон пива и ящик водки.
— Мы — женщины, — сказала Маргарита, прекратив петь, но продолжая танцевать в хороводе. — Нам в свой праздник и погулять не грех. Тра-ля-ля-ля-ляй-ля! Тра-ля-ля-ля-ляй-ля!
— Праздник-то вчера был. Сегодня будний день. И, между прочим, уже вечер на дворе.
— Тра-ля-ля-ля-ляй-ля! Тра-ля-ля-ля-ляй-ля! — хором пели доярки.
Евдокия Муравьёва, долговязая, худосочная, неопрятно одетая, ходила в танце по кругу и повторяла понравившуюся ей реплику Маргариты:
— Мы — женщины, мы — женщины, мы — женщины…
Оставила хоровод, подошла к зоотехнику, тронула его за плечо:
— Мы ведь женщины? Правда?
— Да, конечно. Женщины, — бормотал Шитиков. — Красавицы. Райские птицы.
Евдокия начала вытанцовывать перед ним своими страшными тонкими длинными ногами, обутыми в кирзовые сапоги огромного размера, запачканные навозом. Вдруг прекратила плясать, подошла к нему совсем близко и сказала в полголоса:
— Никто меня за бабу не считает. Разве не обидно?.. — Жирафой называют. А я такая же как все. Хочешь подол подниму? Докажу, что я баба! И не такая уж страшная. Хочешь? — Евдокия схватилась обеими руками за подол.
— Не надо. Я итак вижу твою красоту.
— Ну тогда давай с нами в хоровод. — Доярка схватила его за рукав.
— Прекрати, Евдокия! Трезвая как человек: а сейчас посмотри на кого ты похожа.
Вошёл Олейников.
— Они все пьяные в стельку, — сказал Шитиков.
— Вижу.
— Коровы целые сутки не доены и не кормлены. Олейников заглянул в ближайшие кормушки. В них не было ни единой соринки.
… Животные, выпучив глаза, смотрели на людей и мычали надсадно, протяжно. У некоторых под глазами были влажные полосы и, казалось, что они, целые сутки не доёные, не кормленые, не только ревут от боли и голода, но и плачут.
14
Поселковый клуб битком набит людьми. Места все заняты. Кому не нашлось места, сгрудились в дверях.
На сцене — длинный стол, накрытый красным сатином, и три стула.
Внизу у самой сцены с одной стороны — скамья подсудимых, на которой плотно прижались друг к другу доярки, и охрана в лице участкового уполномоченного старшего лейтенанта милиции Замковского; с другой стороны — прокурор в форме юриста со звёздочками в петлицах и адвокат.
На сцену вышла девушка-секретарь и объявила:
— Встать! Суд идёт!
Зал зашумел, поднимаясь со своих мест.
Следом за секретарём вышли на сцену женщина и двое мужчин. Женщина встала на своё судейское место, раскрыла папку и начала читать:
— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… Выездная сессия районного суда в составе председателя Соколовой и народных заседателей Варламова и Редькина рассмотрела уголовное дело по обвинению в хулиганстве по статье 206 часть вторая, в неподчинении и вооружённом сопротивлении властям, а также в умышленном нанесении материального ущерба колхозу в размере двух тысяч рублей.
Изучив все обстоятельства дела и заслушав мнение сторон, суд постановил: всех подсудимых оправдать. Взрыв аплодисментов потряс зал. Судья переждала овацию и продолжала читать:
— Иск правления колхоза имени Чапаева в размере двух тысяч рублей признать недействительным и судебные издержки отнести за счёт колхоза.
Опять взрыв аплодисментов и опять судье пришлось пережидать.
— Суд вынес также несколько частных определений.
Первое. Районному агропромышленному объединению следует учесть конфликтную ситуацию, возникшую в колхозе, и принять все необходимые меры к тому, чтобы не допустить подобных ситуаций в остальных хозяйствах района.
Второе. Правлению колхоза необходимо срочно принять меры по механизации трудоёмких процессов на ферме, чтобы предотвратить подобные конфликтные ситуации в будущем, и усилить борьбу с пьянством и алкоголизмом.
И третье. — Судья подняла голову. — Это относится к мужьям доярок. Товарищи мужчины! Будьте повнимательней к своим жёнам! Ведь не от хорошей жизни они бросили вас в самый любимый свой праздник и ушли на ферму…
Аплодисменты и хохот не дали ей договорить. Судья закрыла папку и вместе с народными заседателями ушла со сцены…
15
Дарья Латышева вошла в коровник.
— Нечестно! Нечестно, Дарья! — кричали доярки, загадочно улыбались и подмигивали друг другу: — И так по надоям идёшь впереди всех, да ещё завела себе помощницу.
Дарья не понимала в чём дело, пока не увидела Нинку, ходившую возле кормушек с охапкой сена. Девочка помогала скотнику Тарбееву разносить корм животным, норовя побольше других дать Ласточке, которая стояла в группе Латышевой.
— Ох, Господи! — вздохнула Дарья и подошла к Нинке. — Ты опять здесь?
— Я уроки выучила, — ответила Нинка слабеньким испуганным голосом и, бросив сено в кормушку, замерла.
— Горюшко ты моё — луковое, — улыбнулась доярка. — Мне ведь не жалко. Ходи. Только зачем же ты такую шапочку на ферму носишь? Смотри, ухализила всю.
Нинка сняла белую пуховую шапочку и убедилась, что кругом — насыпался на неё сор.
— А я завтра платок надену, — сказала она.
— Вот-вот, — ответила доярка. — Так я и знала. Завтра, чего доброго, на утреннюю дойку прибежишь — ни свет, ни заря. Тебе когда в школу?
— С утра.
— Слава Богу, — сказала Дарья и пошла искать флягу под молоко.
16
Галина Максимовна положила несколько вымытых картофелин в кастрюлю с водой нечищенными и поставила варить на плиту.
— Где Нина? — спросила она у младшей дочери. — Ты не знаешь, куда она ходит каждый день?
— Знаю, — ответила Любка.
— Куда?
— На ферму.
— На ферму?! — удивилась Галина Максимовна. — Зачем?
— Доить коров.
Галина Максимовна широко открыла глаза и села на диван.
17
Доярки собрались в красном уголке. По обыкновению лузгали семечки. На столе горы шелухи.
— Нинки сегодня что-то не видать, — сказала Анфиса. Посмотрела на Дарью: — Не приходила?
— Нет.
— Удивительно.
— А что она обязана сюда ходить каждый день? — громко сказала Евдокия Муравьёва. И ещё презрительно фыркнула. Дескать, какая глупая Анфиса.
— Не кричи, — сказала Анфиса. — Не обязана, конечно. Но две недели путалась тут под ногами, изо дня в день, а сегодня нос не кажет. Вот я об чём.
Доярки умолкли.
— Может на вечернюю дойку заявится? — сказала Маргарита.
— Может и заявится, — вздохнула Дарья, закончив лузгать семечки и не спеша отодвигая свою шелуху в общую кучу.
— Спроси-ка её, если придёт, — сказала Анфиса, обратившись к Дарье, — чего её с этих лет на ферму потянуло?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24