— За что наказывать-то? — спросила Дарья.
— За грубое нарушение трудовой дисциплины.
— Эк, куда хватил! — сказала подоспевшая к этому моменту Марья Дмитриевна.
— А вы кто такая?
— Доярка.
— Что вам здесь нужно?
— Пришла узнать, чем помешала девочка. Главный зоотехник, не желая больше разговаривать на эту тему, подошёл к Нинке, хотел взять из её рук подойник и отправить домой, но успел лишь сказать «дай сюда», и тут произошло то, чего он совершенно не ожидал и ошеломлённый застыл на месте. Сидевшая вся в слезах девочка заплакала в голос, завыла протяжно и жалобно, склонившись над подойником и все ещё цепляясь за соски.
— Боже мой! — воскликнул специалист. — Что с ней?
— Не надо было нам вмешиваться, — ответил Кузьма Терентьевич. — Тут уж я виноват. Сразу не предупредил тебя.
— Да как это не надо вмешиваться? — удивлённо развёл руками главный. — Да в конце-то концов, что всё это значит?
— Тут, брат, целая история. Пойдём, по дороге расскажу.
Районный представитель быстро шёл подальше от этого места, оглядываясь на ходу на вздрагивающую плечами и продолжающую доить корову девочку, удивлённо качал головой и всё повторял: «Ну и ну».
Уже на выходе из фермы, не зная ещё в чём дело, но чувствуя, что пересолил, главный сказал председателю:
— Что же ты меня сразу-то не одёрнул? В каком свете выставил перед доярками.
— Откровенно говоря, не хотел я это дело выносить до района, — ответил Кузьма Терентьевич. — Тут хватает разговоров.
— Кто эта девочка?
— Дочь моего бывшего заведующего мастерскими. Он погиб.
Доярки с тревогой смотрели вслед руководителям, усаживающимся в «газик», стоявший неподалёку от входа, но всё обошлось благополучно, и Нинка продолжала ходить на ферму, брать молоко и в меру своих сил помогать дояркам.
27
Прошло ещё полгода пока руки у Галины Максимовны окончательно зажили, и после рождественских праздников она пришла в правление колхоза. Олейников, зная гордый характер Галины Максимовны, удивился, увидев в руках у неё сложенный вчетверо лист из ученической тетради. Он удивился, что гордая Галина Максимовна пришла к нему с какой-то письменной просьбой. Но когда прочитал заявление, обомлел и медленно перевёл взгляд с листа на Галину Максимовну и уставился на неё как баран на новые ворота. В этот момент в кабинет вошёл Гордей Игнатьевич Шитиков, и председатель молча протянул ему бумагу. Шитиков прочитал, не поверил своим глазам и ещё раз прочитал от буквы до буквы следующее: «Председателю колхоза им. Чапаева т. Олейникову К. Т. от Верхозиной Галины Максимовны, проживающей по ул. Лесная, 16. Прошу принять меня в колхоз, т. к. я хочу работать на ферме дояркой. Дата и подпись: Верхозина».
Зоотехник, когда пришёл в себя, отрицательно покачал головой.
— Вы никогда не работали со скотом, — сказал он. — У вас даже своей коровы никогда не было.
— Ну и что. Научусь.
— Да поймите, Галина Максимовна, — Гордей Игнатьевич положил заявление на стол к председателю, — ведь на ферме работать — это не бумажки в конторе перебирать. А у вас, извините, руки-ноги покалечены.
— Я знаю, что трудно будет. Трудностей не боюсь.
— Со здоровьем-то как?
— Врачи сказали, все хорошо. Можно работать.
— Ну я не знаю, — сказал Гордей Игнатьевич, глядя на председателя, и развёл руками.
Олейников взял заявление и положил его перед собой.
— Доярки нам позарез нужны, — сказал председатель. — Что ж, попробуем. Если тяжело станет, уйдёте в свою контору, в леспромхоз, или здесь подыщем что-нибудь полегче.
— Ну это другое дело, — согласился Шитиков. — В леспромхоз, конечно, мы вас не отпустим. Единственная квалифицированная машинистка на все село. Найдём у себя какую-нибудь должность. Иногда и здесь печатать кое-что приходится. Верно, Кузьма Терентьевич?
— Должность в конторе найде-ем, — весело и протяжно произнёс Кузьма Терентьевич. — Хоть сегодня.
— Нет, — сказала Галина Максимовна. — Сегодня же я хочу приступить к работе на ферме.
— Хорошо, — сказал председатель и начёркал в уголке заявления свою резолюцию. — Приступайте сегодня. Но пока только подменной дояркой. Когда освоитесь, закрепим за вами группу коров. Бархатову я сейчас позвоню, чтобы включил вас в табель, и можете идти на ферму, приступать к делам. Бригадир все покажет и расскажет. На ближайшем заседании правления официально примем вас в колхоз. Выделим землю для приусадебного участка, для личного хозяйства поросёнка, телку, корма — все как положено.
— Спасибо, — Галина Максимовна раскланялась и, прихрамывая, вышла из кабинета.
28
О прибавлении штата на ферме говорили во всех домах посёлка, и многие сомневались, что из этого что-нибудь получится. Такая щепетильная чистюля, пылинки в доме не терпит, и вдруг пошла работать туда, где грязь по колено, пошла месить навоз. Доярки тоже обсуждали событие, когда Галина Максимовна была назначена дежурной по ферме и мыла фляги.
— Это её Нинка поднаумила, — сказала Дарья. — Сама она не скоро бы догадалась.
— Точно! — подхватила Анфиса. — Нинка шляется сюда, вот и поднаумила.
— Максимовна правильно решила, — сказала Марья Дмитриевна. — Работа хоть и тяжёлая, зато денежная. Чего она там в своей конторе заработает?
— И то верно, — сказала Дарья. — Сколько ставка секретарши в конторе? Рублей семьдесят. Семьдесят рублей на троих как ни крути — маловато. А тут худо-бедно сотни две иметь будет. Да хозяйство снова заведёт — поросёнка, корову… Жить можно. Если разобраться, то дорога у неё была одна — на ферму.
— Правильно решила, — долдонила своё Марья Дмитриевна. — Живёт рядом. Нинка помогать будет. Правильно решила. Может пенсию ещё какую-нибудь дадут на девчонок. Она хлопочет или нет?
— Попустилась, говорят. — Дарья безнадёжно махнула рукой. — Две справки осталось, а она их не хочет добывать.
— Какие справки-то?
— Одну надо справку подтвердить, что они трезвые были, когда угодили в полынью.
— А зачем?
— А чёрт её знает, зачем. По инструкции, говорят, положено.
— Ну и кто такую справку даст? — возмутилась Маргарита. — Как теперь докажешь, что они трезвые или пьяные были?
— Как докажешь… — Дарья развела руками. — Когда возили на вскрытие, не догадались сразу взять, а теперь надо Павла выкапывать из могилы да везти в вытрезвитель на экспертизу. Как ещё докажешь?
— Ой-ой-ой! — вопила Анфиса. — Дикость какая! А ещё что за справка?
— А что он, Павлик-то, не сумашедший ли. Не стоял ли на учёте в психбольницах.
— А это зачем?
— Мало ли. Может он специально заехал в полынью, чтобы не воспитывать ребятишек, а повесить их на шею государству. Может быть по инструкции в таком случае пенсия не положена.
— Ой-ой-ой! Ну, а Галина что?
— А что Галина. Галина говорит, что лучше сдохнет на ферме, чем позволит над собой изгаляться.
— Ну че уж так-то, — сказала Марья Дмитриевна. — Мы ж не сдохли никто… Ничего, пообыкнется помаленьку. Втянется и будет работать.
— А я недавно смотрела передачу по телевизору, — вдруг оживилась Анфиса. — Интересная была передача. Вернулся, значит, офицер из Афганистана. Молодой совсем. Лет двадцать пять. А без ноги. Оторвало в бою. Значит, пришёл в райсобес оформлять пенсию. Весь в орденах. А в документах у него написано, что не в Афганистане был, а в заграничной командировке. А в райсобесе две толстые тётки сидят и говорят ему: ты мол, за границей-то, наверно, пьяный был где-нибудь в Париже и под трамвай попал. Где доказательства, что в Афганистане был? Он сует им орденские книжки, говорит, что это боевые ордена, дают их только в Афганистане. А они ему: ты нам орденские книжки в нос не суй. Давай справку, что был в Афганистане, а не в загранкомандировке. И все тут. А он не выдержал и как закричит: справка моя не нравится! Инструкциями окопались? Да как взял костыль, да как начал их этим костылём мутузить обеих. Ну тётки, конечно, под столы залезли, кричат лихоматом: «Караул! На нас душман напал!»
— Не ври, — сказала Евдокия. — Я тоже смотрела эту передачу. У него не костыль, а палка была в руках. И вовсе он их не бил, а ударил палкой по столу. А самих тёток не бил. И нечего врать тут.
— А надо бы им всыпать, — сказала Марья Дмитриевна. — Мне вот скоро пенсию оформлять. И боюсь идти. Не знаю с какого боку подступиться, какие бумаги запасать.
— Ой, Господи, Господи! — вздохнула Дарья. — Сколько всякой бумажной волокиты у нас! Это же ведь нервотрёпка-то какая! Уму непостижимо!..
Глава третья

1
Был родительский день. Две старушонки тащились на погост поминать своих предков. На дороге, которая шла в гору, после дождя и мокрого снега, зарядившего чуть не каждый день на всю весну, грязи было по колено, и старухи плелись по обочине, то и дело соскабливая с подошв налипавшую лафтаками грязь крючковатой палкой. День был ветреный, прохладный; солнце то выглядывало, то скрывалось за облака, и вот опять выглянуло и ярко осветило покрытое бурыми прошлогодними сорняками широкое поле, по которому петляла дорога. Еремеевна, прикрыв ладонью глаза от солнца, подняла свободную руку, прося шофёра, проходившего мимо грузовика, остановиться.
— Возьми их, — сказал шофёру молодой пассажир в очках, сидевший рядом в просторной кабине с портфелем на коленях.
— А куда посажу?
— Я в кузов пересяду.
Шофёр остановил грузовик. Пассажир, судя по приказному тону, имел право распоряжаться машиной, открыл дверцу и спрыгнул на обочину дороги, где была сухая прогалина. Старухи, подхватив свою поклажу с поминальным обедом, торопились к машине.
— Не спешите, успеете, — сказал молодой человек, улыбаясь и шире открывая дверцу. — И охота вам по такой грязи тащиться?
— Охота, не охота, а надо, — ответила подошедшая первой Еремеевна, пихая на сиденье корзину, наполненную всякой всячиной и закрытую сверху чистым белым платком.
— А как же, сынок, — сказала, отпыхиваясь, другая, совсем немощная старуха. Она подала Еремеевне узел с какой-то посудиной и прибавила слабым голосом: — Сегодня родительский день, голубчик. Все идут на кладбище. Вишь сколько народу? Все туда идут.
— А разве в прошлый раз мы не по этой дороге ехали?
— По этой, — ответил шофёр.
— Почему я не помню кладбища?
— Потому что спал всю дорогу. Есть кладбище. Вон оно, отсюда видно.
Молодой человек, осмотрев внимательно берёзовую рощу на вершине холма поправил очки, перекинул через борт объёмистый портфель и полез сам в кузов. Старухи уселись, и машина тронулась. Немного не доехали до кладбища, как что-то случилось в моторе, и он заглох и больше не заводился. Водитель вылез из кабины и открыл капот.
— Что случилось? — спросил молодой человек, свесившись из кузова.
— А чёрт его знает, — ответил водитель, разглядывая шипевший от перегрева мотор.
— Я рассчитываю сегодня вернуться обратно, имей в виду.
Шофёр подошёл к кабине, поднял сиденье, вынул завёрнутые в брезент ключи и, провозившись несколько минут с двигателем, объявил, что встали надолго и посоветовал старухам идти дальше пешком.
— А ну, бабуси, признавайтесь, кто из вас грешен? — сказал пассажир в кузове, когда две другие пассажирки с кряхтеньем и стонами вылезли из кабины.
— Да что ты, милый мой! — ответила Еремеевна. — Мы уж теперь только молимся. Какие из нас греховодницы.
— Ну, значит, раньше кто-то из вас того! — молодой человек с озорной улыбкой подмигнул сквозь очки и засмеялся, довольный своей шуткой.
— Вот уж правду сказать, мы и в молодости не грешили, — сказала другая на вид совсем немощная старуха, принимая от Еремеевны узелок с посудиной. — Всю жизнь прожили честно, не то что нынешняя молодёжь. А тебя сразу видать, что греховодник.
Представитель нынешней молодёжи, ухмыляясь, вскинул очки кверху и стал смотреть на жаворонка, который взлетел поблизости и оживил пустынную местность вокруг звонкими трелями.
Старухи подошли к шофёру, забравшемуся под капот.
— Может помянешь своих родственников? У нас вино есть и закуска.
— Спасибо, мне нельзя.
— Одну стопочку.
— Нет, нет. Спасибо.
— Тогда мы помянем. Кого назвать-то?
— Раба божьего Лаврентия.
— А ещё кого?
— Да ладно, идите с Богом. Старухи пошли дальше в гору.
— А что, в самом деле надолго встали? — спросил «греховодник», приятная внешность которого вкупе с несколько развязными манерами дала повод старухам думать о нём именно в такой плоскости.
— Часа полтора можешь погулять.
— Да, не повезло, — сказал молодой человек и спрыгнул с кузова. Он долго стоял возле шофёра, снимающего с двигателя одну часть за другой, и наблюдал за работой. Когда ему надоело, с тоской посмотрел на берёзовую рощу, в которой виднелись могильные кресты и ярко окрашенные тумбочки, обвешанные увядшими венками. Среди могил ходили люди, и молодой человек решил, что там легче можно коротать время. Сунув портфель в кабину, он пошёл вверх по дороге следом за людьми, группами и гуськом подвигающимися к кладбищенской ограде.
2
До рощи было. всего метров пятьсот, и молодой человек, подходя все ближе и ближе, видел все больше и больше людей, расположившихся возле деревьев и могил. Войдя в ограду, он стал читать надписи на крестах и тумбочках, даты рождения и смерти, рассматривать фотографии, и если попадались изображения с молодыми людьми, задерживался возле них, высчитывая век каждого и пытаясь представить его живым. Особенно долго он стоял возле могилы одной девушки, умершей девятнадцати лет от роду три года назад, которая если бы жила, была бы ему ровесницей. «Интересно, от чего она умерла?» — подумал он, всматриваясь в фотографию, с которой смотрела вполне здоровая на вид миловидная девушка. Окинув взглядом покрытый бурой травой холмик, он пошёл дальше между могил. Его внимание привлекла широкая покрашенная чёрной краской железная ограда, внутри которой стоял богатый отделанный мрамором памятник в виде пластины. Украшенная коваными узорами массивная чёрная ограда с единственным на все кладбище памятником резко выделялась среди других покрашенных в основном в белый цвет лёгких металлических оградок, и молодой человек направился к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24