Высокая, тоненькая, она не соответствовала образу злой немецкой волшебницы и удивительной грацией скорее напоминала призрачную фею. Муромцевы происходили из старинного дворянского рода – ныне обедневшего, но все-таки весьма, почтенного. При взгляде на Брунгильду казалась естественной мысль, что, возможно, она мечтает выйти замуж за какого-нибудь рафинированного аристократа. Но где было его взять дочери профессора, не вхожего в петербургские дворцы и живущего очень скромно?
Размышляя таким образом, доктор Коровкин готовился к предстоящему визиту. Он облачился в белоснежную рубашку, галстук, черную визитку, почистил специальной щеточкой брюки. Стоя у зеркала, он еще раз внимательно осмотрел себя – и остался доволен. Завершить туалет следовало при помощи флакона с пульверизатором, чтобы смягчить строгость наряда мягким ароматом туалетной воды.
Через пять минут доктор Коровкин вышел из подъезда, хорошо защищенный от мороза теплым пальто, меховой шапкой и плотным шарфом. В одной руке он держал большой черный зонт, с которым никогда не расставался, в другой – нарядную бонбоньерку с конфетами и объемистую ширхановскую коробку с пирожными, перевязанную шелковым бантом. После колебаний, удобно ли нести к Муромцевьщ кондитерский гонорар от управляющего, Клим Кириллович присоединил ширхановский дар к заранее заготовленным конфетам. Муромцевские барышни непременно обрадуются, думал он, идя по Большой Вельможной улице и поглядывая по сторонам – не покажется ли извозчик?
Он начинал досадовать, что пошел не по Н-скому проспекту, который не любил из-за разномастного люда, снующего по тротуарам и проезжей части, но тут увидел на противоположной стороне улицы остановившийся экипаж. Из него быстрым шагом вышли двое мужчин, сразу же устремившиеся к открытым воротам высокой витой чугунной ограды. Доктор перешел улицу и стал недвусмысленно махать зонтом, привлекая внимание извозчика. Извозчик его увидел и медленно тронулся навстречу. Убыстряя шаг, доктор все-таки успел посмотреть сквозь ограду. Особняк в глубине огороженного пространства, всегда казавшийся безжизненным, выглядел непривычно. Может быть потому, что в последние годы доктор никогда не видел отворенными ворота и открытой парадную дверь. Именно к ней направились двое прибывших на извозчике.
Странный это был уголок Петербурга. Все знали, что обширный участок земли, обнесенный чугунной оградой, как и особняк с садом, принадлежали князю Ордынскому. Но Клим Кириллович ни разу не встречал князя, не имели счастья лицезреть его и пациенты доктора, хотя судачили о высокородном анахорете охотно. Если суммировать все, что удалось узнать за два года проживания рядом с особняком доктору Коровкину, получалось, что князь достиг уже весьма почтенного возраста. Говорили, что он родился во времена Николая I, но ведь то царствование продолжалось долго. Он мог родиться и в 25-м году и в 55-м. Значит, князю могло быть от сорока пяти до семидесяти пяти лет. Правда, генеральша Зонберг утверждала, что князь Борис Степанович Ордынский совсем стар, он участвовал в Крымской и Турецкой войнах, где проявил удивительное мужество. Другие источники сообщали, что князь ведет отшельнический образ жизни, будучи не вполне вменяем, и Государь относится к нему холодно. Женщины возмущались, что бывший князь так и не женился: кому только достанется его огромное богатство?
Этот принципиальный вопрос мучил солидных дам, прибегавших к услугам доктора Коровкина, особенно же ему запомнилась обида госпожи Татищевой, живущей с дочерью в своем доме на Караванной. Татищевы принадлежали к родовитой фамилии, от покойного мужа Анне Павловне перешли немалые богатства, беспримерные коллекции произведений искусства. «Вот была бы прекрасная пара, князь и моя Ольга, – говорила госпожа Татищева, – появилась бы достойная семья и поубавила бы спеси у выскочек-промышленников». Госпожа Татищева гордилась своей родовитостью и часто рассуждала о слиянии капиталов аристократических фамилий. Предрекала, что еще год-два и неотесанные болваны капиталисты будут как товар на рынке скупать породистых княжон.
Но это так, случайно вспомнилось – доктор Коровкин не имел собственного мнения по данному поводу. Он допускал, что есть княжны, которые не согласятся на мезальянс, а есть и те, которые не отказались бы поправить свое расположение таким способом. В конце концов, история знала прецеденты – во Франции, например, после революции. Ничего катастрофического...
Спору нет, упорное безбрачие князя Ордынского нельзя отнести к нормальным явлениям.
Но и безбрачие могло оказаться просто-напросто легендой. Тетушка Полина, например, утверждала, что ей недавно стало достоверно известно, что князь женат и что жена его – не то гречанка, не то персиянка, молодая и красивая, живет замкнуто – в левом крыле особняка, гуляет только во внутреннем саду и безумно любит своего старого мужа.
«Обыватели любят сочинять что-нибудь романтическое!» – думал доктор Коровкин, сидя в экипаже и разглаживая ленточки банта на ширхановской коробке с пирожными. Вот o таком женихе, вероятно, мечтала бы Брунгильда, будь жених помоложе. Но девичьи мечты – туман. Когда они рассеиваются, является печаль – и можно полюбить человека за его истинные достоинства.
Дом, где проживали Муромцевы, встретил, доктора светящимися окнами, что создавало Л ощущение праздника. По мере приближения к квартире профессора Клим Кириллович все меньше думал об Ордынском, а все больше о точеном профиле Брунгильды, о нежном сиянии голубых глаз, о ее ресницах-опахалах – никакого, более оригинального, сравнения не приходило ему в голову, когда он представлял ее необыкновенно густые, длинные, темные ресницы.
Семейство Муромцевых приняло приятного гостя с обычным радушием и ненаигранной радостью. Конфеты и коробка с пирожными перешли в руки благодушнейшей Елизаветы Викентьевны. После первых приветствий и обязательных отчетов Клима Кирилловича о здоровье Полины Тихоновны, речь зашла о том, как барышни провели первый день после Рождества. На их лицах играл яркий румянец, и глаза блестели ярче, чем всегда.
– Барышни мои не очень строги в вере, – посетовал Николай Николаевич, пока его гость усаживался на стул, поближе к Брунгильде.
– Отчего же, папенька, – возразила младшая, – мы и вчера отстояли всенощную, и сегодня ходили в храм.
– Все верно, – вздохнул профессор, – да только потом вы сломя голову устремились на каток. Вон, до сих пор, какие раскрасневшиеся. Разве так надо радоваться Рождеству? Хотя, конечно, я и не могу назвать себя в полном смысле верующим человеком, но радость-то на Рождество должна быть тихая, умиленная.
– Посещение катка и умиленная радость, испытанная в храме, не исключают друг друга, – мягко заметила Брунгильда.
– В посещении катка нет ничего неприличного, девочки могут повеселиться на святочной неделе, – отозвалась Елизавета Викентьевна.
– Да уж они теперь побегают по вечерам и приемам. Отдадут дань приличиям. И что за вера такая – в приличия? – грубовато парировал профессор.
Добродушная грубоватость являлась неотъемлемым свойством профессорской натуры, так сказать, слабым отблеском его научного темперамента и заставляла мгновенно реагировать на замечания оппонентов. Об этом превосходно, знал доктор Коровкин, да и дочери нисколько не обиделись, а рассмеялись и переключили свое внимание на гостя. Они стали расспрашивать, как он провел те две недели, что не был у них.
Доктор не мог припомнить ни одного интересного события, достойного внимания барышень. Да и впечатления минувшей ночи вытеснили все произошедшее накануне.
– Берусь угадать, какое событие самое выдающееся, – поддразнила его младшая, – визит к нам.
Заулыбались все – и Муромцевы, и Клим Кириллович.
– Мура, – с легкой укоризной обратился к ней отец, а именно так он по домашней традиции и называл младшую дочь, полное имя которой было Мария, – ты такими шутками, смутишь человека.
– Какие замечательные пирожные, ширхановские лакомства самые модные в этом сезоне! Доктор, будете сейчас с нами чай пить? – опять вмешалась благодушная Елизавета Викентъевна, в уголках ее губ подрагивала улыбка.
Безобидные стычки отца и дочерей не тревожили ее, девочки относились к отцу с должным уважением, да и он не считал своих дочерей легкомысленными пустышками, хотя, конечно, у каждой из них имелись свои маленькие слабости И если, благодаря мягкому нраву Брунгильды, ее уступчивости и доброжелательности, унаследованным от матери, недоразумения между нею и отцом случались редко, то с Мурой дело обстояло по-другому. Темпераментом и быстротой реакций она пошла в отца, да и внешностью тоже. Взглянув на Елизавету Викентьевну, спокойную рассудительную женщину, слегка полноватую для ее возраста, можно было предположить, как будет выглядеть тоненькая и хрупкая Брунгильда, достигнув сорока лет. Мура была ниже и плотнее сестры, ее стремительность и порывистость в движениях часто шокировали даже домашних. Яркие синие глаза, окруженные черными короткими ресницами, темные длинные, красиво прорисованные брови, какие в прошлые времена назывались соболиными, придавали особое очарование ее еще по-детски округлому личику. В отличие от старшей сестры, убиравшей русые волосы по-взрослому в изысканный узел на затылке, Мура еще носила длинную темную косу с неизменным бантом. По случаю праздника бант она выбрала белый.
Барышня обещала стать красавицей. Клим Кириллович вздохнул и перевел взор на хрупкую Брунгильду, а затем – на хозяйку дома. Благодарю вас, Елизавета Викентьевна, с удовольствием. Но Мария Николаевна не смутила меня, – галантно продолжил доктор, – потому что здесь все правда, кроме одного. Визит к вам для меня всегда событие – и всегда приятное. Но сегодня это событие уже второе.
– А первое? Что за первое событие? Доктор, пожалуйста, не томите. Рассказывайте скорее. Наверное, что-нибудь таинственное?
Мура захлопала в ладоши, несмотря на укоризненный взгляд старшей сестры, и даже затопала туфельками по полу.
– Таинственного в моем приключении, кажется, немного. И приятным его не назовешь. Но все-таки оно необычное.
Пока готовилось чаепитие за традиционным самоваром, доктор Коровкин поведал о своем ночном приключении. Появления тихой горничной Глаши, бесшумно вносившей в комнату Кипящий самовар, чашки, печенье и конфеты, не нарушали хода беседы.
– А вы утверждаете, что нет ничего таинственного, – выслушав рассказ, Мура, после недолгого молчания, заговорила полушепотом. – Да как же так? В рождественских яслях находился настоящий младенец, мальчик. А вдруг это и вправду второе пришествие Христа?
– Ну что ты, милая Маша, – грациозно повернула голову к сестре Брунгильда, взгляд под ресницами-опахалами стал задумчив и грустен. – Сын Божий не умер бы прямо в яслях.
Доктор Коровкин невольно залюбовался точеным профилем Брунгильды, девушка казалась ему существом на редкость одухотворенным. Как выверены и точны ее движения, жесты! Минимум необходимых движений и есть, наверное, грация, мелькнула мысль в сознании Клима Кирилловича.
– Понимаете, – извиняющимся тоном произнес доктор, глянув на посерьезневшую Елизавету Викентьевну и, уже досадуя на себя, что заговорил о мрачном событии, продолжил: – Все так нагнеталось одно к другому: и тетушка Полина весь день ждала неприятностей, твердила, что что-то произойдет, я чувствовал некоторое беспокойство – как легкую паутину какую-то. Потом первая рождественская звезда на небе явилась, клянусь, ни в прошлом, ни в позапрошлом году никакой звезды не видел, небо петербургское в декабре всегда заволакивает тучами, непробиваемыми тучами. А тут...
– А где сейчас младенец? – поинтересовалась Мура.
– Я не знаю, скорее всего в полицейском участке или уже в морге. Я дал следователю заключение о смерти младенца. Хотя...
– Что? Что? Говорите же скорее? Я чувствую, вы что-то недоговариваете! – вскричала Мура.
– Дочка, успокойся, ты и так слишком много внимания уделяешь всяким суевериям и вздорным книжкам. Ничего сверхъестественного не произошло. Скушай лучше пирожное, вот этот ширхановский марципанчик очень вкусный. – Профессор оставался совершенно равнодушным к истории с младенцем.
Протягивая машинально руку к соблазнительному марципанчику, Мура обиженно пробормотала, что многие солидные люди относятся к мистическим знамениям очень серьезно.
– Окончить гимназию – еще не значит стать взрослой, ангел мой, – успокоил насупившуюся Муру профессор. – Я тебя очень люблю и беспокоюсь о твоем будущем.
– Мы все тебя очень любим, – поддержала отца Брунгильда, – но дорогой доктор, кажется, не договорил фразу...
– Да. – Доктор опустил голову и отставил чашку с остатками чая. Он искренне раскаивался, что затеял этот разговор, но остановиться не мог, барышни провоцировали его на продолжение беседы. – Да, хотя... вы знаете, я и тогда не вполне был уверен и сейчас опять сомневаюсь – не поторопился ли я с заключением? Вы же знакомы, Николай Николаевич, с исследованиями европейского светила, доктора Дантека, в которых он утверждает, что смерть и глубокий обморок по сути одно и то же?
– Дорогой Клим Кириллович, – строго сказал профессор, – не убеждайте всех нас и себя в первую очередь, что вы могли совершить врачебную ошибку. Вы достаточно опытный и ответственный врач А исследования Дантека – всего лишь гипотеза, пока не подтвержденная наукой. – Тут Николай Николаевич хмыкнул и недоуменно добавил: – Но кому же понадобилась подбрасывать младенца в ширхановскую булочную, да еще в рождественскую ночь? Если Ширханов и впрямь набирает силу, – профессор повернул свою массивную кудлатую голову к жене, – могли и конкуренты постараться скомпрометировать таким диким способом. Экономическая борьба – штука суровая. А может, и управляющий кому-нибудь насолил.
– Ничего плохого про самих хозяев я не слышал, да и минувшей ночью они произвели на меня впечатление людей очень порядочных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33