Сыщик Мура Муромцева – 01

OCR WayFinder BiblioNet
«Елена Басманова. Тайна серебряной вазы»: Нева; 2001
ISBN 5-224-02678-4
Аннотация
В рождественскую ночь 1900 года в витрине магазина обнаружен труп младенца, вокруг которого начинается череда странных и необъяснимых событий. За расследование берется Мура Муромцева – и неожиданно находит разгадку Тайны русской истории...

Елена БАСМАНОВА
ТАЙНА СЕРЕБРЯНОЙ ВАЗЫ
Глава 1
Если что-то плохое может случиться, оно случится непременно. Так бесшабашно звучал вечный и верный закон – в конце века он получит название «Закона Мэрфи», – а сейчас, в начале века, петербургский доктор Клим Кириллович Коровкин безымянному закону верил не вполне. Клим Кириллович был молод и здоров и находил подобные максимы пошлыми и циничными, его переполняли сверхоптимистические ожидания. И не только потому, что жизнь его складывалась удачно, что частная его практика неуклонно расширялась и в будущем обозначились недурные перспективы. Хорошее, пусть и немного идеалистическое, провинциальное воспитание плюс блестящее медицинское образование, спокойствие и душевная устойчивость, а также необъяснимая способность вызывать доверие и расположение любого встречного – такое редкое, благоприятное сочетание данных, конечно же, служило живительным источником оптимизма. Доктор Коровкин отдавал себе отчет в том, что этот источник сулит ему прекрасное будущее. В небесах души его было безоблачно. И тем более странным и нелогичным казалось ему ныне происходящее в квартире.
Но можно ли вообще назвать происходящее происходящим? Собственно, никаких событий не наблюдалось. В квартире, которую он снял пару лет назад, вернувшись после стажировки из Швейцарии, царили уют и покой. Из столовой доносились звуки легких шагов тетушки Полины – душевный друг и помощница во всех делах, она собирала праздничный стол. Еще час-другой и кликнет его на рождественский ужин. Интересно, что на этот раз решила включить в меню милая тетушка? Она, разумеется, считалась с традициями своего круга и с привычками племянника, но, одержимая борьбой со своим возрастом и заботой о других, неустанно выискивала рецепты здорового питания и во всеоружии популярных знаний бесстрашно вставала на тропу войны с внезапно обнаруженным неприятелем – то одним продуктом, то другим. Сквозь неплотно прикрытую дверь кабинета доктор к своему удовольствию уловил запах жареного мяса – гусь? утка? индейка? Между тяжелых и жирных запахов скользил золотой змейкой щекотный аромат цитрусовых... Странно, но именно этот запах, прячущийся в волнах теплого дыхания кухни и стеариновых свечей, встревожил Клима Кирилловича.
Он сидел в кресле и смотрел в окно – темная рождественская ночь оставалась одним из самых дорогих его детских воспоминаний, о чем тетушка Полина хорошо знала. Зачем же уже дважды за вечер она мешала ему насладиться так трудно воссоздаваемым воспоминанием о годах, проведенных в родительском доме? Зачем она загадочно вздыхала, говорила, что на душе у нее неспокойно, ей не по себе? Что-то должно случиться – по ее предчувствиям – плохое.
Да, конечно, должно. И непременно случится. Но не плохое, а хорошее. Уходящий год – последний год старого века – вспоминался, как год непрекращающихся насмешек над недавними страхами. Чего только не предрекали умники всех мастей, но жизнь пошла поперек их смехотворных прогнозов. Войны, эпидемии, катастрофы, революции, страшный суд и конец света – все миновало человечество. И Петербург, вопреки предсказаниям пророков и ведунов, не провалился в болото, не был смыт грандиозной волной ни в Финский залив, ни в Ладожское озеро – накануне своего двухсотлетнего юбилея находился на вершине развития... Никогда прежде, как казалось доктору, не было в обществе такого ощущения крепости и устойчивости власти, такого воодушевленного строительства и расцвета. Сколько новых идей! Сколько новых талантов!
Клим Кириллович разволновался, встал с кресла и глянул в окно. Ему нравился вид из его кабинета. Чуть-чуть наискосок располагался ярко освещенный перекресток Н-ского проспекта и Большой Вельможной улицы. В столь поздний час по засыпанным снегом мостовым еще реже, чем всегда, брели хорошо укутанные от мороза пешеходы и проезжали извозчики. Снег выглядел чище и белее, чем на самом деле, особенно в той части перекрестка, которая прилегала к противоположному от дома доктора углу. Там снег казался сияющим, но и темные пятна – мусора, конского навоза и еще невесть чего – поражали густой чернотой. Все объяснялось освещением. Угловые помещения первого этажа занимала знаменитая булочная Ширханова.
Когда-нибудь, мечтал доктор, все булочные Петербурга и даже всей России будут так же богаты и привлекательны. Хлебушек будет там дешевый. Россия богата, чего-чего, а хлеба, если с умом взяться, можно вырастить – всему миру хватит. Со временем и другие научатся выпекать так же изобретательно, как Ширханов. И булочные свои так же изукрасят. Над входом – с угла – висит огромный металлический «калач» с буквой «Ш» посередине. А с углового балкона на втором этаже, – где живет управляющий и прочая прислуга, – золотыми волнами спускаются по обе стороны от дверей гирлянды электрических лампочек. Редко кто мог позволить себе такое дорогое новшество! А какая красота!
В правой части булочной Ширханова располагается собственно булочная, магазин с превеликим выбором хлебов, булок, саек, баранок, сушек, пряников, печенья, пирогов, ватрушек, лепешек, калачей, кренделей... В левой части – уютная кондитерская, где можно с горячей выпечкой или пирожными выпить чашечку чая или кофе, поболтать с приятелем или подружкой, полистать газеты и журналы.
Так выглядит знаменитая булочная Ширханова всегда, но ныне, специально к Рождеству – последнему Рождеству старого века – ширхановцы придумали и диковинку. В открытой витрине булочной они воссоздали евангельский сюжет: поставили чучела овцы, барана, осла вокруг небольшой корзины. А в корзину, выстеленную белоснежным полотном, поместили настоящее произведение пекарного искусства – хлебобулочного младенца, протягивающего к прохожему светло-золотистую ручонку. Глазки – крупные изюминки – выглядели как настоящие, а на лице младенца играла улыбка... Правда, сейчас ничего не видно, удивительную картину на ночь закрывали ставнями и на них вешали замок. Но какой восторг вызывала необыкновенная композиция днем – особенно у детишек, которых приводили сюда няньки или мамаши! С какой радостью малыши, сняв варежки, бережно и осторожно трогали ручонками гладкий ослиный или кудрявый овечий бок!
Доктор Коровкин улыбнулся и перевел взгляд вверх. Наконец-то в разрывах невидимых туч, затмевающих в эту рождественскую ночь звездную сферу, проглянула первая звезда.
– Тетушка! – по-детски нетерпеливо крикнул доктор, боясь, что звезда скроется. – Тетушка! Пойдите сюда, скорее.
Тетушка появилась в кабинете так быстро, что он понял – все уже готово к рождественской трапезе.
– Ну, вот и хорошо, хорошо, – она встала рядом с племянником, – вот и она, милая, первая звездочка. Пора к столу, Климушка.
– И как, как он мог, как он посмел сказать, что Бог умер? – Клим Кириллович приобнял тетушку за плечи. – Это и по-христиански глупо, и по-человечески нехорошо.
– О ком ты, Климушка?
– О великом философе немецком – он умер недавно, в августе. На днях был я с визитом у генеральши Зонберг – переутомление сердца. Сердечный приступ снимал, утешал, успокаивал. Дочь ее, девушка самостоятельная и прогрессивная, брякнула мамочке, что венчаться не собирается, когда замуж пойдет. На философа немецкого сослалась, видно, с чужого голоса. На Фридриха Ницше...
Оба уже сидели за столом и продолжали беседу.
– Не расстраивайся, – посоветовала тетушка, – это вредно для пищеварения. Хотя как тут не огорчаться? От Ницше не вылечишь. И ладно, если подобные случаи окажутся единичными. А вдруг они приведут к эпидемии? Нет! Да что же такое я говорю? В рождественский-то вечер! Чур-чур, меня, не к добру это. Недаром у меня сегодня с утра сердце не на месте.
Племянника и тетушку связывали тесные семейные узы – Полина Тихоновна заменила Климу Кирилловичу рано ушедших отца и мать, сопутствовала ему с младенческих лет, учила постигать окружающий мир, и все-таки выводы и суждения тетушки часто оказывались для доктора неожиданными. Вот и сейчас он не чувствовал готовым поддержать разговор о медицинских последствиях от чтения Ницше. Нервозная речь тетушки, женщины трезвомыслящей и способной принять любые невзгоды, ее необъяснимое беспокойство в светлый праздник не на шутку огорчали его... На всякий случай он взглянул на тетушку весьма выразительно.
– Да что мы все о грустном, сегодня праздник, – спохватилась тетушка, сразу же уловив тревогу племянника. – Кушай, Климушка. Во всем, что ты видишь на столе, есть чудесное вещество – фосфор. Я прочитала недавно брошюрку, там написано о его целебных свойствах. Защищает от чахотки, укрепляет сердце и развивает умственную деятельность.
Доктор собрался рассмеяться, но не успел, потому что его потеплевший взгляд и улыбку тетушка восприняла как знак одобрения и смело продолжила:
– Даже, скажу тебе по секрету, водочка в графинчике – с фосфором.
– С фосфором? – подозрительно переспросил доктор.
– Да. И знаешь, это я сама придумала. Хрящики осетровые купила, подсушила и столкла в порошок. На нем и настаивала.
Доктор содрогнулся, представив себе рыбный привкус водки с фосфором. Но, оглядев еще раз нарядный и опрятный стол, покрытый безукоризненно чистой белой накрахмаленной скатертью, аккуратно сложенные салфетки на парадных фарфоровых тарелках, разложенные по блюдам кушанья – ровно двенадцать, – отбросил сомнения. Хрустальный графинчик с прозрачным сомнительным напитком совсем перестал казаться опасным, когда рядом с ним любящий племянник увидел памятную с детства вазу, в ней лежали традиционные для их семейных рождественских праздников орехи и синий изюм. Нет! Даже уверовав в целительные свойства фосфора, заботливая тетушка не забыла, чем порадовать своего единственного племянника.
Горел верхний свет. Уютные теплые отблески от свечей, зажженных на маленькой елочке, что стояла на столике в углу, едва заметно играли на свежем лице женщины, чья молодость давно минула, а старость еще не наступила. Неторопливое течение рождественского ужина располагало к доверительной беседе.
– Давно ли ты видел профессора Муромцева? – поинтересовалась тетушка, передавая Климу Кирилловичу тарелку с маленькими пирожками-ломанцами.
«Не добавила ли тетушка в пирожки вместо меда и мака полезного фосфорического порошка из осетровых хрящиков», – подумал доктор, но вслух произнес:
– Две недели назад. Завтра нанесу ему визит.
– Кажется мне, что тебе приглянулась муромцевская барышня. Не смущайся, пора. Пора уж и о своем гнезде подумать. Не век же под тетушкиным крылом хорониться.
– Я не смущаюсь. Действительно, старшая барышня мне очень нравится. Красивая, кажется, неглупая, и есть в ней какая-то таинственность, загадочность. Чего стоит одно только имя – Брунгильда! Для младшей, Машеньки, Брунгильда, кажется, образец для подражания. Хоть выглядит это порой комично. Они разные. И Машенька никогда не будет похожей на сестру. Конечно, она еще маленькая, ей всего-то шестнадцать, да и домашние ее все еще называют детским именем Мура. Она еще себя не знает – тем интереснее мне как медику, исследователю человеческой натуры, наблюдать те перемены, которые могут с ней происходить. Интересно, в ком – в старшей или младшей – проявятся аналитические способности отца. Он по-настоящему крупный ученый. Меня, правда, смущает Мурин неумеренный интерес к оккультной литературе, по всему дому разбросаны ее книги о спиритизме, духах, демонах, привидениях, колдовстве. Будем надеяться, это детское, пройдет.
– Это никогда и ни у кого не проходит, – заметила тетушка, – хочешь, верь, а хочешь, нет, но и я этим переболела. Блюдца и столы вертеть уже не стану, да и другими глупостями заниматься не буду... А все же никак ты меня не убедишь, что связи с иным миром – бывшим или будущим – не существует. Я чувствую, что она есть. Можно называть это интуицией, ничего не меняется.
– Благодарю вас, тетушка, ужин был замечательный. – Доктор вложил в обыкновенные слова всю свою ласковость и снисходительность к обеспокоенной женщине, он чувствовал себя триумфатором. – Но ваши предчувствия и ожидания чего-то нехорошего, по счастью, сегодня не сбылись. Пора уж и ко сну собираться.
– Конечно, Климушка, – ответила тетушка виновато, – прости меня, глупую, не сердись. И верно, пора спать. Дай, благословлю тебя перед сном.
Племянник тетушку Полину радовал. На ее глазах из белокурого крепыша он превратился в ладного юношу, мужчину. И ростом и статью выдался в покойного брата: сложения крепкого, но без всякой полноты, сразу видно, что сила и энергия у него немалые, хотя и скрыты за спокойными, несуетными движениями. А черты лица мягкие, нос немного вздернут, уголки упрямых, четко очерченных губ приподняты, так и ждешь, что сейчас радостно улыбнется, в серых глазах лукавые искорки появятся. Это у него уже от Софьюшки, от невестки, и светлым лицом в нее... И кудри от матери унаследовал: детские беленькие кудряшки ныне сменились густой волнистой темно-русой шевелюрой.
Полина Тихоновна перекрестила племянника, поцеловала его в лоб и в обе щеки, погладила по голове и пожелала ему спокойной ночи.
Клим Кириллович отправился в спальню, дышавшую, как и все в доме, целомудрием и почти медицинской чистотой.
Он встречал уже двадцать шестое Рождество в своей жизни. Правда, первые он не помнил по малолетству, а другие представлял обрывочными картинками, по рассказам родителей и тетушки. Чудесный зимний праздник всегда казался ему самым тихим, самым сверкающим. Он хорошо знал евангельское предание, мысленно перебирал волшебные слова, которые, думалось ему, написаны не рукой человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33