Уловив чутким ухом в терпеливых, хмурых разъяснениях Клима Кирилловича обычные для него спокойно-добродушные интонации, Полина Тихоновна решила, что пора сменить тему разговора.
– Понравилась ли тебе выставка? Пишут, что ничего значительного не было, а яркие декорации затеяны, чтобы хоть как-то привлечь внимание к заурядным картинам...
– Я не согласен с этим мнением. Конечно, я не знаток в живописи, но то, что я увидел, необычно и неординарно.
И Клим Кириллович стал рассказывать тетушке о выставке. Спокойный доклад племянника окончательно придал Полине Тихоновне решимость пойти в более волнующем ее направлении.
– Брунгильда чудо как хороша, – осторожно начала она, – тоненькая, грациозная...
– Да, Брунгильда очень грациозна, – признал доктор Коровкин и с грустью добавил: – Она привлекает внимание, к сожалению, и недостойных ее людей тоже.
– На выставке вы встретили знакомых? – безразличным тоном задала очередной нужный вопрос тетушка Полина.
– Знакомых не встретили, а вот новые знакомства завели – одно приятное, с архитектором. Другое неприятное – некий развязный хлыщ навязывал нам свое общество, смутил своими комплиментами и расспросами Муру, слишком пристально, до неприличия, разглядывал Брунгильду.
Лицо Клима Кирилловича приняло вчерашнее, мрачноватое выражение, но тетушка Полина радовалось, что ее Климушка высказал вслух печалящие его мысли. Он приревновал Брунгильду – так поняла она по его ответу. Теперь следовало направить разговор в более безопасное русло.
– Я все думаю и не решаюсь спросить. Брунгильда, есть ли это имя в святцах? Почему Муромцевы так назвали дочь? У младшей имя вполне православное – Мария.
Но Клим Кириллович не успел ничего ответить – раздался звонок в дверь, мальчишка-посыльный принес записку. Развернув листок бумаги, Клим Кириллович увидел поспешно нацарапанные слова:
«Дорогой Клим Кириллович! Никому не показывайте эту записку, никому не говорите. Прошу вас, срочно приезжайте сегодня – как бы случайно – к нам, мне непременно надо с вами поговорить наедине по важному секретному делу. Не раньше 7 часов вечера.
Мура».
Клим Кириллович, сказав тетушке о нежданном срочном вызове и сославшись на необходимость порыться в справочниках, прошел в свой кабинет, разорвал на мелкие клочки записку и сел за письменный стол.
Что случилось? Почему такая таинственность? Прилично ли ему откликаться на приглашение юной девушки? Что скажет профессор Муромцев, Елизавета Викентьевна?
Вопросы не имели четких ответов. После некоторого раздумья доктор решил исполнить просьбу, изложенную в записке. Он не представлял себе цели предстоящего визита и пытался отгадать – о каком секрете шла речь в записке младшей профессорской дочки?
Не появился ли в окружении Брунгильды кто-то, кто может пленить ее сердце, – его соперник? Нет, вряд ли. Возможно, девочка хочет сделать сюрприз папе или маме, подготовить святочную шутку, не посвящая в нее старшую сестру, хочет с ним посоветоваться – похоже на Муру. Но почему с такими предосторожностями? Вчера в экипаже Мура была непривычно молчалива, впрочем, Брунгильда говорила за троих – как тонко она понимает музыку, живопись…
В конце концов доктор так взволновался от неопределенности, что едва дождался указанного часа и в непроходящем нетерпении добрался до квартиры Муромцевых.
Дверь ему открыла горничная Глаша, сообщившая, что профессор с женой и Брунгильдой уехали на благотворительный университетский вечер, дома лишь барышня Маша, которая неважно себя чувствует. Глаша явно обрадовалась неожиданному визиту Клима Кирилловича, в ее глазах он обладал непререкаемым авторитетом, с тех самых пор как помог ей удачно избавиться от болезненного нарыва на среднем пальце правой руки – и потребовалось-то всего приложить распаренную луковицу, никакого хирургического вмешательства, так пугавшего Глашу. Девушка сказала, что доктор, может быть, зайдет к барышне, лекарства ей порекомендует?
Клим Кириллович, подивившись про себя изобретательности Муры, подал Глаше пальто и шапку, снял галоши и проследовал в гостиную. На диване полулежала под пледом несчастная Мура. Глаза ее горели, щеки казались покрытыми нездоровым румянцем, она теребила в руках какую-то книгу.
– Добрый вечер, Мария Николаевна, – сдержанно приветствовал ее доктор, ощущая за спиной взгляд довольной Глаши, – никак вы заболеть вздумали? Совсем лишнее, уверяю вас. Хорошо, что я случайно заехал – совсем забыл, что вы собирались на благотворительный вечер. Давайте-ка я посмотрю своим медицинским взглядом, чем можно вам помочь.
Он взял стул, присел на него рядом с диваном. Мура смотрела на него паническим взглядом. Он взял ее руку, чтобы пощупать пульс, – рука ее дрожала. Потрогал лоб – нет, температуры у девушки не было. И все-таки он, решив до конца продолжить предложенную Мурой игру – да и игру ли? – обернулся к почтительно замершей Глаше.
– Простуда, пока в легкой форме. Надеюсь, удастся остановить. – Он снова повернулся к мнимой больной. – Милая Маша, откройте рот. Покажите язык. Так, язык чистый. У вас что-нибудь болит? Дышать трудно? Вы не могли чем-нибудь отравиться?
Мура мотала головой, в глазах застыла безмолвная просьба о помощи.
– Глаша, – обернулся Клим Кириллович к привставшей на цыпочки горничной, – приготовьте клюквенный или брусничный морс, да побольше. Кроме того, в мисочке разведите уксус с кипяченой водой и принесите парочку бязевых или льняных салфеток для компресса.
Глаша удалилась исполнять распоряжения доктора.
Как только она скрылась за дверью, Мура приподнялась, села, схватила за руку доктора и быстро зашептала.
– Доктор, придумайте что-нибудь, чтобы ее услать, мне надо поговорить с вами без свидетелей, только вы мне можете помочь, прошу вас.
Она снова откинулась на высокие подушки и прижала палец к губам, закрыв глаза.
Клим Кириллович взял стул и передвинул его к столу. Он пребывал в недоумении. Что значат все эти уловки? Зачем? Он поглядывал на Муру, не зная, что предпринять. Заслышав легкие шаги Глаши, быстро взял свой саквояж, вынул из него бланк рецепта и начал на нем писать.
– Куда прикажете поставить, доктор? – спросила горничная, держа на подносе миску, кувшин и стакан. Через руку у нее были перекинуты салфетки.
– На стол, пожалуйста, сюда, – Клим Кириллович не поднимал глаз. – И еще. Инфлюэнца нынче опасная – мягко стелет, да жестко спать. При первых признаках надо предпринимать экстраординарные меры. Я выписал рецепт на сильное и дорогое лекарство, к сожалению, оно есть только в аптеке Пеля, далековато. Но не откажитесь, сударыня, сходить за ним. Возьмите деньги. Я пока займусь компрессами. И буду наблюдать состояние больной.
Глаша взяла деньги и рецепт, глянула на Муру, которая полулежала с закрытыми глазами, и заторопилась выполнять распоряжение доктора. Доктор намочил салфетку водой с уксусом, сложил ее в несколько слоев и положил на лоб девушки. Входная дверь хлопнула, и Мура тут же скинула компресс со лба, привстала и быстро заговорила:
– Милый доктор, простите за комедию, спасибо, что вы мне помогли и поверили. У нас мало времени. Не думайте, это не бред, не причуды, не капризы – я сегодня всю ночь думала, глаз не сомкнула и поняла, что только вам могу довериться. Я все продумала, утром пошла с Брунгильдой в кондитерскую, полакомиться пирожными и там в удобную минуту передала посыльному записку. Где записка?
– Я ее разорвал.
Из монолога Муры Клим Кириллович понял только, что Мура не на шутку встревожена.
– Ах, я надеялась, что вы ее сожжете. Вдруг ее кто-то прочитает? Это опасно. – Мура в отчаянии вплеснула руками.
– Успокойтесь, милая Машенька, никто ее не прочитает, я разорвал ее на мелкие-мелкие кусочки.
Лихорадочное состояние Муры не нравилось Климу Кирилловичу, он уже подумывал, не дать ли ей брому.
– Хорошо, хорошо, я вам верю, – продолжала с беспокойством Мура, – сейчас я все расскажу. Мне нужен ваш совет, ваша помощь. Но обещайте мне, что это останется нашей тайной?
– Обещаю, клянусь именем Гиппократа, – торжественно заверил доктор.
– Клим Кириллович, вы напрасно шутите, все так серьезно, – досадливо поморщилась Мура, недовольно приподнимая черную, словно нарисованную, бровку, – и даже опасно.
– О чем вы говорите? – Клим Кириллович недоумевал, он все еще ничего не понимал.
– Обо всем, решительно обо всем. Я открою тайну вам – об этом не знает никто, ни мама, ни папа, ни сестра. Но вы обещали мне ее сохранить. Не только потому, что меня будут бранить, если узнают, но и потому, что всем нам может грозить чудовищная опасность. Я это поняла сегодня ночью, когда мы вернулись от Менделеевых и я никак не могла заснуть. Тайные знаки, которые накапливаются, поиск простого решения, озарения. Всякая всячина кружилась в моей голове – просто метель какая-то – и вдруг все остановилось, знаете, как в калейдоскопе – кучка разноцветных стеклышек складывается вдруг в четкий прекрасный геометрический рисунок. Я вдруг все увидела, и все поняла. И поняла, что Менделеев прав... Глаза Муры горели.
– Подождите, подождите, я ничего не понимаю. – Клим Кириллович начинал чувствовать, что беспокойство Муры передается ему, но как можно терпеливее сказал: – Давайте по порядку. Какую тайну вы хотите мне открыть? Постарайтесь не уклоняться от существа.
– Милый Клим Кириллович, – Мура вскочила с дивана и села за стол напротив доктора, – я начну с попугая. Мы с сестрой сказали родителям не всю правду. Попугая нам предложил сторож особняка князя Ордынского. Это так. Но взяла попугая я сама – сторож провел меня в особняк и показал, как пройти в кабинет князя. А сам вернулся к коляске, к Брунгильде. И я оказалась в этом странном кабинете одна. Признаюсь, мне было очень страшно. Особенно, когда произошло непонятное превращение с иконой. Вы читали в газете, что из особняка украли икону? Нет?
Она исчезла в ночь именно после моего посещения.
– Но вы не причастны к краже иконы? Вас не могут заподозрить? – испугался Клим Кириллович, – Вы не брали икону? И вышли из особняка только с попугаем в клетке? Правильно?
– Да, да, именно так. Но, Клим Кириллович, слушайте дальше. Я подходила в кабинете к этой иконе – к образу Богоматери с младенцем. Обычная икона, но она показалась мне странной, знаете, безотчетное чувство, мгновенно возникшее ощущение, не знаю почему. – Мура снова вздернула недовольно бровку. – Не улыбайтесь, я просто пытаюсь вам объяснить, почему я до нее дотронулась. Почему мне захотелось погладить рукой серебряный оклад. Лучше бы я этого не делала! – Мура в отчаянии закрыла лицо руками.
– Продолжайте, продолжайте, я внимательно слушаю, – доброжелательный, ровный голос Клима Кирилловича успокаивал.
– Клим Кириллович, поверьте мне. – Мура отняла руки от лица. – Я провела рукой по окладу и вдруг услышала странный звук. Отдернула руку и увидела, что изображение поползло вниз, а за ним стало открываться другое, совсем другое.
– Тайник? – вопросительно-утвердительно предположил доктор.
– Не знаю, я не смотрела, я испугалась и убежала. Но открывшая картина до сих пор стоит у меня перед глазами – образ святого царя Феодора Борисовича на фоне горы с храмом.
– Царя Феодора Борисовича? – переспросил доктор. – Святого царя? Не могу такого припомнить. Вы не путаете?
– Нет, доктор, нет, – уверенно подтвердила Мура, – вокруг нимба шли слова: «Василий Смиренный, Феодор Борисович».
– Но что вас так напугало? – сочувственно спросил Клим Кириллович.
– Не знаю, – понурилась Мура, – я убежала и не возвратила изображение Богоматери на прежнее место, я же не знала тайного механизма...
– Странно, – Клим Кириллович нахмурился, – сторож, которого мы подозреваем в причастности к секретным службам, должен был понять, что это вы открыли тайник. Вас должны искать.
– Клим Кириллович, – голос Муры перешел на шепот, – я ужасно волнуюсь, мне кажется, что за мной везде следят. Я вам не сказала самого главного – там, в особняке, убегая из кабинета, я случайно обронила свою перчатку.
– О Боже! – воскликнул доктор Коровкин, вскочил со стула и стал ходить взад и вперед по гостиной, Мура следила за его перемещениями. Климу Кирилловичу не хотелось еще больше пугать Муру, но и преуменьшать возможную опасность не следовало. – На перчатке были ваши инициалы?
– Нет, ничего не было, но это и неважно. Важнее другое. Вчера я получила эту перчатку, мне ее вернули!
– Как? Кто? – остановился доктор.
– Вы и не заметили, – Мура смотрела на Клима Кирилловича широко раскрытыми глазами, с трудом сдерживая слезы, – и я вам не сказала, потому что была поражена и испугалась. Когда мы садились в экипаж, помните, после выставки, Андрей Григорьевич, архитектор, незаметно сунул мне в руку мою потерянную перчатку.
– Андрей Григорьевич? – переспросил недоуменно Клим Кириллович. – А он произвел на меня благоприятное впечатление.
– И на меня тоже, – подхватила Мура, – и на меня. Но вы понимаете, что это значит?
– Что? – спросил настороженно доктор.
– В кабинете он был точно, свою перчатку я обронила там. Одно из двух. Либо он из этих самых секретных служб, которые охраняют особняк. Либо... – Слезы исчезли из глаз Муры, взгляд стал строгим и торжествующим. – Либо он не из секретных служб и сам украл икону!
– Что вы говорите?! – Доктор снова сел напротив Муры. – Как он мог украсть? И главное – зачем?
– Вы сами предположили, что там был тайник! – воскликнула Мура. – Я туда не заглядывала. А вдруг гам что-то было? А вдруг он и приходил за тем, что спрятано в тайнике?
– Не верю, – Клим Кириллович покачал головой, – положим, там было что-то спрятано, что он мог взять, но зачем уносить саму икону? И как он мог проникнуть в кабинет?
– Ответ на этот вопрос я знаю, – твердо сказала Мура. – Догадываюсь. Объяснение может быть только одно. Он архитектор. Он мог строить этот особняк. Тогда он знает и подземный потайной ход в кабинет князя Ордынского.
Доктор Коровкин опешил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33