hansgrohe axor 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Library of the Huron: gurongl@rambler.ru
«»: ; ;
ISBN
Аннотация

Томас Бриджер
Маленький большой человек
ПРОЛОГ АВТОРА
Мне чертовски повезло в жизни, так как я имел счастье познакомиться с Джеком Креббом — колонистом Запада, индейским разведчиком, великолепным стрелком, охотником на буйволов, приемным сыном племени шайен — в последние дни его пребывания на грешной земле. Дружба с такой выдающейся личностью — само по себе событие незабываемое, не говоря уже о том, что, не будь ее, эта замечательная книга никогда бы не увидела свет. Да, признаю, подобное заявление звучит довольно нескромно, но читайте и судите сами.
Осенью 1952 года, после операции, целью которой являлось исправить деформированную перегородку в моем носу, я тихо выздоравливал у себя дома под присмотром миссис Винифред Бар, практикующей сиделки средних лет. Миссис Бар была вдовой, а так как ее уже нет среди нас (ее «плимут» врезался в цистерну с пивом), она не обидится, если я представлю ее читателю как женщину хитрую, до неприличия любопытную, злопамятную и язвительную. Кроме того, она обладала феноменальной физической силой и, хотя я тоже не из слабых, обращалась со мной, как с нашкодившим мальчишкой.
Эта достойная дама не считала мою болезнь настолько тяжелой (хотя нос болел страшно, а оба глаза заплыли), чтобы тратить на меня попусту свои недюжинные познания в области медицины. Ее раздражало во мне все, в том числе образ жизни — мой отец, к счастью, мог себе позволить выделить достаточно средств на мои литературные и исторические эксперименты, так что мне не было нужды маршировать каждое утро на службу, и я, каюсь, при всем моем уважении к работягам надежно отгородился от их тоскливого мира. Как и подобает каждой уважающей себя вдове, она косо поглядывала на мою холостяцкую жизнь и даже позволяла себе непристойные намеки. Заявляю сразу: я был однажды женат — это раз; у меня полно подружек, и некоторые даже справляются иногда о моем здоровье — это два; и, наконец, три — я никогда не красил губы и не носил шелковых костюмов.
Миссис Бар доставила мне много неприятных минут, и может показаться странным, что я уделяю ее персоне столько внимания и места на этих страницах, написанных с единственной целью — познакомить всех с важнейшим историческим свидетельством освоения Запада, а затем вернуться к прежней безвестности. Но так нередко происходит в делах человеческих — судьба выбирает своим орудием не какую-нибудь знаменитую, чистую помыслами личность, а, например, практикующую сиделку.
Между атаками на пыль с веником и тряпкой в руках, приготовлением слабенького чая и кормления меня остывшим куриным бульоном, составлявшим весь мой рацион тех дней, она, снедаемая своим ненасытным любопытством, шныряла по квартире и совала нос во все ящики и коробки, как заправский жулик. Лицемерно прикрываясь маской своей профессии, она перевернула вверх дном всю спальню. Мои слабые возражения разбивались о гневные отповеди типа: «Но я пыталась найти для вас хоть одну чистую пижамную пару!», и обыск шел своим чередом. Лежа в постели, я беспомощно прислушивался к грохоту открывающихся в соседней комнате шкафов, скрипу этажерок, шелесту бумаг на моем письменном столе и треску приставной лестницы (а вес у нее был немалый), используемой, как правило, для того, чтобы добраться до полок. Тут сердце мое обычно падало с такой силой, что на место его возвращали пружины матраса: там хранилось самое ценное — предметы испанской культуры Эпохи Великих Географических Открытий, которые я с риском для свободы и бумажника вывез из Мексики, где тешил свои слабые легкие кристально чистым горным воздухом.
Но однажды, после ее непродолжительной возни и сопения у запертой дверцы большого стеклянного шкафа, содержащего мою бесценную коллекцию предметов индейского быта, раздался предательский щелчок взломанного замка. Я яростно запротестовал против подобного вандализма, хотя каждое произнесенное слово, казалось, взрывало мой бедный нос изнутри:
— Миссис Бар, я настаиваю, чтобы вы оставили эти вещи в покое!
Меня не удостоили даже ответом, а через минуту она появилась на пороге спальни в потрясающем головном уборе из перьев, принадлежавшем когда-то Бешеному Коню, великому вождю племени сиу. Я заплатил за него шестьсот пятьдесят долларов! Мое возмущение в тот момент было столь велико, что я не сразу понял, сколь нелепо выглядела эта кривоногая толстуха в славном боевом доспехе краснокожих. Ее невежество просто убивало: орлиные перья могли носить только мужчины, то есть воины, особо отличившиеся на полях сражений. Это было равносильно тому, как если бы она, да простит мне читатель столь смелое сравнение, надела трусы с гульфиком и отправилась на свидание. Короче говоря, миссис Бар всецело являла собой неопровержимое свидетельство упадка культуры белых людей.
Пока я предавался сим горестным размышлениям, она истошно завопила и стала проделывать нелепые тяжелые па, видимо полагая, что именно так должна выглядеть боевая пляска индейцев. Ее энергии не было предела. Я предпочел обойтись без дальнейших возражений, опасаясь за судьбу уникальной вещи, возраст которой приближался к веку: и так из-за слоновьего танца миссис Бар перья начали осыпаться и, плавно кружа в воздухе, ложиться ей под ноги, подобно тому, как стремятся к земле семена отцветшего одуванчика.
Отчаявшись выжать из меня хоть звук, она внезапно прекратила свою дикую гимнастику, сняла доспех Бешеного Коня, отнесла его на место и вернулась в спальню с явными следами раздумий на лице.
Тяжело опустившись на радиатор батареи, она немного помолчала и спросила:
— Я когда-нибудь говорила вам, что работала в Мервилле в приюте для старых грымз?
Человек более тонкий и деликатный без труда разобрал бы в моем ответном всхлипывании нежелание что-либо слышать, но миссис Бар обладала стойким иммунитетом к проницательности.
— Об этом мне напомнило ваше индейское барахло, — продолжала она. — Был там один грязный старикашка, который утверждал, что ему сто четыре года. На вид я бы не дала ему ни на день меньше, но даже если этот древний пень и трепался, то ему все равно никак не меньше девяноста…
Совесть не позволяет мне приводить ее яркую и сочную речь дословно, поэтому читатель ознакомится с ней в моем личном переложении на доступный его пониманию язык. Но стиль изложения я все же постарался сохранить.
— …Кроме того, он клялся, что был в свое время ковбоем и индейским воином. Старые бездельники сутками не отходят там от телевизора, вот, видать, и поднахватались. Так вот, этот выживший из ума сучок гонялся по коридорам за своими собратьями, насильно впихивая в них свои дурацкие россказни. Кстати, он упоминал, что является единственным уцелевшим солдатом генерала Кастера. Бред! Я собственными глазами видела фильм, где все они погибли. Все до одного…
Моя бедная сиделка! Да будет ей земля пухом. Неделю спустя она ушла, а еще примерно через месяц я прочитал в газете о несчастном случае с ее «плимутом».
Клянусь Богом, я не из тех садистов, что пишут бесконечные скучные прологи, видя в них единственную возможность публичного самооправдания за то, что вообще взялись за перо. А посему не вижу смысла посвящать читателя во все перипетии своих поисков человека, действительно оказавшегося великим колонистом Запада.
Замечу лишь, что едва миссис Бар уловила мой интерес к «грязному старикашке», который «был в свое время ковбоем и индейским воином», как потащила меня сквозь тернистые дебри своей памяти. Не могу не сказать и того, что никто из персонала мервиллского дома престарелых (который я посетил сразу же после болезни) слыхом не слыхивал ни о каком «Пеппе, Стебе или Терре», как его величала миссис Бар.
Не помогло и упоминание о его славном ковбойском прошлом. Врачи смеялись мне в лицо. Сто одиннадцать лет?! Да ни один из их подопечных не дожил и до ста трех! В конце концов я пришел к убеждению, что они сговорились и решили скрыть от меня все сведения об искомом человеке в силу их неоспоримой ценности. Кроме того, это заведение, как и все ему подобные, было безбожно переполнено, а оживленное передвижение бесчисленных кресел на колесах по коридорам являло серьезную угрозу жизни тех, кто еще мог ходить.
Стоит ли говорить, как я был удивлен, узнав, что такие же учреждения есть в Карвеле, Харкинсвиле и Бардиле. Посетив по очереди эти города, я много говорил со служителями и их питомцами. Истории, рассказанные мне, в большинстве своем достойны отдельной книги каждая. Как-то я беседовал с одним древним стариком, говорившим басом и кутавшимся в пляжный халат. Лишь через полчаса я понял, что передо мной женщина… Мне удалось найти нескольких хрычей, что-то помнивших о своей жизни на Диком Западе. Они весьма охотно повествовали о днях своей юности, но стоило их отвлечь вопросами, касающимися конкретных событий, столь меня интересовавших, начинали клевать носом. Но среди них так и не оказалось ни Пеппа, ни Стеба, ни Терра, ни стоодиннадцатилетнего долгожителя, свидетеля битвы при Литтл Бигхорне.
Вы можете спросить, почему я так упорно верил в существование этого Пеппа, да и вообще в правдивость истории миссис Бар? Отвечу. Я вообще человек импульсивный, в чем, кстати, никогда не раскаивался. Кроме того, собирая коллекцию предметов индейского быта (обошедшуюся мне в несколько тысяч долларов), я проникся жгучим интересом к Старому Доброму Западу. И наконец я до сих пор храню экстренный выпуск газеты «Бисмарк трибюн» (Дакота, 6 июля 1876 года), в котором приводится первый список погибших солдат генерала Кастера. Так вот, в этом списке ЕСТЬ ИМЕНА Пепп, Стеб и Терр. Они, естественно, значатся как убитые, но та же газета признает, что тела многих были страшно изуродованы и это сильно затруднило опознание.
Мне почему-то казалось, что Стеба могли убить, приняв за шпиона индейцев племени арикара. Если бы «старый пенек» миссис Бар был бы индейцем, она непременно отметила бы эту деталь, но, с другой стороны, описывая его, моя незадачливая сиделка упоминала о его коже как о «затертой клеенке», ни слова не сказав о цвете. Однако всем известно, что далеко не все индейцы сильно загорелы и что краснокожих в прямом смысле слова среди них нет вовсе.
Но я нарушил свое обещание не вдаваться в подробности… Нет ничего невероятного в том, что Пепп, Терр или, скажем, Стеб благополучно пережил кровавую бойню и, по одному ему ведомым причинам, скрыл свое существование от властей, журналистов и историков. Возможно, вследствие тяжелых ран он долго (почти три четверти века!) страдал амнезией, а затем внезапно память вернулась к нему, причем в такое время и в таком месте (где его окружали светочи медицины вроде миссис Бар), что правдивые рассказы ветерана прозвучали бредом выжившего из ума паралитика. Так оно в принципе и могло быть, но долгие и кропотливые поиски убедили меня в том, что все же это мало похоже на правду. Ведь сама миссис Бар в последний раз видела таинственного Пеппа, или, как бишь его там, Стеба, в 1945 году! Если уж возраст в сто четыре года вызывает, мягко говоря, изумление, то сто одиннадцать лет звучат просто абсурдно.
Смех, да и только. Я допустил глупейшую ошибку, когда, зайдя к отцу, дабы забрать мою ежемесячную «стипендию» (что, к сожалению, требовало личного присутствия), на его невинный вопрос «Чем ты был занят, Ральф, последние четыре недели?» — честно ответил: «Разыскивал стоодиннадцатилетнего ветерана, бившегося при Литтл Бигхорне!»
В глазах отца появилось отсутствующее выражение, а зажатый в зубах мундштук начал угрожающе потрескивать… Меня спасло лишь внезапное появление его секретаря с депешей из Гонконга, колонии, где мой достойный родитель строил отель. Бормоча что-то о слабоумных отпрысках, бессмысленно транжирящих свою жизнь, он вскрыл конверт и погрузился в чтение. Отцу вскоре предстояло разменять девятый десяток. Мы с ним никогда не были близки.
Уже смирившись с неудачей своих попыток и намереваясь вернуться к труду всей моей жизни — фундаментальной монографии о происхождении юго-западной luminaria (христианского светильника, являющего собой свечу, помещенную в бумажный кулек с песком), которую начал несколько лет назад после посещения местечка Таос в штате Нью-Мексико, — я уже перебирал черновики и заметки, когда получил любопытное письмо, больше всего походившее на форменное надувательство:
«Дарагой сер я праслышал што вы меня исчете — именна меня паскольку в этай багадельни нет никаво другова кто бы слыл как я гироем учавствовал в старых добрых сражениях на Гронице и знавал лично гинерала Кастера, Веселава Быка, Дикаго Билла, негадяя па празванию Ухавертка, др. а так жа пережил дастапамитный бой у Литтл Бигхорна то бишь паследний паход Кастера.
Здесь я живу как заключоный. Мне сто и адинадцать лет но буть у меня мой верный Кольт я бы уш парасчистил себе дарогу на волю. Аднака у меня его нету. Вы пясател и я прадам вам маю историю за 50 тысяч долароф што страшна дешево если вспомнить што я видать как паследний сведетель всево.
Ваш друг
Джек Кребб».
Почерк был просто кошмарным (если эти каракули вообще можно назвать почерком), я расшифровывал письмо весь день, и приведенный выше текст следует рассматривать лишь как одно из возможных его толкований. На листке бумаги стоял штамп мервиллского дома престарелых, куда, как вы помните, я и направил свои стопы прежде всего, но ничего там не нашел. Однако требование пятидесяти тысяч нагляднее всего прочего свидетельствовало, что этот человек существует и, похоже, не так уж выжил из ума.
Утро следующего дня застало меня мирно спящим за рулем моего «понтиака», аккуратно припаркованного на асфальтированной мервиллской стоянке с гостеприимной надписью «Для приезжих».
Директора дома престарелых несколько удивил мой повторный визит, и на его вопрос «Чем, собственно, обязан счастью видеть вас вновь?» — я протянул ему письмо. Быстро пробежав его глазами, он перепоручил меня заботам главного психиатра, длиннолицего человека по имени Тэг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54


А-П

П-Я