Об этом мне поведал легендарный еврей Зальцман, руководивший эвакуацией Кировского завода и возглавивший его возрождение в заснеженном Приуралье. После войны он угодил в зубья трансмиссии сталинских репрессий. Был исключен отовсюду и разжалован из генерал-полковников. Потом доведен до уровня лагерной канализации, но все равно остался убежденным в могучей организационной силе партии, без которой не могло быть победы. Я думаю, ему можно верить.
Впоследствии, с годами, цели и смысл, ради которых партия появилась на свет, сильно потускнели и облупились, как и осыпались когда-то неприступные идеологические брустверы несокрушимого единства. Партия со временем расслоилась, как бекон, и превратилась в государственную службу для тысяч функционеров, которые, словно в армии, отслужив положенный срок, возвращались в цивильную жизнь, но на командные посты. При этом имея довольно слабую подготовку, зато хорошую «общепартийную», стандартизированную калибровку. Занимая эти посты, они подбирали себе в заместители только тех, кто, для исключения конкуренции, уступал им во всех показателях личности. Те же, со временем сами становясь начальниками, также подбирали себе замов по такому же принципу. Именно таким образом неуклонно ползла общая деградация. Кто же высовывался над этим ровным рядом из-за невозможности скрыть свой творческий рост, превосходство и профессиональные достоинства, безжалостно укорачивались, как правило, за счет их шеи. Я сам, пройдя через эту партийную школу отбора и подготовки кадров, за сопротивление калибровке враз угодил в тюрьму. Эта система усреднения и укорачивания с годами привела почти к нулю показатель интеллекта и профессиональной подготовки всего руководящего эшелона страны.
В этом мне видится основная ошибка партии. Все остальное — ее производные и метастазы уже экономического порядка.
— Это понятно, — перебил Собчак, — сейчас многие, указывая на ошибки партии, в основном кивают на могильники 37-х годов и призывают к разгрому аппарата НКВД-КГБ, проводившего тогда эти репрессии, хотя и так ясно: целью партии уничтожение людей не являлось. Это стало скорее косвенным продуктом достижения самой цели. Для того, чтобы заставить перманентно и оперативно совершенствоваться саму систему, необходимо было публично уничтожать вредящих этому процессу субъектов. Бесспорно, жаль безвинно пострадавших, но обвинять в неправильности избранного направления НКВД-КГБ абсурдно, так как эта организация, по сути — обыкновенная государственная конструкция, и нелепость нападок на нее очевидна. Это как колотить палкой по капоту машины за то, что она, управляемая шофером, сползла в кювет.
Я с интересом покосился на «патрона». Нет, вроде не шутит и не «прокачивает» меня на реакцию. Для самообраза декларированного им пламенного «демократа» высказанная мысль, мягко говоря, была странноватой и резко не гармонировала с его публичной политической окраской. Поэтому для памяти я ее почти дословно пометил в блокноте.
С трибуны Верховного Совета СССР он излагал совершенно противоположное.
Глава 6
Начало «Великого разгрома»
Служба начиналась с мягких ковров. Бывший кабинет Ходырева потряс Собчака размерами и, судя по постоянным озираниям, своей неуютностью. Он долго изучал потайную дверь в стене, умело задрапированную штофом, ведущую в так называемое бытовое помещение, где был письменный стол и сервант с бутылками «Боржоми». Из этого помещения через небольшую анфиладу комнат с истинно дворцовым великолепием можно было выйти на улицу, минуя приемную. «Патрон» восхищенно цокал языком, бормоча что-то банальное, типа «Вот жили люди!». Над потайной дверью позади письменного стола висела огромных размеров, почти во всю ширину кабинета, картина, изображавшая вождя мирового пролетариата, идущего по гранитной набережной бунтующей Невы на фоне Петропавловской крепости. Натянутая до ушей традиционная кепка, распахнутое пальто и барашки на гребнях волн речного простора, по замыслу художника, вероятно, должны были олицетворять шквальный ветер революционных перемен. Собчака картина, похоже, поразила вовсе не тематикой, а своими размерами и опасным нависанием над письменным столом, за который поэтому он присаживался крайне редко, облюбовав торец длинного стола для заседаний подальше от этого шедевра живописи.
С первого же дня приемную властно, по-хозяйски заполонили депутаты. Высокая, с резным орнаментом, расписанная золотом дверь в кабинет «патрона» не успевала закрываться, и было даже высказано предложение ее вообще снять, ибо «демократической» власти, как уверяли нардепы, нечего скрывать за дверьми. Все шныряли и слонялись туда-сюда с искаженными озабоченностью деловыми лицами, порой даже бегом. Я сначала ошарашенно наблюдал, не вмешиваясь ни во что, обычно притулившись плечом к высокой полке у камина в приемной. Гам стоял невообразимый, как на перроне перед отправлением поезда дальнего следования с эмигрантами. Все охотно делились вслух изумительными прожектами мгновенного процветания и необычайно разнообразными планами ( от разработки мероприятий по поэтапному переименованию города до завальной поставки презервативов и замены бензина свекольным соком, заодно с изобретением мяса без протеина и рогаликов без углеводов. При этом зорко следили друг за другом с целью быстрого перехвата инициативы. Бестолковость была всеобщей. Идеи принимали форму тягостного безумия. Собчаку все время подсовывали какие-то письма, которые тот, не глядя, подписывал прямо на своих коленях либо на стенах притуалетных коридоров. Я прекрасно понимал всю бредовость и непредсказуемость последствий подобных автографов и под предлогом регистрации уставал отнимать их у осчастливленных владельцев, прося «патрона» перестать расписываться на непрочитанных бумагах.
В последующие дни приемную захватил деловой люд и те, кто считал себя таковым. Вокруг азартно толпились желавшие сытно жить и быть в тепле. Все ликовало. Они, тоже переняв манеру «демократов», ринулись прямо в кабинет «патрона», завалив его предложениями совместного преуспевания.
Под конец дня, когда волна деловых двубортных пиджаков схлынула, обнажив сидящего за торцом стола Собчака с усталым лицом и не стертой, но смятой и притушенной улыбкой, он сказал мне, что работать так дальше не может, поэтому нужно что-то делать. Я молча пододвинул ему пролежавшую уже с неделю у него перед глазами разработанную мною структуру и штатное расписание аппарата нового Совета с рассчитанным ориентировочно фондом зарплаты. «Патрон» мутным взором уставился на плод моей служебной инициативы.
Одновременно со мной разработкой подобного расписания занялась депутатская комиссия под руководством М.Горного. Именовалась она «комиссией по самоуправлению». Ее председатель очень походил на вечного студента старших курсов антигуманитарного вуза, который, дабы не на голодный желудок долбить неподдающийся гранит науки, подрабатывал еще в ЖЭКе водопроводчиком. С рождения нестриженый и не..., в грязно-белых стоптанных кроссовках и какой-то полуспортивной спецовке, с бессменной черной шелушащейся дерматиновой сумой за спиной, М.Горный, не зная конструкции изнутри, тотчас заявил о необходимости полной ломки «старорежимной» благопристойности. Как ни велик был соблазн проторенного пути, его комиссия предложила разом разогнать всех старых работников и создать по мере надобности новаторскую структуру управления. После чего единым махом покончить с какими-то вчерашними безобразиями. В общем, прием был далеко не нов. Он прежде всего давал широчайшую возможность беспардонному любительству во вред делу блеснуть всеми гранями своих талантов и ухлопать прорву невозвратного времени на никчемное, агрессивное реформаторство.
А работать требовалось уже сегодня, подняв брошенную эстафету вчерашней власти. Поэтому в отрыве от комиссионного творчества я как-то и предложил Собчаку выгодный своей бесспорной работоспособностью вариант управления нового Совета. Эту штатную схему нужно было срочно протащить через Президиум, а затем, согласно регламента, утвердить на очередной сессии.
Раньше штат сотрудников, как и средства на его содержание, безраздельно принадлежал Исполкому или как бы «исполнительной» власти, а Совет, то есть «представительный» орган, был, по сути, общественной организацией, собиравшей депутатов на сессии для рассмотрения деятельности своего Исполкома. Теперь же создавалась двухуровневая структура управления, где Совет с депутатами, прислугой и многочисленными постоянно действующими комиссиями, оплачиваемый из бюджета города, станет законодательно-представительной властью и будет только определять само направление городского развития, ставя задачи, а Исполком со своим также огромным аппаратом, впоследствии переименованный Собчаком в мэрию, активно примется эти задачи исполнять. Вот почему в итоге вместо обещанного во время выборов сокращения была многократно увеличена армия чиновников и, естественно, расходы на их содержание, разумеется, за счет карманов налогоплательщиков. Кроме того, враз разгорелась конъюнктурно-компромиссная, но беспощадная к проигравшим борьба, потом переросшая в захватывающую депутатскую забаву «законодательно-представительно-согласовательной» и «исполнительной» властей. Жернова этой схватки перемололи практически все благие намерения обеих сторон. Противостояние было тем более бесплодным, так как во главе Совета оказался Собчак, а Исполком возглавил Щелканов: оба депутаты Верховного Совета СССР, равные среди равных. Оба дружно, вместе с группами поддерживающих их нардепов, ухватились за противоположные края ветшавшего с каждым часом одеяла города. Отпустить было нельзя, а тянуть, не умея, страшно. Так и простояли целый год с налитыми неприязненной кровью глазами, однако успев за это время вдребезги разгромить отлаженный десятилетиями механизм городского хозяйства.
Сейчас, когда час беды пробил уже в масштабе всей страны, избранники всех мастей стали торопиться с приданием необратимости процессу, который они поименовали «углублением реформ». Им во что бы то ни стало нужно исключить в будущем обратную волну разоблачений и тем самым спастись от ответственности за уничтожение Державы, продажу ее интересов вместе с недвижимостью, нажитой совместным упорнейшим трудом многих поколений.
Своей памятью я пытаюсь скальпировать пласт начала эры «Великого разгрома».
Собчак, являясь человеком абсолютно бессистемным, в начале своего восхождения на городской Олимп не высказывал вслух отвращения к нашей стране, ее традициям и народу. Хотя и имел дерзновенный план ( все разрушить, а если не удастся, то переименовать или переиначить, прикрываясь ораторским блудом заботы, якобы, о благе подданных, которых он изначально презирал, будучи символом их надежды. Дивным представляется, что никто не догадался обнародовать, хотя бы по основному спектру городских проблем, результаты его «деятельности», просто сравнив показатели до и после него. Кроме личного, даже им самим не ожидаемого в таком огромном объеме обогащения и естественного беспокойства пожилого человека, связанного с необходимостью скорейшего пользования внезапно «нажитых» миллионов долларов, хранящихся теперь в надежных зарубежных, а не хлипких, открытых с его участием местных банках, весь остальной результат его работы можно охарактеризовать лишь одним словом ( развал. Однако личина Собчака тогда еще была полностью сокрыта ореолом искренней симпатии многих к нему. И я тоже делал все для его быстрейшего становления. Это не было похоже на обыкновенную службу. Мы оба не считались со временем, а усталость с оплатой вообще не соизмерялась, так как я трудился бесплатно. Собчак же получал четверть ставки в Университете, плюс около 1000 рублей как председатель Совета и кое-какие деньги как депутат Верховного Совета СССР. Правда, ему этого не хватало, и он порой вынужден был без отдачи занимать у меня понедельно мелкие суммы. В то время я наивно полагал, что государственные интересы должны быть единственной целью городского лидера.
Дело с утверждением представленной мною структуры затянулось. Сильно интриговала комиссия по самоуправлению и успокоилась лишь после того, как я исподволь, через расположенных ко мне лоббистов депутатского корпуса, сделал эту модель управления как бы плодом творчества самой комиссии, скрытно отказавшись от авторства. Все тут же сдвинулось с мертвой точки. Но пока не утвердили и не выделили вместе со штатным расписанием фонд зарплаты, я продолжал бесплатно трудиться вдвоем с В. Павловым и несколькими ребятами, подобранными мною из отлаженного аппарата Ходырева.
Еще не разогнанный, но уже агонизирующий отдел писем старого Исполкома ежедневно доставлял в приемную целые связки корреспонденции на имя «патрона». Помощниками она быстро разбиралась, но Собчаком никогда даже не просматривалась и уж, тем более, не прочитывалась. Он так и не смог себя к этому приучить. По мере накопления валявшиеся повсюду в кабинете груды писем начинали хозяина раздражать и по его команде шли в макулатурный отвал. Большинство из них были криком людских душ, наиболее дальновидных, не желавших в скором времени познать бездомность, страх за завтра, милостыню, паническое отчаяние и самоубийство. Это были первые искры будущего пожара исторического масштаба. Собчак же считал доставляемую корреспонденцию попыткой старого аппарата помешать его «творческой деятельности», чтобы связать всенародного кумира бесцельным чтением ненужных ему пустых сообщений впридачу с обдумыванием указаний для ответа авторам.
То же самое творилось и с письменными просьбами избирателей, которыми Павлов завалил всю подсобку в помещении депутатской приемной Собчака на Большом проспекте Васильевского острова.
Мой коллега Валерий Павлов, в прошлом секретарь РК ВЛКСМ, прототип главного героя фильма «ЧП районного масштаба», был человеком незаурядным и агрессивно-деятельным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64