Ведомый в своих публичных разглагольствованиях, как правило, больше интуицией, «патрон» часто обнаруживал полное бессилие там, где требовался минимальный запас знаний по обсуждаемой им с апломбом теме. Но это все равно не мешало ему неуклюже вламываться в области деятельности даже осведомленных слушателей и пытаться водить их вокруг своего пальца в направлении собственных желаний.
В общем, после подобных выступлений, как правило, было два аплодисмента (мой и Павлова), а возмущение ( всеобщее.
На заре «демократии» многих журналистов города пошатывало от где-то подхваченного бредового вируса, помутившего сознание идеей собственной независимости и значимости. Поэтому первое время бывало, что газеты давали кой-какие отрицательные оценки деятельности «патрона» без умильно-слезливой демонстрации верноподданнических чувств.
Однажды газета «Смена» резковато пожурила Собчака, насмехаясь над его очередным ораторским «па» в сторону уже ничему не удивлявшихся депутатов, когда «патрон», выступая с миной человека, съевшего изрядную дозу стрихнина, брезгливо пожалел их с трибуны за несвежесть нардеповских мозгов. Прочтя это, Собчак разбушевался изрядно и в запальчивости потребовал почему-то у меня принять надлежащие меры к ликвидации этой, как он выразился, «газетки с не выветренным подкомсомольским запахом», сделав и мне упрек (!) в «попустительстве и расхлябанности». Когда он остыл, я вкрадчиво попытался уговорить его не нападать на «Смену». Рассудил, что делать этого не следует, так как в эпоху «грандиозного передела» все из страха сами пытаются сбиться в какие-то кучи, желая стать частицей единого целого, чтобы не встречать «розу ветров» в одиночку. Поэтому будет совсем неплохо постепенно превратить эту газету, как раньше писали, в «орган», и на радость, к примеру, быстрорастущему отряду городских проституток со всеми характерными чертами, присущими королевам упругих ягодиц. В общем-то, так и вышло. И даже не постепенно, а довольно быстро. «Смена», испытав только первые организационные трудности с бумагой и другими канцпринадлежностями, тут же оптом предложила перья своих журналистов «патрону» в услужение.
Некоторое время спустя, видимо, вдоволь наглядевшись на публичную демонстрацию «Сменой» разных поз из арсенала древнейшей профессии, многие другие корреспонденты стали в творческой истоме торопиться наперебой продавать по дешевке свою писучесть. Таким образом, от скоротечного поветрия «независимости» основной состав кадровых ленинградских газет выздоровел довольно быстро.
Идея замены советского флага на триколор, мне кажется, бессовестно украдена у депутата Скойбеды, который первым в России украсил спинку переднего кресла в зале заседаний Ленсовета флажком этой расцветки. Каково же было изумление Собчака, когда на одной из сессий он увидел свесившийся с балкона огромный трехцветный скойбедовский дубликат. Его в руках держал все тот же «антисоветчик» Саша Богданов ( пламенный певец агрессивной оппозиции к любой власти, к тому же, как поговаривали, гомосексуалист. Он состоял то ли владельцем, то ли редактором малотиражной газеты, которую сам же и распространял с рук у Гостиного двора, являя этим в прошлом форменное наказание для идеологов обкома партии, за что бывал не раз ими «прессован». Вероятно, числя себя маргинальным ребенком диссидентства, Саша очень обижался на тех, кто его красивейшие антисоветские дебоши упорно квалифицировал как мелкое хулиганство.
«Патрон», мгновенно очухавшись, вцепился руками в микрофон и потребовал у Богданова убраться вместе с флагом восвояси. Многие депутаты, которые, видимо, знали о приготовлениях к этому показательному выступлению, стали сильно кричать, что ни флаг, ни знаменосец не мешают им работать. Тогда Собчак произнес эмоционально прекрасный спич о запрете развешивать в зале Ленсовета символику, не установленную официальным регламентом, иначе, мол, можно быстро докатиться и до фашистского флага. При этом «патрон» прозрачно намекнул: последний раз в нашей истории стяг подобной расцветки, что держал в руках Богданов, был использован армией генерала Власова ( предателя, сражавшегося, как известно, на стороне гитлеровцев.
В зале поднялся невообразимый шум. Телекамеры забыли отключить, и оператор Боря Кипнис, вскоре после этого эмигрировавший на свою историческую родину, с удовольствием транслировал на всю нашу страну детали этой постановки. Запахло скандалом. Зрители, надо думать, по-настоящему заинтересованно припали к экранам своих телевизоров. «Патрон» потребовал у милиции очистить от флага балкон. Туда спешно двинулись сержанты, обленившиеся охранять вход в депутатскую столовую. Телекамеры уставились на Богданова. Такого триумфа он не ожидал. Пробил его звездный час. Активист клуба сексменьшинств глуповато сиял, похоже, не отрепетировав серьезность революционно-баррикадного момента. Сержанты, войдя в телекадр, вступили с Богдановым в схватку, при этом сильно расшатывая ограждавшие балкон хилые перильца из дореволюционных кольев. На стороне «знаменосца» отважно сражался скандальный Скойбеда. Не трудно было предположить, что еще немного ( и вся эта массовка вместе с сержантами может бухнуться в партер на головы восхищенных сражением «демократов», после гибели которых на глазах миллионов телезрителей, надо полагать, эту «лавочку» пришлось бы закрыть, а Собчаку искать какой-нибудь более спокойный чинишко. Поняв это, я рванулся к совершенно обескураженному «патрону», по дороге попытавшись отвернуть от балкона телекамеры. Пробравшись к подножию за трибуной, попросил Собчака остановить раунд и продолжить сессию. Затем помчался на балкон и, подойдя вплотную к освободившемуся от милицейских наседателей Богданову, шепотом на ухо предложил ему небольшой, но вдохновенный план: пока у него руки заняты трехцветным знаменем, я разрежу сзади его светлые, красивые летние брюки от пояса до промежности хорошей старой опасной бритвой «Золинген», которой в приемной затачивали карандаши. Видимо, перспектива ходить по дворцу без штанов, но с большим полосатым флагом ему не очень приглянулась, а может что-то иное, в общем, «знаменосец», к удовлетворению «патрона», тут же снял осаду балкона и перебрался буянить в вестибюль, тем самым лишний раз подтвердив известный постулат: сила — решающий фактор в любом, даже самом мирном конфликте.
С первых же дней против Собчака стал упорно, ловко и затейливо интриговать депутат А. Белкин, так же, как и «патрон», обитавший до Ленсовета в террариуме пресмыкателей юрфакультета Университета и потому знавший Собчака не понаслышке. Белкин имел своевольный и гибкий ум, причем абсолютно невосприимчивый к перемене статуса «патрона», который, возглавив Ленсовет, враз перестал университетских людей почитать за своих, пусть даже бывших, коллег. Причина столь отрицательного отношения к «патрону» была у Белкина, бесспорно, личной. Сам он мне напоминал расхожий в последнее время портрет «любимца партии» Н. Бухарина, но исполненный кистью японского художника. Руководя мандатной комиссией, Белкин часто выступал на сессиях и, ораторствуя, всегда пытался обосновать свои выводы хоть какими-нибудь правовыми нормами. При этом он постоянно в чем-то застенчиво признавался, тем самым давая понять, что раз нужных нормативных актов не подобрать, то надо специализироваться на языческих обрядах. Белкина так же можно было упрекнуть в беспощадном знании человеческой натуры. Он много теоретизировал, ненавидел и постоянно выражал вслух свои сомнения по поводу грамотности Собчака как юриста. Тут, надо отдать должное, Белкин оказался прав. Разумеется, не мне вмешиваться в споры между учеными юристами о том, «кто есть кто», а также выяснять, существовало ли вообще «хозяйственное право» в советской юстиции, профессором теории которого Собчак себя до сих пор числил. Но что касается практики, то тут знания «патрона» были более чем скромны и могли потянуть разве что на консультацию в вялом споре по бескровному разделу личного имущества бездетных граждан средних лет.
Во время нашей работы его юридическую беспомощность я наблюдал постоянно. О чем свидетельствуют многочисленные оспаривания и отмены судом подписанных им распоряжений. Хотя теперь его страхует уже давно сформированный профессиональный аппарат. Тогда же, при очередном документальном «ляпе» «патрона», мой коллега Павлов, глядя на мое вытянутое лицо, залихватски подмигивал, приговаривая: "Не волнуйся, в этом он ничего не соображает, так как нет опыта. Зато какой законотворческий талант! ".
Кстати, миф о правовой образованности Собчака был создан им самим. Как только на заседании Верховного Совета он замечал, что на него направлена очередная телекамера, тут же патетически восклицал: «Я профессор права!». Над распространением этого мифа также много и упорно потрудились сами признавшие его превосходство, а затем с издевкой им осмеянные сотоварищи-депутаты, которых он потом, гарцуя в ораторском припадке, именовал «наперсточниками», «якутами», «адыгейцами», и еще черт знает кем.
Несомненно, предыдущая научная деятельность выработала у Собчака визуально обнаученную форму изложения мысли, несмотря на полное отсутствие каких бы то ни было осмысленно просчитанных экономических доктрин. В процессе совместной работы для более полного раскрытия его личности пришлось ознакомиться с несколькими додепутатскими научными трактатами «патрона», давшими ему право на ношение ярлыка доктора наук, которым он как-то непомерно, по-местечковому гордился. Я убедился, что эти «сочинения» были образцом вдохновенного воспевания преимуществ социалистической системы хозяйствования и советской власти в целом. Например, из многостраничного эссе Собчака под названием «Режим экономии и хозяйственный расчет» можно смело привести десятки цитат, прямо противоположных его сегодняшней точке зрения, что легко убедило бы любого, сомневающегося в кардинальной политической измене «патрона». Но если же Собчаком это сделано искренне, то тогда вся его предшествующая научная деятельность являет собой сплошную, им же признанную ошибку, т. е. своими научными трудами он отстаивал социалистическую хозяйственную доктрину, от которой сам же впоследствии отрекся. Значит, было бы уместно отказаться и от ученых степеней, добытых в этом псевдонаучном строительстве.
За свои ошибки каждый должен платить сам, а не заставлять расплачиваться непричастных. В этом проявилась нечистоплотность не только Собчака, но и многих других «остепененных» «демократических» деятелей. Если бы им была свойственна элементарная честность, то после самоотречения от научных позиций и трудов они должны были публично сжечь и свои дипломы докторов «ошибочных» наук. Ан нет! Дипломы оставили, а от собственных научных выводов отреклись, хотя никому из них костер, как Галилею, не грозил.
Я чуть отвлекся, поэтому возвращаюсь к Белкину. «Патрон» платил ему такой же перманентной неприязнью. Правда, склочничал он совсем по-коммунальному, или, если угодно, по-кафедральному. Порой иронически замечая принародно, что Белкина, мол, знобит от взгляда проходящих мимо незнакомых блондинок. Этим «патрон» намекал на какую-то грязноватенькую историю, связанную с безграничным влечением своего конфидента к противоположному полу. Как говорил Собчак, это маниакальное влечение когда-то послужило поводом для диагностики морального облика Белкина на заседании университетского парткома. В общем, если они, случайно столкнувшись, здоровались, смотреть было прелюбопытно, зная, что эти «ученые» мелют друг о друге за глаза.
Как попала в руки депутатов ксерокопия собственноручного заявления Собчака о приеме в партию, остается лишь гадать. Это мог сделать кто-то из его бывших коллег, имевший доступ к архиву университетского парткома.
В этом своем заявлении от 1988 года Собчак, как тогда требовалось, пылко клялся в преданности идеалам партии, если только его туда примут. Собчачье рукописное признание в любви к КПСС было тут же зачитано на вялотекущей сессии Ленсовета и сильно взбодрило присутствующих, дружно потребовавших объяснить, почему «патрон» предал эти самые идеалы всего лишь полтора года спустя, если они, разумеется, были. Собчак попал в двусмысленное положение и мучительно подыскивал удобную форму выхода из этого «аутодафе» для мотивации столь дискредитирующего именно сейчас поступка. Независимо от отношения к КПСС сидящих в зале, все понимали ( предавать так быстро нехорошо и подло. Ведь чуть больше годика для полной политической перелицовки маловато человеку, не желавшему подчеркивать присущие ему черты и демонстрировать свое истинное внутреннее содержание. Задача была непростая. Зарегистрироваться подонком никто не хотел. После перебора уймы вариантов, мне пришла в голову простейшая мысль связать вступление в партию с каким-нибудь значимым событием, которое бы достойно украсило очередное предательство Собчака и вполне удовлетворило общественное мнение. Такая связь была вскоре найдена ( начало вывода наших войск из Афганистана. Правда, сама дата вступления «патрона» в партию была намного раньше начала войсковой операции, но кому придет в голову их стыковать, решили мы. Вот тогда из уст Собчака, с пафосом посрамляя глупцов, пытавшихся его обвинить, и пошла гулять по свету легенда о том, что «патрон» предложил себя в услужение КПСС, потому как сильно зауважал партию после принятия ею исторического решения об окончании войны в Афганистане. Кстати, по-моему, он эту ложь увековечил в своей книге «Хождение во власть».
Причину же выхода из партии Собчак придумал сам, распустив слух, что якобы дал честное слово Ельцину поддержать его в аналогичном порыве. На самом же деле все оказалось обыденней и проще: когда надо ехать ( сел в поезд, доехал до нужного места ( сошел. И не было у «патрона» никаких запутанных, терзаемых сомнениями отношений с партией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64