В это время перед ним прошмыгнула кошка черного цвета — приживалка местной кухни. Несмотря на подпитие, Филиппов двигаться через невидимый барьер, воздвигнутый ритуальной киской, вмиг раздумал. Полагаю, он был суеверен, как все мошенники и дипломаты.
Уверен: если устроить в будущем портретную галерею сегодняшних народных избранников с приложением краткой биографической справки, то любой посетитель из числа нормальных закончит просмотр этого вернисажа в полном шоке. Ибо единый ряд выявит минимальное наличие исключений.
Жизнь Петра Филиппова сперва шла вроде обычным чередом: с грехом пополам закончил институт. Из очной аспирантуры отчислили за отсутствие способностей и непригодность к научной деятельности. Работал механиком на въездной яме в гараже. Имел семейный парник. Растил цветы, шил джинсы и продавал их у метро. Но однажды, распродав свой ходкий в ту пору товар, прямо-таки вляпался в «Народный фронт»... и закружило, понесло... На митингах почем зря клял душегубов-коммунистов, запрещавших увеличивать размеры личной оранжереи, и обещал всем ротозеям компактный набор домашних грез. За это ими был избран во все советы разом.
Путь от заискивающего пресмыкательства пред милицейским ефрейтором пенсионного возраста цветочного базара и до высшего эшелона власти с парламентскими прениями и телепрепирательствами Петру удалось легкомысленно проскочить почти за год. Правда, проходя мимо продавцов цветов, какая-то неодолимая сила заставляла Филиппова по-прежнему замирать и ревниво интересоваться бытующими ценами. После чего он, вероятно, углублялся в сложные математические вычисления об упущенной выгоде в связи с избранием его депутатом.
В общем, попав из цветочной теплицы в ближайшее окружение главы России, он мог от перегрузки на таком взлете легко свихнуться. При подобных обстоятельствах и отсутствии соответствующей подготовки тронуться не мудрено. Поэтому, угнездившись возле трона, Филиппов принялся плодить разные захватывающие своим пустотелым вредом проектики и программки, одна другой краше, по преобразованию устойчиво-стабильной экономики могучей социалистической страны в маниакальный «рынок» без экономики и государства. Петя не стеснялся представлять себя всюду автором этих политэкономэссе. Давал правительству и Президенту навязчивые рекомендации и советы, как быстрее и качественнее разрушить державу. Вместо обращения к врачам пытался даже буйно внедрять свои динамитные сфантазированные предложения, подсовывая их под самый фундамент еще не погибшего Отечества.
Сейчас бывший цветочник где-то затих, но, думаю, не надолго. Наступила пора цветения ему подобных. Правда, в кругу своих новых коллег по политразвлечениям Филиппов может повстречать средь чахлых кустиков «демократии» не свихнувшихся, а просто блистательных сумасшедших от рождения, с кем тягаться ему в важном деле антигосударственных затей будет, полагаю, нелегко.
Внезапное появление в кафе пятого нардеповского персонажа прервало неотвратимо надвигавшуюся пьяную волнительно-романтическую стыковку с соседним столом. «Пуделисты» с радостными возгласами переключились на вошедшего, вмиг утратив интерес к осуждающе-недоумевающим женщинам. Один лишь Филиппов, по инерции приняв эстафету, дополнительно предложил обсудить еще приемы отделения нарядов от женского тела. Причем, насколько можно было понять, Петя не был в таком важном деле идеалистом и допускал применение грубой физической силы даже при условии, когда сам процесс распрягания партнерши не доставлял ему никакого удовольствия. Филипповская тема поддержки у друзей не нашла. По всей видимости, ввиду их нежелания заниматься подобным делом в рабочее время. Однако длинная женщина все же отреагировала на Петин пассаж пожеланием ему сотоварищи покоиться на двухметровой глубине под кроной липы или березки. Такое место она считала лучшим для любого из них.
Опоздавший зачинатель ужина в обед был под стать остальным. Из числа наиболее ярких представителей фракционных групп и завсегдатаев мест постоянных депутатских перекуров. Своим активным коридорным болтанием он связывал, как вонючей веревкой, мнения и корпоративные интересы большинства противоположных разгильдяйских формирований «нардепов».
По постоянно оживленному виду, сильной забородавленности и деловой озабоченности этот парень очень походил на молодого гамадрила, виденного мною как-то в сухумском обезьяннике. Только у нашего была совиная голова грязно-желтой масти, как вылинявшее современное украинское знамя, с носом и подбородком, созданным Всевышним разве что для раскалывания лесных орехов. Он состоял членом «Общества зеленых» и, по всей видимости, из уважения к матушке-природе пытался вести экологически чистый образ жизни. По крайней мере, не стриг волосы повсюду, где они росли. Имел запах, также напоминавший мне сухумский питомник, и выпирающие даже из-под бороды, схожей по виду с американским бизоном, прекрасно развитые челюсти, по мощности которых можно было заключить, что этот человек всю жизнь жрал лишь сырое мясо. В общем, он был самый волосатый субъект, каких мне приходилось встречать, с могучим по числу лет от рождения интеллектом, поэтому никаких глобальных реформ не предлагавший. Все разговоры на экономические темы поддерживал с убедительностью рассуждений о красках отродясь слепого. Больше любил вещать о фундаментальном камне у себя в печени, то ли в почке. При этом всегда ослепительно улыбался, словно агент ходячей рекламы по продаже вставных челюстей. Возможно, такая изысканная манерность позволяла ему самому легко отыскивать местонахождение своего рта среди бизоньей бороды, чтобы влить туда что-нибудь и вбросить закуску. Сколько раз я с ним встречался, он был всегда вне себя от радости. Может, поэтому я его фамилию так и не запомнил.
Как-то в порыве разоблачительной искренности он поведал мне мимоходом о своем додепутатском изгнании из торговли за плутни. Поэтому теперь «волосатый» плотно крутился со своими идейками вокруг ленсоветовской комиссии по торговле, сильно интриговал когда-то уволившее его руководство торга и симулировал исполнение всяких комиссионных поручений.
Обедающие его появления, судя по всему, ждали, несмотря на алкогольно-антуражное раскрепощение своих похотливых желаний. После взаимных теплых похлопываний с разных сторон и диких радостных восклицаний, вероятно, характеризующих возбуждение при виде друг дружки, они тут же сгрудились вокруг своего стола, сдвинув бороды, сомкнув челюсти, лбы и челки. Их нетрезвость, как ни странно, вовсе не помешала в сжатых выражениях изложить громко и внятно на весь зал дерзновенную идею завтрашнего свержения Собчака с трона председателя Ленсовета. Мне не нужно было прислушиваться, ибо невозможно стало не услышать детального планчика подпитых заговорщиков.
Оказалось: используя отлучку Собчака в Таллинн, противоборцы «патрона» из числа наиболее отпетых депутатов, которые вместе со своими единомышленниками в основном занимались изобретением садистско-казуистических регламентов процедур при общем голосовании и других формальных актах работы сессии, решили организовать большинством голосов «выражение недоверия» или, как впоследствии назовут, — «импичмент», председателю Совета. Тем самым, в соответствии с «демократическими» нормами, предопределив уход Собчака со своего поста и воплотив в реальность перманентно долетавшие даже до меня слухи, уже загустевшие в невозможности исполнения. Выходило: эта операция была тщательно и заблаговременно спланирована, а также отрепетирована. Весь расчет строился на отсутствии Собчака, дабы некому было дать объяснения на водопад подготовленных возбужденно-критических выступлений участников сессии в его адрес, которыми требовалось «разогреть» зал. После чего внести в повестку дня вопрос и дружно проголосовать за недоверие. Ну а потом — уже проблема Собчака, как это доверие вновь обрести либо сложить с себя полномочия председателя Ленсовета. Примитивно, но, не спорю, ловко было задумано. Правда, сама высказанная схема смещения с должности в правовом отношении выглядела не совсем убедительно. Еще существовал КЗОТ страны, а подготовленная модель базировалась исключительно на принятии решения сессией «за глаза», что потом могло вылиться в долгие юридические дрязги и общую склоку. Однако от этой компании всего можно было ожидать. Они пытались выкинуть «патрона» из кресла, не будучи зараженными дружными подозрениями в будущих его предательствах и кражах, а действовали исключительно из своекорыстных и карьеристских соображений. Поэтому я, обеспокоясь, решил срочно переговорить с адмирал-профессором Щербаковым, кстати, в отсутствие Собчака председательствовавшим на проходящей сессии.
Подошедший к столу заговорщиков хозяин этой кооперативной забегаловки тепло поблагодарил депутатов за визит и намекнул на ненужность расчета. Вконец осовевшими сподвижниками коммерческий намек был воспринят с сытым иканием и благосклонностью. Я же быстро доел, рассчитался и помчался во дворец, по дороге обдумывая возможные контрмеры. Хотя и на скорую руку было понятно: для спасения персоны требовалась срочная доставка тела Собчака из Эстонии не позднее исхода завтрашнего сессионного дня. Щербаков, выслушав мое «сенсационное» сообщение, как ни странно, беспокойства не проявил. Но вывод мой о необходимости немедленного приезда «патрона» подтвердил. Сам выяснил, что рейсовые самолеты ни сегодня, ни завтра в Таллинн не полетят, а поездом явно не успеть. Однако в поиске нестандартного средства доставки Собчака участвовать отказался, чем меня сильно удивил, но не разочаровал. Тогда я сам позвонил командующему воздушной армией генерал-лейтенанту Никифорову — тоже депутату Ленсовета. Он меня выслушал и предложил приехать к нему в штаб, видимо, не пожелав решать этот вопрос по телефону. В своем кабинете, стоя спиной к наполовину зашторенной карте ПВО района, генерал-депутат доходчиво растолковал мне, как родному, по какой причине он спасать Собчака не желает и поэтому самолет не даст, сославшись для отвода глаз на тысячу мотивов. Мне осталось поблагодарить его за откровенность и удалиться прочь.
Кроме военных, осуществить задуманный полет мог Валерий Тюкин — командир 2-го объединенного авиаотряда, что базируется на Ржевке. Мы с ним, зная друг друга, быстро нашли общий язык, обговорив тип самолета либо вертолета, время вылета, маршрут, разрешение ПВО и пр.
День клонился к закату, а мне для безошибочного поиска еще требовалось определить завтрашнее местонахождение Собчака в Таллинне. Методом многократного телефонного набора и это удалось решить без эфирного объяснения причин.
Утром, прихватив для «патрона» пару пуховых курток, я прибыл на аэродром, где меня уже поджидал Тюкин подле разогретого вертолета, самого маленького из семейства «МИ». Быстро пройдя над краем леса и городских кладбищ, пилот вывел машину через новый жилмассив Комендантского аэродрома на берег Финского залива к устью реки Каменки пред Лахтой. Внизу, насколько хватало глаза, разлилась «Маркизова лужа» Петра Великого. Мы на малой высоте пересекли залив, оставив под собой остров Котлин, и вдоль левобережной кромки моря устремились в сторону Эстонии. Чудны дела Петра I. Недаром его прозвали Великим. Натворил он за свои пятьдесят с небольшим лет жизни столько, что до сих пор плодами трудов царевых пользуются потомки, уютно чувствуя себя под обломками и черепками его эпохи. Сверху поочередно различим был созданный царем Морской канал, и поныне единственная судоходная магистраль в заложенный им порт, своими отсыпанными стенками-валами не дающая Неве заносить фарватер; сухой док в Кронштадте, где по сей день ремонтируют большие суда; семь небольших островов, насыпанных вручную поперек залива, чтобы орудиями из возведенных на них фортов перекрыть доступ вражеским судам в устье Невы, к сердцу воздвигнутой Петром столицы; крепость Ивангорода, вставшая навеки грудью против шведов, всегда и не без оснований презиравших стремление эстонцев к независимости; а также многое, многое другое, очень трудноисполнимое, но обессмертившее имя Великого в устах всех русских, независимо от цвета знамен, названий партий и социальных формаций. История доказывает: почитают за подвиги, конкретные благие дела и свершения, а не за политвоззрения, казнокрадство и велеречивую трескотню. За это, как правило, били, бьют и будут бить, мгновенно забывая фамилию очередного отлупленного.
Среди зелени уходящих в синеву дали лесных массивов изредка сверкали золотыми каплями луковичные купола православных храмов. Путь лежал на Запад вдоль береговой границы СССР. И кто тогда мог догадаться, что этот край моря, щедро политый кровью русских пехотинцев, будет отнят у нашего народа руками избранных им же депутатов.
Удобно устроившись в штурманском кресле, я под рев мотора начал чуть кемарить. Пилоту это, видно, показалось завидным, и он, нахлобучив мне силком наушники, повел неторопливую беседу «за жизнь». Всю дорогу мне пришлось больше слушать его и кивать, нежели включать свой микрофон. Этот славный парень, ведя машину порой чуть ли не на уровне обрывистого берега вдоль пенистой ленточки морского прибоя, сперва выразил удивление выбором народа, приведя в качестве примера механика своего авиаотряда А.Родина, которого я также знал по Ленсовету. Он постоянно щеголял в коричневом вельветовом пиджаке с намертво закрепленным на лацкане умелой рукой авиамеханика депутатским значком. Этот Родин входил в спешно созданную «нардепами» какую-то комиссию «Матери и ребенка» то ли по борьбе за «Детство и материнство», или бороться собирались с детством и материнством. Как стало потом всем ясно, первичное название определялось конечным результатом.
Трудясь до избрания в авиаотряде, Родин склонял своих сослуживцев считать все, делающееся ради собственного удовольствия, дешевле труда по принуждению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64