Жил штабс-капитан Соловьев на самой позиции в нескольких шагах от своих окопов, в небольшой землянке, спал на голых досках, ел из солдатского котла.
Скромный, тихий и даже робкий перед начальством, штабс-капитан Соловьев нес безропотно свой тяжелый жребий и безропотно погиб, защищая вверенные ему позиции.
Штабс-капитан Соловьев вполне заслуживает быть поставленным в ряду самых выдающихся героев Порт-Артура.
Ввиду постоянного сильного нервного напряжения он в последнее время казался каким-то ненормальным. Единственным его утешением были воспоминания о сынишке, оставленном где-то в России. Помню, с каким жаром он о нем постоянно рассказывал. Так бедному и не довелось с ним свидеться!..
Наши солдаты подобрали вчера двух тяжело раненных японцев. Кроме того, один японский унтер-офицер почему-то сам перебежал к нам. Наша солдатня забрала этого японца к себе и напоила. Он оказался очень бойким и развитым и говорил даже по-английски.
К несчастью, наши солдатики переусердствовали и напоили его так, что разобрать что-либо из его рассказов не было никакой возможности. Его пришлось отправить в Комендантское управление на двуколке.
В последние дни я заметил и в солдатах, и в офицерах большой прилив мужества.
Вчерашний ужасный штурм на правом фланге, по слухам, отбит, и все осталось за нами.
Говорят, что наш гарнизон насчитывает теперь до 15 900 человек.

15 ноября
С раннего утра японцы сосредоточили на Высокой невероятно сильный артиллерийский огонь. Вся гора сплошь была окутана черным дымом от разрывов бесчисленного количества б— и 11-дюймовых лиддитовых снарядов.
Около 10 часов утра, когда уже все наши блиндажи были разрушены, японцы начали засыпать их шрапнелью.
Несчастные защитники Высокой горы, лишенные всякого прикрытия, принуждены были или скрываться за обратным скатом горы, или прятаться за обломками разлитых блиндажей и терпеливо ожидать приближения японской пехоты, чтобы схватиться с ней врукопашную.
Главный свой артиллерийский огонь японцы сосредоточивали на передней части Высокой горы. Вся линия этой части укрепления была разбита вдребезги.
Всю эту картину я наблюдал в подзорную трубу с Лесного редута.
На передней части Высокой горы не было видно ни малейшего движения, все казалось мертвым и разрушенным.
В этом ужасном хаосе разрушения и смерти я рассмотрел только одно живое существо. Был ли то офицер или солдат, я разобрать не мог. Человек этот то прятался в блиндажи, то выскакивал и бежал на верхушку горы и потом опять, закрыв голову руками, бегом возвращался назад. Вокруг него разрывались сотни снарядов, но Бог хранил этого героя. Временами он совершенно исчезал в густом черном дыму, и я считал его уже погибшим, но спустя несколько минут он опять появлялся на вершине и снова продолжал свою деятельность.
Мне казалось, что этот неизвестный герой только ждал момента, когда японцы появятся на вершине горы.
Не знаю, остался ли он жив? Боюсь сказать, что нет... Вряд ли из этого ада мог кто-нибудь вернуться целым и невредимым.
Около полудня артиллерийский огонь японцев начал как будто стихать, но окончательно не прекратился и тем лишал нас возможности занять наши окопы.
В трубу ясно можно было видеть груды земли, брусьев, досок — все это было навалено друг на друга и лежало в ужасном беспорядке.
Около 4? часов дня японская пехота двинулась на штурм. Часть своего пути она прошла незамеченной, скрываясь в своих окопах и сапе. Наше 5-е временное укрепление стреляло по ней из 37— и 47-миллиметровых морских орудий и изредка из 75-миллиметровых. Думаю, что особого вреда орудия этих калибров принести японцам не могли.
Смеркалось. Заходящее яркое осеннее солнце посылало на землю свои последние лучи.
Был тот час, когда земля и все живущее на ней должно было погрузиться в сон и отдых...
А между тем в это время на Высокой горе поднялась страшная ружейная стрельба.
Очевидно, наши защитники открыли японцев в своих бывших окопах и бросились на них...
Снова над вершиной горы засверкали бесчисленные огоньки рвущейся и нашей и японской шрапнели. Снова взрывы лиддитовых снарядов стали застилать вершину густым, удушливым дымом.
На этот раз японцы сосредоточили весь свой артиллерийский огонь на задней (правой от меня) вершине горы, на том месте, по которому должны были подходить наши резервы.
Ружейная стрельба, все усиливаясь и усиливаясь, перешла наконец в какой-то сплошной гул.
Я понял, что в этот момент наши защитники сошлись с японцами грудь с грудью и начался ужасный рукопашный бой.
Меня начала бить какая-то нервная дрожь.
Картина была слишком потрясающая.
Я опустил, наконец, трубу, от которой так долго не мог оторваться. Несколько солдатиков молча стояли около меня, устремив свои взоры на Высокую гору. Губы их шептали молитву...
Смерть витала над Высокой горой!..
Около 6 часов вечера ружейная стрельба на Высокой горе несколько стихла.
Положение дел выяснить пока не удалось, так как телефон страшно обременен.
Если даже мы и отбили штурмы японцев, то во всяком случае со страшными для нас потерями.
Теперь 8 часов вечера. Темно.
На Высокой и Плоской горах опять идет ружейная перестрелка. Кое-где слышна монотонная стрельба из орудий большого калибра.
Прожекторы работают отлично.
Количество выпущенных японцами в этот день по Высокой горе снарядов надо считать тысячами, а по правому флангу крепости десятками тысяч.
Вечером я узнал, что в числе других убит капитан 2-го ранга Бахметов, один из симпатичнейших моряков, встреченных мной на Дальнем Востоке.
Поздно вечером я слыхал, что наши потери на правом фланге доходят до 2000 человек.

16 ноября
Целую ночь я не мог уснуть. Все мне казалось, что опять идет штурм на Высокую гору. Каждую минуту я выскакивал, накидывал тулуп и выходил на двор, прислушиваясь, но... все было спокойно. Ночь была тихая и холодная.
Около 7 часов утра на Высокой снова послышалась страшная ружейная стрельба. Всех нас мучил один и тот же вопрос: удалось ли японцам занять передние части наших окопов на Высокой или нет?
Когда совсем уже рассвело, опять начался адский артиллерийский огонь. Опять вся передняя часть горы сплошь окуталась дымом.
Около 9 часов утра огонь начал слабеть, а к 11 часам почти прекратился, и японцы лишь изредка продолжали посылать на Высокую гору 11-дюймовые бомбы.
Около 4? часов вечера канонада опять разгорелась с новой силой. Снова над Высокой засверкали огоньки тысяч рвущихся шрапнелей...
К 6 часам вечера стрельба опять почти стихла.
На Плоскую гору вели наступление удивительно рослые японцы, отлично одетые в тулупы. Мы предполагали, что это была японская гвардия.
Сегодня в четвертый раз был ранен поручик 27-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Стариков в грудь навылет.
Для отбития одного из штурмов на Высокой горе была сформирована команда из денщиков, конюхов и других нестроевых 28-го В.-С. стр. полка в количестве 80 человек. Сегодня от этой команды осталось в живых только 20 человек; остальные 60 легли на Высокой.
Слыхал, что корреспондент Ножин, которому генерал-адъютант Стессель запретил участвовать в нашей газете «Новый край», а также велел отобрать от него и билет военного корреспондента на право посещения позиции, неожиданно исчез из крепости. Вся полиция и жандармы были поставлены на ноги, обшарили все уголки крепости, но все было тщетно: г-н Ножин как в воду канул...
Недавно только совершенно случайно узнали, что он преспокойно уехал из Артура на миноносце «Расторопный» в Чифу.
По этому поводу в крепости говорили, что высшие морские чины и кое-кто из Военного ведомства нарочно оказали содействие г-ну Ножину и дали ему возможность выехать в Чифу.
Делалось все это в пику генерал-адъютанту Стесселю, так как Ножин, будучи оскорблен генерал-адъютантом Стесселем, был, конечно, крайне против него настроен и, приехав в Чифу, мог многое написать не в его пользу.
Впрочем, не знаю, может быть, все это были одни лишь сплетни...
Сегодня я разговорился с одним из участников последних боев 10-й роты 27-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, которая сначала дралась на 2-м форту, а потом, с 7-го до 13 ноября, в окопах под батареей Лит. Б. Он рассказал мне, что из трех взводов этой роты, то есть из 100 человек, каким-то чудом остались целыми и невредимыми только лихой командир этой роты капитан Салоники да четыре стрелка. Эти три взвода за все время боя потеряли 25 человек убитыми, 51 — тяжело раненными, ушедшими в госпиталь, и, кроме того, 20 раненых не пожелали покидать строй. Рота эта с особой любовью формировалась в Севастополе генерал-лейтенантом К. В. Церпицким из отборных людей.
И этим молодцам действительно суждено было удивить всех своей отвагой.
Вот имена некоторых героев.
В одном месте укреплений пришлось бросать в японцев ручные бомбочки, чтобы выбить их из занятого ими окопа. Для этого надо было стать совершенно открыто на траверс (особое возвышение).
Старший унтер-офицер Ижиков быстро вскочил на траверс и начал кидать в японцев подаваемые ему бомбочки с зажженными уже фитилями.
Против него в нескольких шагах выскочил японский унтер-офицер и тоже начал кидать свои бомбочки в нас. Однако японец вскоре не выдержал и соскочил, а может быть, и был ранен.
Наш же унтер-офицер бесстрашно продолжал поражать неприятеля, пока не был убит и не свалился в окопы к своей роте. На его место сейчас же выскочил младший унтер-офицер Якушенко и до того вошел в азарт, что сначала сбросил тулуп, потом мундир и, оставшись в одной разорванной рубахе, под градом пуль, продолжал посылать в японцев свои снаряды, пока не свалился раненым.
Еще один унтер-офицер этой роты из хохлов (к несчастью, я не мог узнать его фамилии) увидел слишком близко подошедшую группу японцев и со своим отделением бросился на них в штыки. В то же время человек 30 японцев прорвались через наши окопы и попали в выгребную яму, где тотчас и начали окапываться.
Часть солдат стали кричать нашему унтер-офицеру и показывать ему на прорвавшегося неприятеля. Но хохол обернулся и хладнокровно крикнул: «Нехай трохи почакають», то есть пусть немного подождут.
И вот, переколов всех бывших перед ним, наш хохол бросился со своим отделением на остальных прорвавшихся японцев, которые были буквально растерзаны штыками наших стрелков.
В этом же бою выделился своей особой храбростью зауряд-прапорщик Пилевин, который был дважды ранен, но не пожелал идти в госпиталь до смены своей роты. Зауряд-прапорщик Пилевин рубил, говорят, японцев, как капусту. Не только шашка, но и вся его одежда были залита кровью — своей и японской.
Окопы, занятые 10-й ротой 27-го Восточно-Сибирского полка, были завалены целыми грудами трупов, и наших и японских.
Картина была ужасная.
После боя я видел командира этой роты капитана Салоники. Человек этот совершенно переродился. Даже выражение лица его изменилось. Помню, как сейчас, его слова: «Знаете, я испытал то, чего так страстно хотел многие годы. Я был в страшном бою. Если нас выручат и я останусь живым, поеду драться к Куропаткину».
Капитан Салоники принадлежал к офицерам, всей душой любящих военное дело.

17 ноября
С раннего утра японцы опять открыли невероятно страшный огонь по Высокой и Плоской горам. Горы дымились, словно вулканы во время извержения.
С 9? часов утра я начал наблюдать за ходом боя в подзорную трубу. Ровно в 10 часов я совершенно ясно увидел, как японцы забрались на Высокую гору и бежали по направлению к ее вершине. Я даже разобрал одного офицера, который бежал и махал саблей, ярко блестевшей на солнце.
Огонь в это время был отчаянный.
Ясно было видно, как то тут, то там падали люди. Стрелки наши то бежали назад, то опять кидались вперед.
А артиллерия сыпала и сыпала бесконечный град снарядов, разрывы которых застилали густым дымом место боя.
Один из главных ужасов нашего положения вообще заключался в том, что японцы могли посылать в нас десятки тысяч снарядов, в то время как наши батареи, вследствие недостатка снарядов, принуждены были молчать и не могли даже на время заставить замолчать неприятельские батареи.
Отчаянный штурм продолжался до 11 1/4 часов дня, после чего начал стихать.
Результатов его не знаю.
Второй штурм в этот день начался около часу и кончился в 2 3/4 часа пополудни.
Разобрать что-либо толком было совершенно невозможно, так как вся Высокая и Плоская горы были совершенно скрыты от глаз за густой завесой черного дыма.
Вообще на Высокой я мог различить только нескольких убегавших японцев, очевидно раненых, и нескольких наших стрелков, которые стояли на дороге под откосами задней половины горы.
Вся гора представляла сплошную груду всевозможных обломков и развалин.
Обстреливание как Плоской, так и Высокой горы продолжалось весь день до позднего вечера.
Когда уже стемнело, можно было только слышать, как то поднималась, то опять стихала сильная ружейная перестрелка.
Около 8 часов вечера прошел слух, что вся Высокая опять осталась за нами.
Воображаю, каковы должны быть потери и у нас, и у японцев?!!
Около 9 часов вечера поднялась стрельба, на этот раз у Голубиной бухты, а в 10 часов я слышал стрельбу и у деревни Фадзятунь. Очевидно, японцы везде нас щупали и отыскивали наши слабые пункты.
Днем я видел, как к японцам в бухту Луизы прошли два больших коммерческих парохода.
Сегодня случайно узнал состав 11-го запасного госпиталя:
Главный врач Индолев болен страшно дизентерией.
Старший ординатор Раюнец — болен тем же.
Младшие ординаторы: Томилас, Топчикин, Башкиров и Семибратов.
Прикомандированные доктора Лопшин и Келпш.
Семь фельдшеров. Пять учеников.
Пять сестер милосердия.
Две волонтерки.
Больных — исключительно тифом, дизентерией и цингой — 1010 человек.
Сегодня выздоровело семь, а умерло восемнадцать.
Не знаю, каких только наград не заслуживает самоотверженный персонал этого «госпиталя смерти».

18 ноября
С утра японцы редким огнем обстреливали Высокую гору и главным образом заднюю ее половину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44