Этот человек был важной фигурой и имел большой вес. Во всех остальных отношениях это было трагедией, так как в Грейзере было заключено столько зла, сколько мог вдохнуть в него фашизм. Он публично заявлял: «Следует исключить всякую мягкость в отношении поляков. Мы должны посеять отвращение к полякам в каждом германском сердце. Бог помог нам покорить польскую нацию, которая теперь должна быть истреблена. Через десять лет польские земли превратятся в тучные нивы пшеницы и ржи, но сеять и жать их будут немцы. Ни одного поляка там не останется». Его слова были подлинными «зубами дракона», они дали дьявольские всходы безумных убийств. Лотар Энгель заметил: «Внешне он был приятным человеком, но поляки ненавидели его». Страстно ненавидели, и после войны повесили.
Лют оказался в довольно неловком положении. Такому человеку, как Грейзер, нельзя просто так сказать «нет». Если он навязывает вам свою дружбу, с этим приходится считаться. С другой стороны, ответить «да» значило быть привязанным к нему. А Лют прекрасно знал, что за человек Грейзер. Перед любым германским офицером возникала проблема: как удержаться достаточно близко к зверю и при этом не попасться ему в зубы. Некоторым удавалось держаться в стороне от нацистской партии и при этом избежать обвинений в нелояльности. Некоторым не удалось, именно к ним относился и Лют. Приняв подарки Грейзера и его приглашение, он оказался слишком близко к чудовищу.
Когда экипаж U-181 прибыл в Позен, подводников встретил весь местный нацистский аппарат во главе с гауляйтером. Помпезная церемония встречи была организована в лучших традициях тоталитарных режимов – с цветами, песнями и плясками. Моряки остановились в отеле «Отстланд», который, по словам Петерсена, был одним из трёх лучших отелей Рейха. Возле каждой кровати стояла полная бутылка шнапса. Видные жители Позена зазывали группы моряков к себе в гости, для них устраивались вечеринки. Морякам была организована поездка по городу, и все они расписались в книге почётных посетителей городской ратуши. На одном из снимков можно видеть мэра Позена, приветствующего моряков, выстроенных в зале ратуши.
«В течение нескольких недель наша газета не выходила, так как издатели находились в отпуске. Часть экипажа уехала довольно далеко, чтобы посетить Позен. Они могут рассказать вам, как всё это происходило. Но вы сами прекрасно знаете, кто вы такие! Мы в прекрасном настроении начали на вокзале, там же его и закончили в таком же прекрасном настроении», – сообщает стенгазета U-181.
Выход из Жиронды и переход через Бискайский залив стали для Люта сплошной нервотрёпкой. Только 24 марта британские самолёты 3 раза загоняли U-181 под воду. И каждый раз метокс подозрительно помалкивал. В отдалении грохотали взрывы глубинных бомб, заставляя моряков строить грустные предположения относительно судьбы других лодок. Теодор Петерсен писал, что от такого типа переживаний «глаза молодых моряков становились круглыми, как блюдца, но у бывалых моряков они вызывали усмешку».
Тем временем Петерсен, прослужив 3 года под командованием Люта, был отправлен на учёбу, чтобы сделать из него командира подводной лодки. Новым первым вахтенным офицером U-181 стал Готтфрид Кениг, который всего 2 года назад был мичманом на U-43. Теперь в подводном флоте можно было сделать стремительную карьеру, или так же стремительно погибнуть.
Лодка неуклонно шла на юг. Неизвестный редактор стенгазеты написал: «Сегодня мы пересекли тропик Рака».
«Некоторые из наших товарищей уже начали снимать всю одежду и ходят полуголыми. Но ведь тепло по-настоящему ещё не стало. Наш капитан, например, всё ещё ходит в кальсонах! После тяжёлой работы удалось отчистить всю грязь в кубриках, которую нам оставила верфь, и понемногу они принимают уютный вид. Настилаются покрытия в офицерском и унтер-офицерском отсеках. Все личные вещи засунуты за трубопроводы, кожаные куртки – под матрасы, книги – под подушки, и лодка приятно пахнет дешёвым бриолином и прочей французской парфюмерией. Старший рулевой снова вытащил свой карточный стол».
Угрожала скука, и Лют приступил к поискам лекарства от этой болезни. Возобновились шахматные и карточные турниры. Стенгазета сообщала: «Сегодня в 16.30 начнётся блицтурнир во всех отсеках. Заявки принимаются боцманом Хавраном до 16.00. Каждый найдёт себе партнёра. Десять секунд на ход! Возле каждой доски будет сидеть судья с секундомером. Тронуто – схожено! Ходы назад не берутся. Если кто-то трижды просрочит время, он считается проигравшим. Это прекрасный шанс для слабых игроков, которые очень любят шахматы!»
Люди строили планы праздника во время пересечения экватора и придумывали разнообразные способы убивать время. В кормовом отсеке образовался тайный клуб, но Лют быстро разогнал его, сравнив не то с Ку-клукс-кланом, не то с масонами. В носовом торпедном отсеке начались тайные джазовые концерты. Лотар Энгель утверждал, что это дело рук Кручковски. Как только Лют выходил за пределы зоны слышимости, например, поднимался на мостик, радист доставал свои любимые пластинки: «Тайгер Рэг», «Оркестр рэгтайма», «Мы развесим выстиранное бельё на линии Зигфрида». Все они были куплены во Франции и Бельгии. Матросы полагали, что, поступая так, они ведут себя очень умно.
Но Лют не был глупцом. Он прекрасно знал об этих пластинках, но делал вид, что ничего не замечает. Его вкус не опускался до «низкого» джаза. Лют предпочитал классическую музыку, популярные народные мелодии, марши – словом, «приемлемую» музыку. Он дошёл до того, что в «Проблемах руководства» даже ляпнул: «Немец не должен любить джаз. И не имеет значения, нравится ему джаз или нет. Он просто не должен любить его, как не должен любить и евреев». Хорошие немцы не любили джаз, и все тут. Партия так постановила.
К счастью для Люта, он далеко не всегда слепо следовал линии партии. Если слушание джаза улучшало настроение команды, он предпочитал его не замечать. Кроме того, у него имелась и собственная слабость: курение. Матросы любили американский джаз, Лют любил английские сигары. У него лежали несколько коробок «Уппмана». Огромные запасы этих сигар бросила британская армия, поспешно удирая из Франции. Он выкуривал по одной каждую ночь, стоя на мостике, а в воскресенье утром даже угощал ими офицеров.
Это было то ещё зрелище! Германский офицер на мостике подводной лодки, покуривая британскую сигару где-то недалеко от Мадагаскара, проповедует вахтенному офицеру о прелестях супружеской жизни под доносящие снизу приглушённые ритмы «Тайгер Рэг»…
А потом появились летучие рыбы. Как рассказывал механик маат Франц Перш, «рыбы выскакивали из воды и пролетали на высоте полуметра до 200 метров. Когда мы всплывали в утреннем тумане, они врезались в рубку и падали на палубу. Вахта тут же подбирала их и бросала вниз в рубочный люк. Кто-то однажды промахнулся и швырнул рыбу в переговорную трубу, где она и застряла. Когда от жары рыба протухла, к трубе нельзя было подойти…»
Перш был, как говорят, «не такой, как все». В 15 лет он сбежал из дома, чтобы побывать на Парижской всемирной выставке 1937 года. Когда ему исполнилось 17, он путешествовал по Европе и Северной Африке с маленькими карточками, на которых было написано: «Молодой немец, увлекаюсь учёбой и отдыхом, странствую по свету, чтобы повидать другие страны и повстречать новых людей. Помогите мне с дорожными расходами, купив эту карточку». На U-181, пока другие читали книги или спорили о чём-то в дискуссионных группах, Перш забивался в угол, чтобы заняться странным неаппетитным делом. За своё хобби он получил прозвище «Отравленный карлик». Перш сам объяснил, что он проделывал с рыбой: «Внутренности удалялись… У нас на борту лодки было много табака и сигарет, однако от сырости они быстро портились. Я обрабатывал рыбью кожу табачной настойкой и набивал табаком. Потом плавники распяливались и закреплялись на куске дерева с помощью гвоздей (размах плавников летучей рыбы колеблется от 40 до 60 сантиметров). К концу похода все члены экипажа имели чучело летучей рыбы, которое можно было во время отпуска увезти домой».
Ночью 10 апреля, находясь в 400 милях юго-западнее Фритауна и довольно близко к экватору, U-181 в лунном свете заметила судно. Это был британский рефрижератор «Эмпайр Уимбрел». Лют решил, что он станет первой добычей в этом походе. Если бы он знал, что его ожидает, то оставил бы англичанина в покое.
Лют пишет: «Мы находились перед ним, и он шёл курсом 225?. Когда он повернул на курс 0? мы атаковали. Однако он не повернул обратно через 12 минут, как делал раньше, а повернул на курс 90? уже через 3 минуты», В ходе первой атаки Лют в 3.30 выпустил 2 торпеды. Обе прошли мимо, так как «Эмпайр Умбрел» внезапно повернул на курс 160?. Ещё 3 атаки оказались такими же бесплодными. Судя по всему, англичане так и не заметили торпед, и «Эмпайр Умбрел» безмятежно шёл дальше, оставляя за собой фосфоресцирующий след.
Выполняя хаотический зигзаг, «Эмпайр Умбрел» продлил себе жизнь на несколько часов. Сокращение дистанции не помогло бы Люту, так как судно шло без огней. Поэтому он дождался рассвета и подошёл на расстояние 450 метров.
В 5.50 он выпустил ещё 2 торпеды. Обе попали в «Эмпайр Умбрел» – первая в корму, вторая в носовую часть. Экипаж сразу бросился к шлюпкам, а радист отправил сигнал бедствия. К утру «Эмпайр Умбрел» все ещё не затонул, хотя команда покинула его.
Орудия U-181 молчали с момента потопления «Клеантиса», то есть почти 6 месяцев. Они были грязны, а стволы забиты смазкой. Последние артиллерийские учения проводились очень давно, и можно было смело сказать, что кое-кто на борту лодки вообще ни разу не стрелял из орудий. И всё-таки Лют – молодой командир зенитного дивизиона на «Кенигсберге»; человек, который в щепки разнёс «Нотр Дам дю Шатле»; капитан, который опустошил артпогреба, чтобы поджечь древний «Клеантис», – снова вызывал наверх артиллеристов.
Первый снаряд, который попытались выпустить из 37-мм орудия, заклинило в стволе, и он взорвался с ужасным треском. Стальные осколки полетели во все стороны. Всё кончилось в доли секунды. Ствол орудия буквально вывернуло наизнанку, как зонтик, с которого содрали материю. Оглушённые люди стояли, пошатываясь. Проклятья, крики, плач… И кровь.
Когда дым рассеялся, и подводники немного пришли в себя, стали видны последствия злосчастного выстрела. Корабельный кок Вильгельм Виллингер корчился от боли, его колено было размозжено осколком. У боцманмата Кюне оказался сломан локоть. Матросу Эриху Виллу осколок величиной с кулак попал в спину, хотя он стоял в нескольких метрах на «Wintergarten» – кормовой части огромной рубки U-181. Многие получили порезы и ушибы.
Кюне, а следом за ним Виллингера спустили в центральный пост. Несмотря на собственную рану, Вилл помогал несчастному коку. Стол в кают-компании был спешно очищен, и Виллингера положили на него. После беглого осмотра Лотар Энгель ампутировал Виллингеру левую ногу до колена. Шмидт работал анестезиологом, давая хлороформ, а Кручковски – операционной сестрой, подавая Энгелю инструменты и промокая кровь.
Ампутация была выполнена в почти средневековых условиях. Жара в лодке достигала 50? по Цельсию, освещение было отвратительным, о гигиене не следовало говорить вообще. А наверху продолжался расстрел «Эмпайр Уимбрела». Операция Энгеля прошла неудачно, и в 11.30 кок умер от потери крови. Двум остальным повезло больше. Из локтя Кюне был извлечён кусок стали размерами 10 на 4 сантиметра. Как определил Энгель, у Вилла, вероятно, было задето лёгкое.
Виллингер был похоронен в море на экваторе. Приказ, отданный в понедельник 12 апреля, детально расписывал порядок похорон.
«9.00. Форма экипажа – короткие коричневые брюки, тропические рубашки.
10.00. Погружение для панихиды по Виллингеру. Два человека стоят в почётном карауле у тела Виллингера. После погружения караул увеличивается до четырёх человек. Старший механик собирает экипаж. При входе капитана команда «Смирно!» не подаётся, матросы встают или остаются сидеть молча.
Речь капитана.
Все поют песню «Ich hatt’ einen Kameraden».
Лодка готовится к всплытию. Экипаж медленно расходится по боевым постам.
Капитан командует. Виллингера поднимают на мостик. Сопровождение – десять человек (кроме вахты). Боцман высвистывает «Отбой».
Лют отправил радиограмму в штаб подводного флота с просьбой, чтобы лодка, возвращающаяся во Францию, забрала Вилла. Вскоре после окончания траурной церемонии на горизонте показалась U-516. Кюне остался на U-181. Весь этот эпизод очень плохо повлиял на экипаж лодки. Лют до сих пор не потерял в море ни одного человека. Многие из его моряков вообще не сталкивались со смертью вплотную (результаты торпедной атаки не считаются, их просто не видно). Патефон надолго умолк. Празднование по случая перехода экватора было отменено. После 20 выстрелов из 105-мм орудия «Эмпайр Уимбрел» затонул, но этого никто не заметил. К коньяку никто не притронулся.
Церемония похорон в море, разработанная Лютом, может много рассказать о самом капитане. Например, выплывает его любовь к ритуалам, если не сказать – показухе. «Время от времени необходимо проводить церемониальные мероприятия для поднятия духа матросов», – отмечает он в «Проблемах руководства». Парадное построение экипажа для похорон товарища было наглядным выражением уважения и скорби. Оно также напомнило подводникам, что все они – солдаты, а не просто толпа.
С практической точки зрения периодические церемонии заставляют людей следить за собой и соблюдать минимальную опрятность. Если кто-то имел чистую рубашку, он был обязан надеть её в воскресенье. Этот день Лют сделал подобием маленького праздника – поздний подъем, улучшенная еда, праздничный распорядок и так далее. Воскресенье было превращено в маленькую церемонию. Более того, приятные церемонии, вроде шахматного турнира или состязания певцов, помогают бороться со скукой.
16 апреля стенгазета лодки сообщила: «Сегодня утром мы получили радиограмму из ставки фюрера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28