Стоило делидпузу приблизиться к последнему из углов дома после третьего круга, который он проделал с камнем в руках, как Фрэнни в панике ворвалась в комнату своей двухлетней дочери, схватила малютку и бросилась бежать. Она мчалась по ступеням со скоростью ветра, ребенок спросонья хныкал у нее на руках. Фрэнни выскочила за дверь, даже не думая об опасности, которой грозила встреча с монстром: ее гнал прочь из дома куда больший страх – страх быть погребенной заживо в этом строении, которое делидпуз, раскладывая по углам светящиеся камни, наверняка обрекал на какую-то ужасную участь.
Монстр тем временем поместил возле четвертого угла здания последний из камней и исчез, словно его и не было. Через несколько секунд дом с оглушительным треском рухнул, погребая под собой домовладельца и его семью. Четыре камня еще некоторое время продолжали светиться тусклым фосфоресцирующим светом, а затем погасли и стали неотличимы от множества обломков здания, громоздившихся вокруг.
На большом сталелитейном заводе в Фулхеме работа не прекращалась ни днем ни ночью. Нельзя, чтобы печи остывали. В гигантских плавильных чанах раскаленный металл шипел и бурлил, как лава, пока его не переливали в огромные формы. Рабочие здесь носили брюки из плотной материи, куртки и колпаки. Лица их были красны от жара и залиты потом. Окружающую тьму рассеивало лишь адское пламя плавильной печи. По закопченным стенам плясали тени – их отбрасывали поднимающиеся и опускающиеся молоты, тяжелые цепи и дребезжащие формы, подпрыгивавшие на полозьях.
По всему заводу разнеслись слухи о таинственных и страшных происшествиях в Старом Городе, но при столь тяжелой работе литейщикам было не до праздных разговоров, так что шепоток смолк как-то сам собой. Пока горел огонь в печах, пока профсоюз боролся за права рабочих с алчными работодателями, готовыми уволить кого только можно, а оставшимся урезать жалованье, люди эти были вполне довольны своей жизнью. Это состояние с грехом пополам заменяло им счастье, а большинство из них и не мечтало о большем.
В четвертом часу пополуночи Бертлин Крил, озабоченно хмурясь, подошел к своему десятнику. Крил был уже немолод, и волосы его значительно поредели, но силе его огромных, как стволы столетних сосен, ручищ позавидовали бы и двадцатилетние.
– В чем дело, Берт? – нехотя спросил десятник, следя взглядом за большим черным жуком, который полз по брызгам застывшего металла как раз возле его ноги. И лишь раздавив жука своим тяжелым башмаком, он поднял глаза на подчиненного. – Ну, что там у тебя?
– Плавильный чан, Эймон.
– Что могло приключиться с плавильным чаном?
– Ты лучше пойди и сам посмотри, Эймон. А то ж ведь ты мне не поверишь.
Эймон несколько раз провел подошвой ботинка по полу, соскребая с нее останки жука, и последовал за Бертом в грязный, закопченный, жаркий цех, посреди которого на толстых цепях висел плавильный чан, словно изваяние огненного бога. Это был котел невероятных размеров с выгнутым как у кувшина носиком. Под ним помещалось несколько наклонных желобов, по которым расплавленный металл заливали в формы.
Эймон и Берт поднялись по шатким металлическим ступеням к жерлу котла, где было невероятно до дурноты жарко и душно, и остановились на небольшой площадке. Берт указал пальцем в самую середину поверхности кипевшего металла.
Эймон, не мигая, туда уставился. Сперва ему показалось, что там нет решительно ничего, кроме обыкновенной накипи, состоявшей из всевозможных примесей, сора, грязи, но потом в том самом месте, куда он смотрел, ему почудилось какое-то движение, шедшее из глубины кипящей лавы.
– Ну что, видал? – спросил Берт.
– Что-то там есть, – нехотя признал Эймон. – И думается мне, это… Силы небесные! Ты тоже это заметил?
– А то, – ухмыльнулся Берт. – Минут пять глядел, как эта тварь проклятая там плескалась.
Эймон продолжал изучать странное существо в глубоком молчании. К котлу подошли еще несколько рабочих, которые уже были наслышаны о происшествии. Десятнику не удалось как следует рассмотреть, что за создание плескалось в плавильном чане. Все, что успевал выхватить его взгляд при очередном появлении странного существа над кипящей поверхностью металла, это лишь неясная тень, что-то бесформенное, тотчас же после появления исчезающее в глубине котла. Создание это ныряло и плескалось в кипящем металле, температура которого составляла несколько сот градусов, совсем как выдра или ондатра в водах ручья. То есть на глазах у десятника Эймона творилось нечто совершенно невозможное, такое, во что никак нельзя было поверить.
– Ребята решили, саламандра это, – сказал Берт.
– Что еще за саламандра? – сердито спросил Эймон.
– Тварь такая, живет в огне. И может так в нем разогреться, что на воздухе лопается, совсем как стакан, если его из кипятка опустить в холодную воду.
– Ну а дальше? – полюбопытствовал Эймон.
– Никто, видать, не дожил, чтоб досказать историю, – вздохнул Берт.
Эймон почесал в затылке, приподняв свой колпак.
– В общем, скажи им, никаких чертовых саламандр на свете нету. Берите черпаки и вылейте металл из чана, а заодно и эту тварь захватите, поняли? Ей там не место.
– Понятно, Эймон, – осклабился Берт. Он был счастлив, что кто-то другой принял решение и взял на себя ответственность.
Ровно в пять сталелитейный завод в Фулхеме взорвался, затопив пламенем всю округу и разбросав огненные метеориты в такие отдаленные районы, как Челси, Баттерси и Хаммерсмит. Что в свою очередь положило начало нескольким городским пожарам.
К утру лондонцы поняли, что мрак и хаос, воцарившиеся сперва над одним лишь Старым Городом, в течение считанных часов распространились по всему городу. Хотя наступившее к исходу ночи время суток можно было назвать утром лишь весьма условно – небо было так плотно укутано темными тучами, что солнечным лучам оказалось не под силу пробиться сквозь них и кругом царил гнетущий сумрак. Из тех частей города, где полыхали пожары, ветер приносил удушливый дым, целые кварталы были охвачены огнем, и зарево над ними было видно издалека. Теперь горожанам даже и в дневные часы не было спасения от нечисти – многие из тех лондонцев, кто утром вышел на работу, так никогда и не возвратились в свои жилища. Полчища волков нападали на лошадей, впряженных в кареты и кебы, и пожирали их прямо на улицах. В цехах заводов и фабрик рабочие в страхе указывали друг другу на потолочные балки, в тени которых шныряли чудовища. Дети, которые ночью будили родителей криками и жалобами на то, что под их кроватками кто-то прячется, исчезли без следа, на подушках вместо них лежали их миниатюрные копии из воска и папье-маше. Повсюду свирепствовала красная лихорадка. Все больше людей с ужасом замечали на своих телах многочисленные зигзаги тонких алых трещин. Загадочная болезнь эта распространялась как-то странно, вопреки законам логики, и казалось, что она вовсе не являлась инфекционной в традиционном понимании. За истекшую ночь она поразила больше народу, чем за всю последнюю неделю.
Одни попрятались от страха, затворившись в своих жилищах и не рискуя выходить на улицы, другие постарались со всей возможной поспешностью покинуть город. Это удалось лишь немногим. Возницы, едва миновав пределы Лондона, начинали плутать по проселочным дорогам и неизменно выезжали на ту, которая приводила их назад к городской черте. А бывало, что стоило пассажирам повозки или кареты оставить позади ставший ненавистным город, как навстречу им из-за кустов вылезали такие жуткие чудовища, о каких они прежде и слыхом не слыхивали. И беженцы не раздумывая возвращались назад.
Таковы были первая ночь и первый день, походивший на вечер. И когда сумерки постепенно уступили место непроглядному мраку, Лондон содрогнулся в преддверии следующей надвигавшейся ночи.
21

На милости Лоскутника
Осада Кривых Дорожек
Воссоединение
Элайзабел сидела на шатком деревянном стуле в темной комнате. Голова ее была склонена вниз, пряди слипшихся волос свисали почти до колен. Сквозь плотные ставни, закрывавшие единственное в помещении прямоугольное окно, едва просачивался тусклый свет наступивших сумерек. Вдалеке послышался протяжный волчий вой, которому стали вторить со всех сторон, и вскоре завыла уже целая стая.
Руки Элайзабел были заломлены назад и прикручены веревками к стулу, и она почти до крови стерла кожу на запястьях в тщетных попытках высвободиться. Она очень ослабела от голода и перенесенных испытаний, ей было холодно в нетопленой комнате, дыхание тугими клубами вырывалось у нее изо рта и ноздрей. Девушке казалось, что она пробыла здесь уже много часов, но рассвет за окном все еще не наступил, значит, чувство времени на этот раз ее подвело.
«Из кошмара в кошмар, – в отчаянии думала она. – И неизвестно, который из них хуже. Будет ли этому предел?»
Лоскутник. Ну что за ужасная гримаса судьбы, что из всех, кто мог бы ехать той ночью мимо «Редфордских угодий» и спасти ее, там очутился именно он, самый страшный серийный убийца Лондона, умерщвляющий одних лишь женщин? Что за силы брошены против нее, что за мрачный, изощренный ум ищет ее погибели? За что судьба так немилосердно ее преследует, в чем ее вина?
«А может быть, я обречена страдать за грехи родителей?» – мелькнула в ее мятущемся сознании смутная догадка.
Но нет, она не позволит себе поддаться отчаянию. Чудовищная усталость, навалившаяся на нее камнем, мешала сосредоточиться, но Элайзабел усилием воли преодолела ее. Жалеть себя было не в ее правилах. Пусть она в руках у Лоскутника, но ведь он еще не причинил ей вреда, она пока еще дышит. А это уже что-то.
Элайзабел подумала о Таниэле и стала, чтобы себя подбодрить, перебирать в уме способы, посредством которых он мог бы ее спасти. Но то были ложные надежды, и она это хорошо понимала. Никто не знал о ее местонахождении, включая и ее саму. Одна. Она опять осталась совсем одна на свете.
Но вот в замочной скважине заскрежетал ключ. Элайзабел выпрямилась, и хотя грудь ее сдавило от страха, она его ничем не выказала. Тяжелая деревянная дверь отворилась и в проеме возник Лоскутник с длинным охотничьим ножом в руке. В полумраке комнаты сверкнуло стальное лезвие.
– Доброе утро, дитя, – произнес голос. В круглом отверстии между лоскутами шевельнулись алые губы.
Над грубой мешковиной маски и по обеим сторонам замаскированного лица струились каскады роскошных, но мертвых каштановых локонов. Убийца шагнул в комнату, выставив напоказ нож.
Элайзабел с трудом сдержала вопль ужаса, который готов был сорваться с ее губ. Она не сводила глаз с Лоскутника, следя за каждым его движением и вполне отдавая себе отчет в том, что сейчас, скорее всего, должна будет проститься с жизнью. Но пусть не рассчитывает на ее мольбы и слезы. Она перед ним не дрогнет. Ведь она снова стала самой собой. Элайзабел Крэй.
Убийца запер дверь, вынул ключ и положил в карман. Поставил свободный стул напротив пленницы и уселся на него. Он был обут в высокие сапоги для верховой езды, одежду его составляли теплый плащ с широким распахнутым воротником и кожаные перчатки. О внешности Лоскутника невозможно было судить по тем участкам тела, которые оставались на виду, – изогнутые губы и глаза, взгляд которых поражал своей мертвенной холодностью.
Элайзабел молча ждала своей участи, едва отваживаясь дышать.
Убийца подался вперед и провел пальцем по ее подбородку. Она окаменела от ужаса и омерзения. Стоило ей отшатнуться, как Лоскутник приставил к ее горлу острие своего ножа.
– Где же дух ведьмы, мисс Элайзабел? Почему он вас покинул и куда подевался?
– Откуда… – начала было Элайзабел, но в горле у нее так саднило, что она принуждена была остановиться, несколько раз сглотнуть, откашляться и лишь затем смогла внятно произнести: – Откуда вам известно, что ее во мне уже нет?
Она задала ему этот вопрос на случай, если бы оказалось, что нахождение в ее теле Тэтч могло гарантировать ей жизнь. Но вдруг это, напротив, заставит Лоскутника немедля прикончить ее? Как бы там ни было, Элайзабел рассчитывала узнать, что у него на уме.
Но тщетно.
– Я в этом и так ничуть не сомневался, мисс Элайзабел. А ваш тон только подтвердил мою уверенность.
Элайзабел удалось не выдать своего разочарования.
Убийца отвел нож от ее горла, постучал острием у себя над ухом и выпрямился на стуле.
– Итак, в вас больше не живет дух ведьмы. Братство заполучило-таки ее, верно?
– А если и так, что вы намерены предпринять? – отважно спросила девушка.
– Бросьте эти игры, мисс Элайзабел, – с досадливым вздохом произнес Лоскутник. – С вас довольно будет и того, что, останься она по-прежнему в недрах вашей души, я выпотрошил бы вас как рыбешку на этом самом месте, и она погибла бы, а планы Братства обернулись бы крахом.
Он встал, предоставив ей поразмыслить над этими словами, подошел к окну, вынул из кармана еще один ключ, при помощи его отпер ставни и распахнул их настежь. Теперь все звуки города стали громче и отчетливей: завывания волков, торопливые шаги, далекое эхо пистолетных выстрелов, вопли сверхъестественных существ – и все это на фоне непрекращающегося низкого гула, который доносился откуда-то издалека.
– Вам повезло, не так ли, что я оказался поблизости от «Угодий» минувшей ночью? – спросил Лоскутник, выглядывая из окна наружу. – Вернее, все вышло попросту забавно, потому что я ведь ехал туда, чтобы отыскать и убить вас, но, к сожалению, опоздал. Не бойтесь, дитя. Вы слишком молоды, чтобы умереть, да и я к тому же сегодня не в настроении убивать. У меня хватает других забот. Идите-ка сюда и взгляните сами.
И он стремительно обошел стул и очутился у нее за спиной. Элайзабел зажмурилась от страха. Пусть слова его и звучали обнадеживающе, но уж больно близко от ее беззащитного тела оказался этот острый нож. Но Лоскутник одним быстрым и точным движением разрезал веревки на ее руках и вернулся к окну. Девушка поднялась на ноги, потирая запястья, и приблизилась к нему, как было велено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43