Пешеходов на улицах было немного: в такой холод под проливным дождем недолго и простудиться; те же немногие, кто отважился выйти из дома, уныло брели по своим делам, окруженные ореолом мелких брызг, в которые превращались упругие струи, разбиваясь об их шляпы и зонты.
Для иных лондонцев, кто волею случая или необходимости очутился в эти часы под открытым небом, спасением послужили экипажи: кебы так и сновали взад-вперед под непрекращающимся ливнем. Хуже всех пришлось тем, кто по разным причинам не смог нынче позволить себе ни остаться дома, ни нанять экипаж. Алиста Уайт была как раз из числа последних: безмужняя мать троих детей, которых она слишком любила, чтобы пристроить по работным домам. Скудного заработка ткачихи ей хватало, чтобы кое-как свести концы с концами, но о том, чтобы поехать в кебе туда, куда вполне можно добраться на своих двоих, она и не помышляла. Вот потому-то Алиста и отправилась в путь пешком, не подозревая, что путь этот станет для нее последним, что некто, крадущийся за ней по пятам, отнимет ее жизнь еще до наступления рассвета.
Под струями ливня, поскрипывая, ехала повозка, в которую были впряжены черный жеребец и белая кобыла. Возница в высоком цилиндре сгорбился на своем сиденье и поднял воротник плаща, который почти полностью закрыл его лицо, лишь глаза посверкивали в узкой полоске между полями цилиндра и кромкой воротника.
Повозка петляла по улицам близ вокзала Сент-Панкрас, направляясь к цели, ведомой лишь вознице. Наконец она исчезла в пелене дождя, стих и стук копыт белой кобылы и черного жеребца.
Дождь припустил еще сильнее. Из водосточных труб на тротуары низвергались ледяные потоки, вода лилась по каменным стенам, водопады обрушивались с покатых крыш на мостовые, превратившиеся в русла, по которым с шумом неслись бурные реки, увлекая в свое течение нечистоты из переполнившихся сточных канав. Алиста с трудом переставляла вымокшие по щиколотку ноги. Черный дамский зонтик почти не защищал ее от свирепствующего ливня. Алиста торопилась к доктору Роучу. Он, поди, не обрадуется столь поздней посетительнице, ведь миновал уж первый час ночи. Но что поделаешь, если у Джипа, сынишки Алисты, случился жар, и еще его всего трясло от озноба, а она хорошо помнила, что сталось с его приятелем Томом, когда с неделю назад Томас вот так же точно занемог. Она своими глазами видала красные полоски на его лице и руках, словно трещины на разбитой вазе, как будто плоть там внутри вся полопалась и из алых бороздок того и гляди хлынет кровь, прорвав тонкий слой кожи. В точности такая сетка красных прожилок бывает на носах и щеках у старых пьянчужек, сосуды у них лопаются от алкоголя. Но для бедняги Тома все мучения остались позади, он упокоился с миром где-нибудь в могиле для бедных, рядом с дюжиной таких же горемык, чьи родичи не наскребли денег, чтоб похоронить их по-человечески. А теперь эту же заразу подхватил и ее Джип. Красную лихорадку.
Алиста плотнее запахнулась в плащ и втянула в плечи голову, покрытую скромным капором. Идти бедной женщине предстояло больше трех километров, но ведь речь шла о жизни ее сына, ради которого она готова была претерпеть еще и не такое. Ливень стал понемногу стихать, и Алиста возблагодарила за это судьбу. И тут дождь вдруг так резко прекратился, словно его и не бывало. О недавнем буйстве природы напоминало лишь журчание воды у кромок тротуаров. Ночные улицы объяла тишина. Небо после дождя прояснилось, полная луна вышла из-за облаков и залила все вокруг своим призрачным серебристо-стальным светом.
Но именно теперь в душу Алисты, несмотря на то что идти ей стало гораздо легче, мало-помалу закрался страх. Что-то было не так… что-то… Она не могла сообразить, что именно, и тяжко задумалась, нахмурившись, отчего на ее немолодом лице с дряблой бледной кожей еще резче обозначились морщины. Образования она не получила и никогда не считала себя особо умной, даже напротив, и всегда с почтительным восхищением относилась к тем, кто быстро соображал. Досадуя на свою тупость, Алиста сделала еще несколько торопливых шагов, и тут наконец-таки поняла, что ее встревожило.
Она остановилась у ближайшего фонаря. Да, так и есть, ей не послышалось. Алиста снова двинулась вперед, теперь напряженно вслушиваясь в окружающие звуки. И снова убедилась в том, что была права. Мог ли это быть шум воды, стекающей с тротуаров? Или эхо? Вряд ли. В глубине души она была почти уверена, что это нечто иное. Сердце ее сжалось от страха.
Сделав два шага, Алиста всякий раз слышала где-то позади себя звук третьего.
Она опять остановилась и оглянулась. Звук третьего шага, как и прежде, с пугающей отчетливостью донесся до нее. Казалось, что эта ее неожиданная остановка застала преследователя врасплох и он не успел вовремя замереть, чтобы не быть услышанным. Но улица словно вымерла, позади никого не было видно.
Несколько секунд женщина стояла, прислушиваясь, но вокруг по-прежнему не было ни души, тишину нарушал лишь ленивый плеск воды, медленно струящейся в сточной канаве.
Шаги за спиной, пустынная улица… Алисте что-то смутно вспомнилось. Она где-то слышала об этом. Но где и когда? Эх, кабы не ее тупоумие! Но на то, чтобы стоять и без толку напрягать свою куцую память, у нее не было времени. Скорей, скорей к доктору Роучу!
Она зашагала вперед со всей стремительностью, на какую была способна, но посторонний звук никуда не исчез, он и теперь подстроился под ритм ее шагов: топ-топ-(топ), топ-топ-(топ). Может, это вовсе не шаги, а пола ее собственного плаща хлопает на ветру? Чтобы проверить эту догадку, Алиста принялась ловить и прижимать к себе, чтоб не развевалась, то одну, то другую деталь своего туалета: ленту капора, полу накидки, даже край юбки. Со стороны она, наверное, выглядела смешно. Через некоторое время она сдалась. Если это действительно что-то из ее собственной одежды плещет на ветру, ей так и не удалось определить, что именно.
Алиста бросила еще один испуганный взгляд через плечо и снова увидела лишь пустынную улицу, освещенную газовыми фонарями. Мать Тома как-то читала ей одно простенькое четверостишие, очень подходящее к данному случаю. Алиста силилась припомнить стишок, но он все никак не шел ей на ум, и без того не слишком-то бойкий, а нынче еще и скованный страхом и тревогой за Джипа. Она повернулась и заторопилась вперед, шмыгнув носом. Страх и тревога не отступили, а только усилились. И еще ей никак не удавалось припомнить что-то важное. А проклятый посторонний шаг слышался теперь уже где-то совсем рядом, как если бы кто-то невидимый находился прямо у нее за спиной. На ходу она невольно оглянулась в третий раз, и он стал для нее последним.
В манерах Люсинды Уотт, при всей ее внешней чопорности, присутствовало нечто птичье – достаточно было взглянуть на нее, когда она быстро что-то печатала на машинке, перебирая тонкими пальцами, похожими на воробьиные лапки, или стенографировала в блокноте, наклоняя при этом голову набок и искоса глядя на написанное, словно любопытная синица. В «Редфордских угодьях» она отправляла должности заведующей приемным покоем, секретаря и персональной помощницы доктора Пайка и очень гордилась этим своим столь ответственным служебным положением, дававшим ей право на безусловное уважение со стороны персонала.
После наступления темноты в лечебнице становилось очень неуютно, но по меньшей мере раз в неделю, а иногда и чаще случалось, что услуги Люсинды требовались доктору Пайку в том числе и в эти мрачные вечерние и ночные часы. Жалованье у нее было высоким, работа ей нравилась, других интересов и занятий у нее почти не имелось, весь мир ее за пределами лечебницы составляли маленькая квартирка в Ислингтоне и два кота. Котов звали Кот и Кот – на то, чтобы изобрести для них более оригинальные клички, Люсинде попросту не хватило воображения.
Во время этих ночных бдений ей приходилось вместе с доктором Пайком совершать обходы мрачных и тесных палат, в том числе и находившихся в подвале. Доктор своим низким, глухим голосом комментировал подмеченные им признаки ночной активности пациентов, делился с помощницей своими соображениями относительно протекания различных фаз сна у некоторых из больных. Слова его нередко тонули в звуках дикого хохота, криков, жалобного плача, доносившихся со всех сторон. Из маленьких оконцев в стальных дверях за доктором и ассистенткой следили безумные глаза, вслед им зачастую неслись слова, которые могли бы оскорбить слух любой из уличных проституток. Доктор Пайк, похоже, совершенно не чувствовал гнетущей атмосферы, царившей в лечебнице, Люсинда же во время этих обходов с трудом подавляла страх. Ей стоило больших усилий, следуя за доктором, сохранять внешнюю невозмутимость, когда в любом из полутемных коридоров сердце так и подпрыгивало у нее в груди, а ноги подкашивались от ужаса.
Когда она уже собиралась уходить, дождь неожиданно прекратился, но оказалось, что лишь ненадолго, – раздался оглушительный удар грома, и ливень хлынул с новой силой. У предусмотрительной мисс Уотт в нижнем ящике стола на подобный случай хранился зонт. Ослепительная вспышка молнии осветила вестибюль до самых дальних его уголков, как раз когда секретарша выходила из-за своей конторки с зонтиком под мышкой. Взглянув в окно, она решила, что в такой ливень разумнее было бы вызвать кеб, но стоило ей взять в руку телефонную трубку, как снаружи послышался шелест колес. Это слегка озадачило Люсинду. Она заторопилась к массивной входной двери, распахнула ее, и тотчас же ее изумленному взору представилась крытая повозка с впряженной в нее разномастной парой – черным жеребцом и белой кобылой.
Ссутулившийся под струями дождя возница в высоком цилиндре и с поднятым воротником теплого плаща приветственно взмахнул рукой.
– Мисс Люсинда Уотт? – крикнул он, стараясь перекрыть оглушительный шум дождя.
– Да, она самая.
– Экипаж подан, мадам.
– Но я вас не вызывала, – сказала она, настороженно оглядевшись по сторонам ярко освещенного крыльца. Сверху раздался истошный вопль одного из пациентов лечебницы, и почти сразу же небо над южной частью города прорезала яркая вспышка молнии.
– Вызов, насколько я понял, был сделан доктором Пайком, – любезным тоном сообщил возница. – Если только я не ослышался.
Люсинда с сомнением оглянулась, окинув взглядом коридор, который вел к кабинету доктора. Насколько она знала, патрон в настоящий момент был всецело поглощен составлением отчетов. Подобная предупредительность по отношению к ней была совершенно ему не свойственна, хотя изредка, и этого нельзя было не признать, он и проявлял заботу о своей помощнице.
– Нет, вы не ошиблись. – Она открыла зонтик, чтобы не промокнуть под ливнем по пути от порога до повозки. Кучер спрыгнул с козел и распахнул дверцу своего экипажа.
– Коли раскроешь зонт, пока еще не вышел наружу, жди беды, такая примета, – сказал он.
Люсинда, все еще стоя на пороге и захлопывая за собой входную дверь, поспешно отозвалась:
– Чепуха все это. Глупые суеверия.
Глаза возницы, почти невидимые под полями цилиндра, следили за каждым ее движением. Вот она подошла к дверце повозки, поставила ногу на резную ступеньку и шагнула внутрь, на ходу складывая свой зонт – словно заставила черный цветок сложить лепестки.
Внутри повозки было холодно, но, к счастью, совершенно сухо. Люсинда откинулась на бархатные подушки, а тем временем лошади тронулись. Доктор, конечно же, назвал кучеру ее адрес, подумала она, так что можно ни о чем не беспокоиться. Она очень устала за сегодняшний рабочий день и вечер и была рада возможности отдохнуть в экипаже. За окошком повозки вовсю неистовствовал ливень, и Люсинда была счастлива находиться здесь, внутри, а не под струями дождя.
И только когда лошади замедлили свой бег, а потом и вовсе остановились, не преодолев еще и половины пути до Ислингтона, в душе ее возникло легкое беспокойство.
– Что случилось? – с тревогой спросила она возницу, открыв дверцу.
И тотчас же ее охватило непривычное ощущение простора, незнакомое жителям Лондона с его тесными, узкими улицами и переулками. Повозка остановилась на каком-то пустыре или в парке – Люсинде почти ничего не было видно из-за дождя. Взгляд ее выхватил из мглы только проселок, по которому они ехали, густую траву по обе его стороны и поодаль – несколько деревьев, похожих на уродливых призраков.
– Эй! – окликнула она громче. – В чем дело?
Ответом ей была тишина.
Люсинда окликнула возницу в третий раз и, когда он снова не отозвался, решилась раскрыть свой зонт и выйти из повозки под дождь. Ей хотелось, во-первых, хорошенько отчитать нерадивого кебмена, а во-вторых, выяснить, что же все-таки стряслось. В душе ее боролись страх и любопытство.
– Если это какая-то глупая шутка, – сердито произнесла Люсинда, ступая на землю, – то имейте в виду, она будет стоить вам работы.
Она обошла повозку, приблизившись к козлам Кучера на них не оказалось.
Это повергло мисс Уотт в совершенную растерянность. Она была одна посреди необъятной пустоши, глухой ночью, под проливным дождем, холодные капли которого успели уже просочиться под ворот ее платья. В полной растерянности она огляделась по сторонам. Вокруг царило безмолвие. Ей не осталось ничего другого, кроме как вернуться к дверце повозки.
– Возница?! – крикнула она еще раз.
Молчание. Лошади перебирали ногами и потряхивали вымокшими мордами. Люсинда не знала, что делать. Она не представляла себе, где находится и в какую сторону следует идти, чтобы добраться до города. Откуда-то издалека до нее долетел шум дирижабля, который наверняка шел на снижение: погода не располагала к полетам.
Глубоко потрясенная неожиданным и оскорбительным для ее достоинства поворотом событий, Люсинда сочла за благо снова усесться в повозку и ждать возвращения возницы или чьей-либо помощи. Не брести же в самом деле пешком невесть куда? Так можно и пневмонию заработать.
Очутившись внутри повозки, она раздраженно отряхнула зонтик и высказала несколько ругательств в адрес кучера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43