Слишком мало знакомый с существующими в Вашей высшей школе установлениями, я не знаю, в какой мере Вы можете осуществить это желание, я лишь представляю его на Ваше благосклонное рассмотрение. Из нескольких работ, посланных мною господину доктору Кеферштейну, Вы можете заключить о моих стремлениях, о том, в какой мере они отличны от других и об их честности… Я прежде всего преданно уважаю прошедшее, старину, но не в меньшей степени стремлюсь способствовать развитию талантов нашего времени, независимо от того, исходят ли они из старого (как частично Мендельсон) или создали нечто действительно оригинальное и новое, как Шопен. Как композитор я иду, быть может, путем, отличным от всех других. Трудно говорить об этих наиболее сокровенных проблемах моей души.
Будьте добры дружески отнестись к тому, что я Вам предлагаю, и поверить в мое будущее, залогом чему является мой уже довольно зрелый возраст, в котором всегда более явственно видно, что было ростком, а что лишь надеждой на него.
Вверяя себя Вашему милостивому благожелательству, остаюсь
преданный Вашему Высокоблагородию
Роберт Шуман».
Шуман получил просимый диплом. 24 февраля 1840 годапрофессор доктор Ханд и декан Йенского университета Рейнгольд скрепили своей подписью и официальной печатью документ, сообщающий что
«Роберту Шуману из Цвиккау, члену многочисленных музыкальных обществ, заслужившему широкую известность в области музыки как высокоодаренный художник и знающий критик, как благодаря своим тонким музыкальным произведениям, так и выработкой превосходных правил о сущности красоты и грации, в знак награды и уважения к его гению и учености, а также в подтверждение доказанных им способностей, этим официальным документом, снабженным печатью философского факультета, предоставляются честь, степень, права и привилегии доктора философии…»
Шуман предчувствовал, что и это не окажет никакого впечатления на Вика, поэтому молодые люди решились на крайнюю меру и передали свою судьбу в руки правосудия. В июне 1839 года они подали следующее заявление:
«В Королевский высший апелляционный суд города Лейпциг.
Прошение Роберта Шумана и Клары Вик о получении разрешения на вступление в брак.
Мы, нижеподписавшиеся, в течение уже нескольких лет питаем совместное и сердечное желание соединиться друг с другом в браке. Но осуществлению этого решения уже давно мешает препятствие, устранение которого столь же необходимо для достижения нашей цели, сколь болезненно для нас то, что мы вынуждены пытаться устранить его таким путем. Дело в том, что мой, нижеподписавшейся Клары Вик, отец, Фридрих Вик, торговец фортепьяно в Лейпциге, невзирая на наши многочисленные обращенные к нему дружеские просьбы, упрямо отказывается дать свое согласие. Мы не знаем истинных причин его отказа, поскольку мы, насколько нам известно, никогда, никоим образом не нарушали своих обязанностей по отношению к нему. Наше имущественное положение, как это покажет при необходимости более детальное ознакомление, обеспечено и ни в коем случае не дает оснований для возникновения беспокойства о том, сможем ли мы прилично существовать. Исходя из этого, а также некоторых других причин, мы должны были прийти к предположению, что в основе его отказа лежит личное отвращение ко мне, нижеподписавшемуся Роберту Шуману. С этим ничего нельзя поделать, это личное дело Вика, но мы не намерены из-за этого отказаться от нашего твердого и признаваемого нами правильным и хорошим решения. Поэтому мы обращаемся к Королевскому высшему апелляционному суду с покорнейшей просьбой принудить указанного господина Фридриха Вика дать свое отеческое согласие на заключение нами брачного союза или, по своему усмотрению, соблаговолить вместо него дать нам свое всемилостивейшее соизволение.
Лишь убеждение в неотвратимой необходимости этого шага смогло примирить нас с подачей этой просьбы, но вместе с тем мы воодушевлены самой убедительной надеждой, что время и здесь, как в столь многих других случаях, сделает свое и постепенно затянет этот болезненный разрыв.
Роберт Шуман,
Клара Вик».
В ответ на это заявление в соответствии с законом было назначено судебное разбирательство. Кларе пришлось встретиться с отцом, поскольку она должна была вновь обратиться к нему с просьбой о согласии на брак с тем, чтоб он еще раз мог изложить свои аргументы против этого брака. Вторая встреча в декабре 1839 года явилась для Клары решающей. В ее дневнике мы находим следующую запись:
«… Этот день разлучил нас навсегда, во всяком случае, разорвал нежную связь между отцом и дочерью, но мое сердце тоже словно разорвалось!…»
Суд вынес положительное решение, и в сентябре 1840 года дал свое разрешение на брак.
Сразу же мир для влюбленных озарился радостным светом. Наконец-то они смогут соединиться! Они обвенчались 12 сентября 1840года накануне дня рождения Клары, которой исполнялся 21 год, в церкви в Шёнефельде.
В этот день Шуман начал новый дневник. На первой странице этого «Дневника брака», как он его назвал, написаны следующие строки:
«…Книжечка, которую я сегодня открываю… имеет глубоко интимное значение. Она должна стать дневником всего того, что нас затрагивает в нашей семейной и супружеской жизни. В ней должны быть записаны наши желания, наши надежды. Она должна стать книжечкой просьб, обращенных друг к другу, когда слова недостаточны. И посредником, и примирителем при недоразумениях меж нами. Короче, она должна стать нам добрым, верным другом, которому мы все доверяем, которому открыты наши сердца.
… Частью нашего дневника должна быть критика нашей художественной деятельности. Так, например, в него следует точно записывать, что ты преимущественно изучаешь, что сочиняешь, что новое ты узнаешь и что ты об этом думаешь. То же относится и ко мне. Другую главную часть его составят характерные описания, к примеру, значительных деятелей искусств, с которыми мы близко познакомились. Ни в коем случае не следует исключать анекдоты, юмористические происшествия. Это должна быть верная история всех радостей и страданий супружеской жизни, которая доставит нам радость и в пожилые годы…»
Период сомнений и жестоких испытаний закончился. В браке Шуман начал жизнь, новую во всех отношениях. Для него наступило, наконец, время длительного душевного счастья. И композитор отблагодарил судьбу за свое глубокое счастье, за все что ему подарила любовь, богатым творчеством в последующие годы.
Песни, симфонии, камерная музыка
(1840 – 1844)
1840 годбыл годом песен: за один этот год Шуман создал 138 песен. Период «бури и натиска» в его жизни внезапно кончился. Счастье заставляет его обращать все больше внимания на внутренний мир, он ощущает себя, словно в волшебном саду, и единственное чувство, которое он теперь знает, это чувство удовлетворенной любви. Осуществленные мечты находят выражение в песнях.
В одном из писем в феврале 1840 годаШуман пишет:
«Я сочиняю сейчас только вещи для пения – большие и маленькие, а также мужские квартеты, которые хотел бы подарить моему многоуважаемому другу, как раз читающему эти строки, если он дружески обещает больше не удерживать меня от сочинительства. Разрешите? Я едва ли смогу объяснить Вам, что за удовольствие писать для голоса в сопровождении инструмента и как все волнуется и бушует во мне, когда я увлечен работой. Мне открылись при этом совсем новые вещи, и я подумываю и об опере, что, конечно, возможно, только если я когда-либо полностью откажусь от редакторства».
Фортепьянные произведения прошедших лет были вдохновлены Кларой Вик, музой песен стала Клара Шуман. Песни были свадебным подарком композитора и звучащим вновь и вновь любовным признанием.
«Человек никогда не творит столь свежо, как когда берется за новый для него жанр», – говорит Шуман, и это утверждение относится в первую очередь к нему самому. Наконец-то он – и в буквальном смысле слова – встал из-за рояля. Песни он сочинял, большей частью, расхаживая взад и вперед, он считал, что песни гораздо более непосредственная и мелодическая музыка, так как в ней не принимают участия пальцы. Сочиняя, он всегда находился во власти красоты стихов. Никогда не сознавал он так ясно счастья творчества.
«Сочиняя, я плакал и смеялся от радости… я не могу иначе, я хотел бы, как соловей, забыться в пении до смерти».
В этих песнях Шуман жил лишь для своей жены, для любви и счастья. Новый жанр захватил его, и он сам не заметил, как вышел из мира только фортепьянной музыки, как в его жизни наступил поворотный момент: его творческий гений стал искать для себя новых областей.
Одновременно в душе Шумана уже прорастают зерна творений следующего года: приближается год симфоний. Уже в течение нескольких лет фортепьянная музыка не удовлетворяет его. Охотнее всего он использовал бы рояль как оркестр. Рояль был ему узок, он не давал достаточно возможностей для выражения живущих в его мозгу звучаний. Тому, что Шуман вступил в новую для него область, в область симфоний, способствовали и внешние обстоятельства. С тех пор как Мендельсон взял на себя руководство Гевандхаузом, симфонические концерты в Лейпциге устраивались все чаще. И поскольку каждый серьезный композитор должен был показать свои силы и в этом жанре, Мендельсон выступал перед публикой с исполнением и своих симфоний. Не остался исключением и Шуман. Первое его симфоническое произведение, симфония си бемоль мажор была еще связана с голосом песен: ее вдохновляло то же счастливое, влюбленное весеннее настроение, что и песенные циклы.

Из письма Шумана Венцелю:
«…На днях я закончил одну работу (по крайней мере, в основном), в ходе которой я был совершенно счастлив, но которая зато совсем меня истощила. Подумайте только – целая симфония и притом «Весенняя». Я сам едва могу поверить, что она готова…»
Из письма Шпору:
«Я написал симфонию в конце зимы 1841 года, причем, если можно так сказать, в том состоянии весеннего порыва, который охватывает человека каждый год по-новому, вплоть до глубокой старости…»
В этом же году Шуман написал симфониетту (увертюра, скерцо, финал, в ми мажоре), первую редакцию симфонии ре минор (в будущем № 4, опус 120) и Фантазию для фортепьяно с оркестром, составившую позднее первую часть будущего фортепьянного концерта ля минор.
Этот фортепьянный концерт был единственной значительной точкой соприкосновения в творчестве Шумана и Листа, единственным участком пути, который они прошли вместе. Шуман познакомился с Листом в Лейпциге, в ноябре 1839 года. При этой встрече Шуман, как и все другие, испытал на себе влияние этого великого музыканта и одновременно светского человека, отличавшегося острым умом и высокой культурой. В марте следующего года Лист давал концерт в Дрездене. Шуман поехал в Дрезден, откуда вернулся вместе с Листом в Лейпциг, где Лист дал три концерта. Шуман-критик видел в нем в первую очередь виртуоза. Он был изумлен новыми красками и приемами его техники, благодаря которой фортепьяно звучало, как виолончель, мелодией в теноровом регистре, смелыми перекрещиваниями обеих рук, исключительно быстрым, виртуозным темпом и прежде всего новым «колоритом» рояля, неизвестным до того времени великолепным оркестровым звучанием его. Приводим выдержку из написанной Шуманом статьи о 12 этюдах Листа:

«…Относительно таланта Листа-композитора мнения, как правило, расходятся столь резко, что, пожалуй, не будет несправедливым более глубоко рассмотреть те важнейшие моменты, в которые он в разное время представлял публике свои сочинения. Сделать это весьма затруднительно, поскольку в опусных номерах сочинений Листа царит настоящая путаница, на большинстве сочинений опусные номера отсутствуют, так что можно лишь догадываться о времени их публикации. Как бы то ни было, из всего видно, что мы имеем дело с необычным, живым и волнующим умом. В музыке Листа отражается его собственная жизнь. Рано оторванный от родины, брошенный в водоворот большого города, уже ребенком и подростком вызывающий восхищение, Лист часто и в своих более поздних сочинениях показывает себя более страстным, чем этого желают в его немецком отечестве, или более фривольным, пенящимся на легкий французский лад. Для длительного изучения композиции ему, по-видимому, недостает спокойствия, но, быть может, он не смог найти доросшего до него учителя. Тем более учился он как пианист-виртуоз, учился тому, как живые, музыкальные натуры перекладывают на бумагу красноречивые звуки сухой работы. И если как исполнитель он достиг изумительной высоты, композитор в нем отставал, и вследствие этого в его творчестве всегда будет иметься несоответствие, которое поразительным образом проникает во все его произведения, вплоть до самых последних. Различные явления вызывали в молодом художнике побуждения разного рода. Он не только стремился перенести в музыку идею романтизма французской литературы, среди корифеев которой он жил. Внезапное появление Паганини побудило его попытаться в игре на своем инструменте усовершенствоваться еще дальше и достигнуть самого высшего предела. Так, мы видим его, например в „Apparition“ (Привидение), печальным и погруженным в самые мрачные фантазии и до разочарования равнодушным, в то время, как, с другой стороны, он вновь применяет самые живые виртуозные трюки, насмешливо и чуть ли не до безумия отважно. Шопен своим примером, очевидно, несколько образумил его. У Шопена все же есть формы. Сквозь причудливые образы его музыки всегда тянется розовая нить мелодии. Но для исключительного виртуоза было, вероятно, уже слишком поздно восполнить то, что он упустил как композитор. Быть может, сам чувствуя эту свою слабость, он начал искать прибежище у других композиторов, украшая их творения своим исполнением, у Бетховена и Шуберта, произведения которых он сумел столь пламенно переложить для своего инструмента. Или в своем стремлении преподнести собственные сочинения он вытаскивал на свет свои более ранние произведения, чтоб заново разукрасить их и окружить помпой вновь приобретенной виртуозности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19