Движение атомов, знаете
ли, циклично. Устойчивые соединения состоят из компонентов, находящихся по
отношению один к другому в правильном, периодическом движении. В сущности,
именно крошечные, обратимые во времени атомные циклы сообщают материи
постоянство, достаточное для того, чтобы была возможной эволюция. Маленькие
вневременности, сложившись вместе, образуют время. А в большом масштабе -
Космос; ну, как вы знаете, мы считаем, что вся вселенная представляет собой
циклический процесс, чередование расширений и сжатий, без каких-либо "до"
или "после". Только внутри каждого из гигантских циклов, в которых мы
живем, только там есть линейное время, эволюция, перемены. Так что у
времени есть два аспекта. Один - стрела, текущая река; без него нет
измерений, нет прогресса, нет направления, нет творения. И второй -
кольцо, или цикл; без него - хаос, бессмысленная последовательность
мгновений, мир без часов, без времен года, без обещаний.

- Невозможно утверждать два противоречащих друг другу положения
относительно одной и той же вещи,- сказал Деарри со спокойствием высшего
знания.- Иными словами, один из этих "аспектов" реален, а второй - просто
иллюзия.

- Так говорили многие физики,- согласился Шевек.

- Но вы-то что говорите? - спросил тот, который хотел знать.

- Ну... я думаю, что это - легкий выход из затруднения... Можно ли
отмахнуться как от иллюзий, либо от того, чтобы быть, либо от того, чтобы
стать? Стать без того, чтобы быть,- бессмысленно. Быть без того, чтобы
стать,- очень нудно... Если ум способен воспринять время в обоих аспектах,
то истинная хронософия должна будет дать область, в которой станет возможно
понять взаимосвязь этих двух аспектов или процессов времени.

- Но что толку в таком "понимании",- возразил Деарри,- если оно не
дает результатов, применимых на практике, в технологии? Это просто игра
словами, не так ли?

- Вы задаете вопросы, как настоящий спекулянт,- сказал Шевек, и ни
один из присутствующих не понял, что он оскорбил Деарри, назвал его самым
презрительным словом, какое знал; Деарри даже слегка кивнул, с
удовлетворением принимая комплимент. Однако, Вэйя уловила натянутость и
торопливо вмешалась:

- Знаете, я ведь не понимаю ни слова из того, что вы говорите, но мне
кажется, что про книгу я все-таки поняла - что на самом деле все
существует сейчас... но тогда мы могли бы предсказывать будущее? Раз оно
уже есть?

- Нет, нет,- вовсе не застенчиво сказал застенчивый мужчина.- Оно
есть не в том смысле, как диван или дом... время, знаете ли,- не
пространство, по нему нельзя ходить!

Вэйя весело кивнула, точно обрадовалась тому, что ее поставили на
место. Застенчивый, словно осмелев от того, что изгнал женщину из сфер
высокой мысли, повернулся к Деарри и сказал:

- Мне кажется, что область применения темпоральной физики - этика.
Вы бы согласились с этим, д-р Шевек?

- Этика? Не знаю. Я, видите ли, в основном занимаюсь математикой.
Нельзя составить уравнение этического поведения.

- Почему нельзя? - спросил Деарри.

Шевек не обратил внимания и продолжал:

- Но хронософия действительно затрагивает этику, это верно. Потому
что с нашим чувством времени связана наша способность отличать причину от
следствия, средства от цели. Опять-таки, младенец, животное - они не видят
разницы между тем, что они делают сейчас, и тем, что произойдет вследствие
этого. Они не могут сделать лебедку или дать обещание. А мы можем. Видя
разницу между "сейчас" и "не сейчас", мы способны уловить связь между ними.
И тут на сцену выступает мораль. Ответственность. Говорить, что плохие
средства приведут к хорошей цели - все равно, что сказать, что если я
потяну за веревку на этом блоке, то она поднимет груз на другом. Нарушать
обещания значит отрицать реальность прошл ого; поэтому это не означает
отрицать надежду на реальное будущее. Если время и разум - функции друг
друга, если мы - создания времени, то нам следует знать это и попытаться
использовать это наилучшим образом. Действовать, сознавая свою
ответственность.

- Но послушайте,- сказал Деарри, несказанно довольный собственной
проницательностью,- вы же сами сейчас сказали, что в вашей системе
Одновременности нет ни прошлого, ни будущего, а есть только нечто вроде
вечного настоящего. Так как же вы можете нести ответственность за книгу,
которая уже написана? Все, что вы можете делать - это читать ее. Не
остается никакого выбора, никакой свободы действий.

- Это дилемма детерминизма. Вы совершенно правы, в симультаническом
мышлении она подразумевается. Но в секвенциальном мышлении тоже есть своя
дилемма. Ее можно проиллюстрировать таким детским примером: вы бросаете
камень в дерево, и если вы - симультанист, то камень уже попал в дерево. А
если вы - секвенциалист, то он никогда не долетит до него. Что же вы
выбираете? Может быть, вы предпочитаете бросать камни, не задумываясь об
этом, тогда выбирать не надо. А я предпочитаю усложнять и выбираю и то, и
другое.

- А как... как вы их примиряете? - очень серьезно спросил
застенчивый.

От отчаяния Шевек чуть не расхохотался.

- Не знаю. Я уже очень давно занимаюсь этой проблемой! В конце
концов, камень все же попадает в дерево. Ни чистая последовательность, ни
чистое единство не объясняет этого. Нам нужна не чистота проблемы, а
комплексность, взаимосвязь причины и следствия, средства и цели. Наша
модель космоса должна быть столь же неисчерпаемой, как и сам космос.
Комплекс, включающий не только долговечность, но но и творение, не только
бытие, но и становление, не только геометрию, но и этику. Мы добиваемся не
ответа, мы лишь хотим знать, как поставить вопрос...

- Все это прекрасно, но промышленности нужны ответы,- сказал Деарри.

Шевек медленно обернулся, взглянул на него сверху вниз и вообще ничего
не сказал.

Наступило тяжелое молчание, в которое ворвалась Вэйя, грациозная и
непоследовательная, вновь заговорив о предсказание будущего. Эта тема
привлекла и других, и все начали делиться впечатлениями от визитов к
гадалкам и ясновидящим.

Шевек решил больше ничего не говорить, о чем бы его не спрашивали. Ему
еще сильнее хотелось пить; он протянул официанту свой бокал и выпил
приятную шипучую жидкость. Он обвел взглядом комнату, других гостей, силясь
рассеять этим гнев и чувство неловкости. Но они тоже вели себя очень
эмоционально для иотийцев - кричали, громко смеялись, перебивая друг
друга. Одна парочка в углу обнималась и целовалась. Шевек отвернулся - ему
стало противно. Неужели они эгоизируют даже в сексе? Он считал, что ласкать
друг друга и совокупляться на глазах у людей, не разбившихся на такие же
пары,- так же непристойно, как есть на глазах у голодных. Он снова
прислушался к тому, что говорили стоявшие рядом с ним. Теперь все они
спорили о войне, о том, что предпримет Ту, и что предпримет А-Ио, и что
предпримет СПП.

- Почему вы рассуждаете так абстрактно? - спросил он вдруг, сам
удивляясь, что заговорил, хотя перед этим решил молчать.- Ведь это не
названия стран, это люди убивают друг друга. Почему солдаты идут на войну?
Почему человек идет и убивает людей, которых он даже не знает?

- Но ведь для того и существуют солдаты,- сказала маленькая женщина
с очень белой кожей и с опалом в пупке. Несколько мужчин принялись
объяснять Шевеку принцип национального суверенитета. Вэйя перебила:

- Дайте же ему сказать. Как бы вы расхлебали эту кашу, Шевек?

- Выход простой.

- Какой же?

- Анаррес!

- Но то, что вы все делаете там, на Луне, не решает наших здешних
проблем.

- У людей всюду одна и та же проблема. Выживание. Вид, группа,
индивид.

- Самозащита нации...- выкрикнул кто-то.

Они спорили с ним, он - с ними. Он знал, что он хочет сказать, и
знал, что это должно всех убедить, потому что это ясно и верно, но
почему-то никак не мог высказать это, как следует. Все кричали. Маленькая
белокожая женщина похлопала по широкому подлокотнику кресла в котором
сидела, и он сел на подлокотник. Ею выбритая, шелковистая головка
выглядывала из-под его руки. Глядя на него снизу вверх, она сказала:

- Привет, Лунный Человек!

Вэйя сначала пошла к другой группе, но теперь она опять стояла возле
него. Лицо ее раскраснелось, глаза казались большими и влажными. Ему
показалось, что на другом конце комнаты мелькнул Паэ, но народу было
столько, что лица сливались. Все происходило как-то отрывочно, с провалами
между отрывками, как будто ему позволили из-за кулис, наблюдать в действии
Цикличный Космос из гипотезы старой Гвараб.

- Необходимо поддерживать принцип законной власти, иначе мы просто
выродимся в анархию! - громогласно заявил какой-то толстый нахмуренный
мужчина. Шевек сказал:

- Да, да, выродитесь! У нас уже сто пятьдесят лет анархия.

Из-под подола расшитой сотнями мелких жемчужинок юбки маленькой
белокурой женщины выглядывали пальцы ее ног в серебряных сандалиях. Вэйя
сказала:

- Но расскажите же нам об Анарресе - какой он взаправду? Там
действительно так чудесно?

Он сидел на подлокотнике кресла, а Вэйя устроилась на пуфике у его
колен, поджав ноги, прямая и гибкая; ее мягкие груди не сводили с него
своих слепых глаз; на ее раскрасневшимся лице играла самодовольная улыбка.

Что-то темное шевельнулось в сознании Шевека и заволокло темнотой все.
У него пересохло во рту. Он допил до дна свой бокал, который только что
наполнил официант.

- Не знаю,- сказал он. Язык плохо слушался его.- Нет. Там не
чудесно. Это некрасивая планета. Не то, что эта. Анаррес - это сплошная
пыль и иссохшие холмы. Все худосочное, все иссохшее. И люди некрасивые. У
них большие руки и ноги, как у меня и у вон того официанта. Но у них нет
больших животов. Они очень сильно пачкаются и моются в банях все вместе,
здесь так никто не делает. Города очень маленькие, скучные и убогие.
Дворцов нет. Жизнь скучная, труд тяжелый. Не всегда человек может иметь то,
что хочет, и даже то, в чем нуждается, потому что на всех не хватает. У
вас, у уррасти, всего хватает. Хватает воздуха, хватает дождя, травы,
океанов, еды, музыки, зданий, заводов, машин, книг, одежды, истории. Вы
богаты, вы владеете. Мы бедны, у нас ничего нет. Вы имеете - мы не имеем.
Здесь все красиво, все, кроме лиц. На Анарресе все некрасиво, только лица
красивы. Лица других, мужчин и женщин. У нас нет ничего, кроме этого,
ничего, кроме друг друга. Здесь вы видите драгоценные камни, там - глаза.
А в глазах - великолепие, великолепие человеческого духа. Потому что наши
мужчины и женщины свободны, они ничем не владеют, и поэтому они свободны. А
вы владеете, и поэтому владеют вами. Вы все - в тюрьме. Каждый - один,
сам по себе, с кучей того, чем владеет. Вы живете в тюрьме и умираете в
тюрьме. Это - все, что я могу разглядеть в ваших глазах - стена, стена!

Они все смотрели на него.

Он услышал, как в тишине еще звенит отзвук его громкого голоса,
почувствовал, что у него горят уши. Темнота, пустота снова шевельнулись в
сознании.

- У меня кружится голова,- сказал он и встал.

Вэйя оказалась рядом с ним.

- Идите сюда,- сказала она, подхватив его под руку, посмеиваясь и
чуть задыхаясь. Она ловко пробилась между людьми, он шел за ней. Теперь он
чувствовал, что он бледен, головокружение не проходило; он надеялся, что
она ведет его в умывальную или к окну, где он сможет подышать свежим
воздухом. Но они пришли в большую комнату, слабо освещенную отраженным
светом. У стены стояла высокая, большая, белая кровать; половину другой
стены занимало зеркало. Душно, сладко благоухали портьеры, простыни, духи
Вэйи.

- Вы невозможны,- сказала Вэйя с тем же задыхающимся смехом,
становясь прямо перед ним и в полумраке снизу вверх заглядывая ему в
лицо.- Право, это слишком... вы невозможны... вы великолепны! - Она
положила руки ему на плечи.

- Ох, какие у них сделались физиономии! За это я должна вас
поцеловать! - И она привстала на цыпочки, подставив ему губы, и белую шею,
и голые груди.

Он схватил ее и начал целовать - сначала в губы, отгибая ей голову
назад, потом шею и грудь. Она сперва обмякла в его руках, потом стала
слегка вырываться, смеясь и слабо отталкивая его, и быстро заговорила:

- О, нет, нет, будьте же умницей,- говорила она.- Ну, перестаньте,
нам надо вернуться к гостям. Нет, Шевек, да успокойтесь же, нельзя,
понимаете нельзя!

Он не обращал внимания. Он потянул ее к кровати, и она подошла, хотя и
не замолчала. Возясь одной рукой с сложной уррасской одеждой, он сумел
расстегнуть штаны; оставалась еще одежда Вэйи, низкий, но тугой пояс юбки,
с которым он не мог справиться.

- Ну перестаньте же,- сказала она.- Нет, Шевек, послушайте, нельзя,
сейчас нельзя. Я же не приняла противозачаточную таблетку, что я буду
делать, если влипну, мой муж вернется через две недели! Нет, пустите!

Но он не мог ее отпустить; он прижимался лицом к ее мягкому, потному,
надушенному телу.

- Послушайте, не мните платье, люди же увидят, ради бога.
Подождите... вы только подождите, мы что-нибудь устроим, можно будет найти
место, где мы сможем встречаться, я же должна беречь свою репутацию, я не
могу доверять своей горничной, да подождите же, не сейчас... Не сейчас! Не
сейчас!

Испугавшись, наконец, его слепой настойчивости, его силы, она изо всех
сил отталкивала его, упершись ладонями ему в грудь. Он сделал шаг назад,
растерявшись от ее испуганной визгливой интонации, от ее сопротивления, но
не мог остановиться; то, что она вырывалась, возбуждало его еще сильнее. Он
судорожно прижал ее к себе, и его семя фонтаном брызнуло на белый шелк ее
платья.

- Пустите меня! Пустите меня! - повторяла она тем же визгливым
шепотом. Он отпустил ее и стоял, как во сне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39