Вдруг его привлек рисунок на полях. Женщина верхом, в дамском седле, лошадь перескакивает через каменную стену. Рисунок был сделан отлично — без единого лишнего штриха. Сам Август Джон мог бы гордиться его автором. Через несколько страниц рисунки появились вновь. Пожилой мужчина во фраке развалился в мягком кресле с рюмкой в одной руке и сигарой в другой. Вместо лица у него была бесовская рожа, на пол свисал хвост, как у черта. Внизу стояли написанные выцветшими чернилами инициалы "Л. Б. " «Что ж, — подумал Ричард, — с такой карикатурой соглашусь и я». На обороте были изображены три птички на ветке и кошка, что, затаившись, следила за ними. Затем — высокая женщина с диадемой на голове, веером в одной руке и поводком в другой. На поводке сидел карлик в одежде для гольфа и герцогской короне. Подпись гласила: «Элла Д. выгуливает его светлость». Иные буквы забегали на изображение — очевидно, леди Джин сначала рисовала, а писала потом. На одной из картинок была паровая яхта с надписью «Морской лев» на борту, окруженная шлюпками. Когда Ричард вновь начал листать дневник, выпали два листа бумаги. Он подобрал их. На первом значилось:
«О содержимом этого пакета известно отцу Ансольдо из Собора Богоматери в Мончике, в присутствии которого он и был запечатан, а также сеньорите Мелине Монтес, моей личной служанке, которую я обязываю передать его в полное и безраздельное владение моей дочери Саре Брантон».
Ниже их подписей были такие строки:
«Сара, доченька моя, если это письмо попадет тебе в руки, поставь за меня свечу и помолись за спасение моей души и искупление многочисленных грехов».
На другом листке было выведено:
"Это, Сара, мой личный дневник. Я вела его от случая к случаю на протяжении многих лет. Распоряжайся им, как сочтешь нужным. Дж. Б. ".
Когда Ричард засовывал листки обратно в книжку, ему стало не по себе. Хотя Сара позволила читать дневник, он вдруг осознал — разрешить это вправе лишь сама леди Джин. Впрочем, она так и сделала, завещав распоряжаться дневником Саре. Однако что-то по-прежнему смущало честного по характеру Ричарда. Какой смысл читать дневник? Есть Сара, Ричард любит ее и вскоре начнет с ней новую жизнь, так стоит ли ворошить прошлое? Выхваченные с аккуратно исписанных страниц разрозненные строки свидетельствовали: леди Джин поверяла бумаге все свои мысли без утайки — настолько, что Ричард листал страницы, невольно стараясь ничего не читать, лишь рассматривал картинки, сделанные четкими, скупыми штрихами. Право на личную жизнь имеют даже умершие. Однако если леди Джин придерживалась того же мнения, зачем она оставила дневник Саре? Хотела что-то передать, сообщить ей? «Теперь Сара на моем попечении, — рассуждал Ричард, — и мне кажется, она знает — или догадывается — о многом в характере матери. Так стоит ли подтверждать ее худшие опасения?»
Он взглянул на открывшийся разворот. Леди Джин, как уже не раз бывало, отказалась от английского. Она часто писала в дневнике на французском или итальянском. Сейчас выбрала французский.
«Чтобы обезопасить себя, Беллмастер был готов на все. Дело кончилось тем, что он заманил меня в ловушку и сделал сообщницей убийства».
Прочитав эти строки, Ричард глазам своим не поверил. Как можно столь опрометчиво заявлять такое, а дальше в подробностях обрисовывать убийство человека по имени Полидор? Эта женщина, видимо, рехнулась. И вдруг Ричарда осенило: леди Джин потому вела дневник столь откровенно, что он при ее жизни находился в укромном, надежном месте. Мало того, никто не станет писать подобное без всяких оснований, и они легко угадывались. Леди Джин сжигала жажда отомстить лорду Беллмастеру, даже если ей будет суждено умереть раньше него. А впрочем, один Бог знает, хотела ли она сделать орудием мести именно дочь. Вряд ли мать была столь расчетлива. Нет, скорее она полагалась на судьбу. На счастливый случай для нее и злой рок для Беллмастера — вдруг окажется, что Сара унаследовала хоть каплю того, чем мать обладала в избытке, и что из солидарности заставит ее ополчиться против Беллмастера.
Ричард со злостью захлопнул дневник и встал. Нельзя, чтобы записки матери попались Саре на глаза. Ради этого он готов даже лгать. Придется уничтожить дневник… и будь что будет. Он пошел к себе и запер книжку в чемодан. Пусть полежит там, пока он не решит, что с ней делать. Ну и подлец этот Беллмастер! Обманывает мать — да и дочь — сначала с поясом Венеры, а теперь, придя из прошлого матери, может испортить Саре всю жизнь. Выходя из спальни, Ричард бормотал проклятия в его адрес.
Куинт вошел к Кэслейку с досье под мышкой, поздоровался, ненадолго задержался у окна, а потом устроился в потертом кожаном кресле, положил ноги на диван у окна. Его резко очерченный на фоне бледного майского неба профиль казался суровым.
— Думаю, пришло время сообщить, — бесстрастно начал Куинт, — если лорд Беллмастер получит место посла в Вашингтоне, вы поедете с ним как его личный секретарь.
— Благодарю вас, сэр.
— За что? — Куинт посуровел еще больше — так бывало всегда, когда он злился.
— За приятную весть, сэр. Я еще не был в Америке и…
— И с нашей стороны, — бесцеремонно прервал его Куинт, — мы, уверяю вас, сделаем все, чтобы вы туда не попали. С Беллмастером, разумеется. Конечно, мы бы предпочли и его туда не пускать, но это, видимо, выше наших сил. Когда всплыло дело с леди Джин, я понадеялся было, что Бог даст нам в руки козыри против него. Но увы.
— Да, сэр.
— Что означает это «да, сэр»?
Уязвленный, Кэслейк позволил себе выразить негодование: «Я имею в виду, сэр, вот что: хотя доказательств у меня нет, я уверен — Беллмастер до сих пор служит не нам одним. И невозможность доказать это лишь укрепляет мою веру. Я прочел досье на Полидора. Беллмастер явно его убил. Полидор был человеком Клетки — верным, готов поручиться, только ей. И накопил достаточно сведений, чтобы погубить Беллмастера».
— Что ж… — Куинт немного успокоился. — Догадаться об этом нетрудно. Они с леди Джин убрали его. А теперь, умница из Девоншира, объясните, зачем.
— У меня есть лишь предположения, правдоподобные домыслы.
— Так выскажите их. Если не хватает фактов, строят гипотезы. И в этом нет ничего зазорного. Опишите мне жизнь Беллмастера — так, как вы ее понимаете.
— Извольте. Наиболее деятельно он сотрудничал с нами во время и тотчас после войны. Был необычайно знающим, полезным человеком. Но что-то — возможно, деньги, а скорее, тщеславие… жажда власти, гордыня или даже презрение к нам…
— Это уж точно.
— … заставило его вести двойную или даже тройную игру. Начинал он, возможно, ради денег, а потом стал заниматься шпионажем из чистого развлечения, дабы потешить самолюбие.
— Верно подмечено. Он продолжал шпионить потому, что обман у него в крови. Занимается этим до сих пор, не отступится и в Вашингтоне. Потому мы и не хотим видеть его там, но не пойдешь же к премьер-министру с пустыми руками — Беллмастер давно купил его многочисленными подачками и умиротворит любой сказкой. Факты — вот чего требует мелкотравчатый ум премьера, чтобы начать действовать. Итак, продолжайте. Он убил Полидора, а зачем?
— У того было против Беллмастера нечто неопровержимое. Но Полидор не подозревал, что аристократ знает об этом, а его светлость даром не потерял ни минуты. Стукнул Полидора по голове…
— Тростью, как в старинных детективах, а? — Куинт наконец улыбнулся.
— А потом перевернул шедший к берегу катер. Это было нетрудно. Я посмотрел метеосводку того дня. Семибалльный юго-западный ветер, сильное волнение.
— Неужели и до нее добрались? Молодчина. — Куинт явно воодушевился. — А как же незабвенная леди Джин?
— К тому времени она стала игрушкой в руках Беллмастера. Они знали друг о друге столько, что понимали: если их пути разойдутся, они погибнут оба. И он, и она обожали жизнь. Когда Беллмастер прикончил Полидора, ей оставалось одно — тоже положить голову на плаху. Уж слишком долго она плясала под его дудку. И вот, подтверждая байку о смерти Полидора от несчастного случая, она запутывалась в сетях Беллмастера еще сильнее. Беда в том, что сейчас, когда леди Джин нет в живых, ему захотелось стать всеми уважаемым столпом общества. Искренне захотелось начать честную жизнь. Потому он и засуетился, решил заполучить дневник или… чего он от вас добивался?
— Дело не в этом. Ему уже не остановиться. Это неизлечимо, как пьянство. Так что если он попадет в Вашингтон, подчиняйтесь ему беспрекословно, а тем временем изо всех сил старайтесь уличить его. Что бы он ни попросил, не отказывайте. Все ваши грехи мы возьмем на себя. — Куинт громко вздохнул. — Эх, если бы нам удалось не пустить его в Штаты…
— Но ведь есть очень простой выход, сэр.
— К людям, вроде Беллмастера, которые много грешили, в Клетке счет особый. Скорая смерть — это для них не кара. Пусть-ка лучше помучаются… долго, на виду у всех… пусть их втопчут в самую грязь. Словом, знайте — вы служите богам ревнивым. Беллмастеру удалось — случай в нашем ведомстве редчайший — облапошить нас, а не наоборот. И мы жаждем развенчать его публично, чтобы отомстить за оскорбленную честь. Вы удивлены?
— Нет, сэр.
— Хорошо. А теперь новость, касающаяся лично вас. С Министерством обороны я все согласовал. Отныне за Беллмастером станете присматривать вы. Я предоставляю вам полную свободу действий. Как когда-то Полидору. Перехитрите Беллмастера. Но не забывайте, чем закончил Полидор. Если Беллмастер захочет воспользоваться вами еще до отъезда в Вашингтон, соглашайтесь. Если он попадет-таки туда, продолжайте ему подыгрывать. Отныне досье на Беллмастера и другие, с ним связанные, открыты для вас. Одно из таких я принес с собой.
— Он протянул Кэслейку папку. — Вам полезно прочесть его в назидание: здесь скупо, но красноречиво описаны методы Беллмастера. И поспешу добавить — то, о чем вы прочитаете, было сделано… для нашей пользы.
— Благодарю вас, сэр. — Кэслейк взял папку. На обложке значилось: «Его высокопреподобие Алберт Реджиналд Долмат, магистр искусств». Он положил досье на стол и спросил: «Заведено ли досье на леди Джин?»
— Да.
— Нельзя ли узнать, как она познакомилась с лордом Беллмастером?
— Можно. Она была из древнего, но обнищавшего ирландского рода. Отец владел огромной усадьбой в Голвее, жил — как бы покрасочнее выразиться — на хлебе и воде и проповедовал одного Бога — игру на скачках. У матери было немного денег, к которым он подобраться не мог, и ей удалось дать дочери хорошее образование. Чтобы заработать на жизнь, леди Джин устроилась секретаршей в министерство иностранных дел. Тут ее приметил Беллмастер, продвинул по службе и сделал своей любовницей. Вскоре оказалось, что именно такая соратница ему и нужна, он научил ее всему, на его взгляд, необходимому. Но приручить ее Беллмастеру так и не удалось. Мне даже сдается, временами он жалел, что выбрал именно ее. — Куинт замолк, тихо вздохнул и продолжил: — Она, если хотела, могла предстать поистине очаровательной. И еще была отменной соблазнительницей — готов поспорить, мало кому из мужчин удалось бы противостоять ее чарам. Впрочем, обо всем этом вы узнаете из досье. — Он встал, глянул в окно, хмыкнул, словно увидел там нечто неприятное, и подошел к двери. Открыл ее, обернулся и заметил почти сокрушенно: — Как далеко вы шагнули от простого сыщика, мой мальчик… очень, очень далеко.
Когда он ушел, Кэслейк позволил себе улыбнуться. В последних словах Куинта нечаянно проскользнула тоска по прошлому, хотя он просто хотел подчеркнуть, что человек Клетки должен оставаться таким во что бы то ни стало. Нет у него ни выбора, ни пути назад.
Кэслейк принялся за досье на Долмата. Оно оказалось сравнительно коротким. Его высокопреподобие Алберт Реджиналд Долмат был в пятидесятых годах священником одной из провинциальных епархий. Лет сорока, женатый на дочери епископа, он слыл церковнослужителем нового поколения — за словом в карман не лез, известности не страшился, участвовал в маршах протеста против атомного оружия, выступал за упрочение культурных и духовных связей с Россией. До рая на земле, по его мнению, было рукой подать — стоило лишь духовно возродить народы и выстроить их под знаменем мира во всем мире. Он не чурался высказать свои взгляды с любой трибуны или изложить их в газете. Да еще как назло был хорош собой, отличный оратор, прекрасный собеседник. Словом, пешка, способная быстро стать ферзем. В досье не указывалось, когда ему решили объявить войну, но Кэслейк понимал: досье не завели бы вообще, не прикажи кто-то из Уайтхолла тактично переправить Долмата в рай поменьше того, который он сулил мировому пролетариату. Дело поручили лорду Беллмастеру, и тот решил пойти напролом, без обиняков. Долмата — он, как истинный демократ, посещал и бараки, и замки — пригласили в усадьбу Беллмастера. Там он повстречался с леди Джин, и она не преминула посочувствовать его взглядам, не забыв, однако, восхититься Долматом и как мужчиной. Несколько приложенных к досье писем к нему показывали, что их дружба постепенно перешла во взаимное обожание. Долмат осуждал лесть, но когда сам оказался ее мишенью, быстро убедил себя, что такая добродетельная и очаровательная женщина, как леди Джин, кривить душой не способна. Наконец его пригласили провести несколько дней на «Морском льве», и вот однажды, глядя на северное сияние у Шетлендских островов, он впервые по-братски обнял леди Джин за талию. Потом леди Джин со смехом описала, как Беллмастер спешно покинул яхту ради якобы важных дел в поместье, а по сути лишь чтобы оставить Долмата вдвоем с нею. На другую ночь, опьяненный лунным светом, вином Беллмастера и чарами леди Джин, Долмат опрометчиво согласился пойти к ней в каюту выпить рюмочку на ночь и оказался в ее постели. На следующее же утро, полный угрызений совести, он покинул яхту, казня себя за прегрешение. Но приговор себе он уже подписал. Ведь грех можно замолить, а что делать с фотографиями, которые отсняла скрытая в каюте камера?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28