Как много она рассчитывала сделать для Ричарда! И вот теперь, лишенная этой радости, не должна выказать, что тяжело страдает.
Наконец она спокойно попросила: «Ричард, расскажите без утайки, о чем говорил ваш друг. Ничего не бойтесь. Худшее уже позади, и я, — ей удалось улыбнуться, — теперь выдержу все».
Он тронул ее за кончики пальцев: "Вот и умница. Я понимаю — вам хотелось отблагодарить меня. Пусть даже против моей воли. И жаль все-таки, что я привез дурные вести… невыносимо видеть вас расстроенной и… "
— Ричард, к делу.
— Да, да, вы правы. Давайте покончим с этим.
Сара внимала пересказу услышанной от Норбера истории пояса Венеры. И как ни странно, ей становилось легче от зарождавшегося… нет, не гнева… скорее, презрения к лорду Беллмастеру, так нагло обманувшему ее мать. Сара смутно помнила его по редким визитам на виллу. Повзрослев, поняла, — хотя редко терзала себя мыслями об этом, — что мать была его любовницей даже после замужества. Неужели такой богач способен любить деньги настолько, чтобы ради них обмануть мать? Не стесненная более религиозными запретами, Сара пожелала, чтобы жадность когда-нибудь погубила его. Пусть она тоже грешна и будет, видимо, обделена Божьей благодатью… но ведь она в грехе своем не навредила никому, только себе… и так хотела… так хотела отблагодарить Ричарда за то, что до сих пор жива. Слезы закололи глаза, и Сара зажмурилась, чтобы их не заметил Ричард. А когда пересилила слезы и разомкнула веки, он взял ее руку в свои, и его угловатое, совсем не красивое смуглое лицо расплылось в грустной улыбке.
— Вот так, девочка моя. Но ничего не поделаешь и, по-моему, не стоит сидеть с мрачными лицами, скорбеть о прошлом. Неподалеку есть хороший ресторанчик. Возвращаясь от Норбера, я заказал там столик. Туда-то мы и поедем, забудем о поясе Венеры и лорде Беллмастере. А обо мне не тревожьтесь. — Он встал, и Сара поднялась вместе с ним. — Все образуется.
— О, Ричард…
Сара подошла, он положил руку ей на плечо, притянул к себе: «Успокойтесь. Пойдите принарядитесь. В том ресторане прекрасно готовят омаров».
… Ресторан ей понравился, она целиком погрузилась в его атмосферу… лихорадочно пытаясь забыть о недавнем разочаровании, почти перевоплотилась в ту счастливую и довольную Сару Брантон, какой была бы, если бы дела шли хорошо. Она выпила больше, чем обычно, потом танцевала с Ричардом и, хотя за долгие годы в монастыре почти разучилась, на помощь пришло врожденное чувство ритма. А вскоре оказалось, что притворяться веселой и скрывать грусть уже не нужно — дурное забылось само собой. О завтрашнем дне и вообще о будущем Сара и Ричард не говорили. Хотелось продлить очарование вечера, плыть по его течению. До завтра было далеко, его тень еще не падала на Сару.
Возвращались они с включенным радио, а когда отправились спать, Сара, прежде чем уйти к себе, остановилась на верхней ступеньке лестницы. Ричард положил руки ей на плечи, широко, но так неуверенно улыбнулся и поцеловал в щеку.
— Вот так. Спокойной ночи. И не беспокойтесь о будущем. Я о нем не переживаю никогда. Все имеет обыкновение становиться на свои места.
— Да, конечно. — Она взяла его руку и поцеловала в костяшки пальцев. — Все будет в порядке.
Она не задернула шторы. Спальню заливал серый свет звезд, повсюду пролегли длинные тени, и вскоре Сару против воли покинули порожденные рестораном веселость, мужество и решимость, а отчаяние, которое она столь тщательно скрывала от Ричарда, вернулось к ней. «Нет, — трезво рассудила она, — ресторан — не утеха, лишь наркотик, гореутоляющее, чье действие быстро проходит». Она вдруг села на постели и, презирая себя за слабость, заплакала, закрыв руками лицо, изо всех сил стараясь сдержать слезы, перебороть по-детски мучительное разочарование. Но плакала все сильнее, наконец совсем потеряла власть над собой, и ни стыд, ни гордость уже не могли совладать с ее горем. Жалость к самой себе и бессмысленные опасения переполнили Сару, и она зарыдала в голос. Никого-то у нее нет, она одна на всем свете… и что бы ни пыталась создать себе или другим, обречено. Вот уедет Ричард и оставит ее здесь, на вилле одну-одинешеньку… лучше бы, да, лучше бы он не услышал ее крики в ту роковую ночь.
В самую тяжелую минуту она поняла, что Ричард сидит рядом, обнимает за плечи, прижимает к себе, шепчет что-то успокаивающее ей в залитую слезами щеку. Она крепче прижалась к нему, ища защиты в его твердости и силе против собственной слабости, и его ласки рождали в ней новую страсть, укрощавшую ее страшные муки…
Проснулась она уже утром. Спальней завладело солнце. С улицы слышалось чириканье воевавших на дороге воробьев. Издалека донесся колокольчик — такой привешивают козам. Сара лежала не шевелясь, впитывала тепло руки Ричарда, что обнимала ее за шею. Не глядя на него, она знала — он не спит. У нее не было ни мыслей, ни чувств, которые хотелось бы выразить словами. Разум и тело слились в блаженстве, и его не стоило оспаривать или портить разговорами. Ричард немного подвинулся, — она ощутила, как повернулась его рука, — приподнялся и, улыбаясь, взглянул ей в лицо. Она улыбнулась в ответ, и его губы нежно овладели ее губами, руки вернулись к ее телу, вновь разбудили ее желание. На сей раз он был сама нежность, ласкал и лелеял ее — и они начали праздновать прорыв к полному освобождению от прошлого, истинному взаимопониманию.
За окном шел дождь — ветра не было, тяжелые капли падали отвесно, — и распустившиеся на улице разноцветные зонтики в руках шедших обедать женщин соперничали с четко подобранными цветами на клумбах парка. Сидя у окна в тесном кабинете Кэслейка, Арнолд Гедди наблюдал за ними и тешился мыслью о предстоящем визите к даме на Кадоген-сквер.
На столе перед Кэслейком лежали привезенные от мисс Брантон документы, за которыми и зашел Гедди.
— Кстати, мне вот что пришло в голову, — заметил Кэслейк. — Я, конечно, предупредил мисс Брантон, чтобы по всем нотариальным вопросам она связывалась лично с вами. Но вдруг она позвонит в Челтнем и спросит меня? От такого недоразумения надо застраховаться. Ведь ваш секретарь может простодушно ответить ей: «Никакого мистера Кэслейка у нас нет, мэм». Ставлю себе двойку за то, что не продумал и не решил этот вопрос еще в Португалии.
«Умница, — подумал Гедди с улыбкой. — Таким когда-то был и я. Но все не предусмотришь. Это выше человеческих сил. Словом, парень — молодец». Гедди проглядел сию тонкость и сам, но признаваться не стал. «Если не знаешь, что сказать, делай реверанс», — вспомнилось из Кэрролла, и Гедди зачем-то откашлялся, важно кивнул и сказал: «Такая мысль приходила мне в голову, мистер Кэслейк. Мои телефонистки получили указание соединять всех, звонящих мистеру Кэслейку, со мной».
— Вы очень проницательны, мистер Гедди. Спасибо.
— Привычка, мой мальчик. Ведь вы, хотя и не подаете вида, — и правильно, — знаете, что когда-то я работал здесь. Сидел как раз на вашем месте. Но недолго и рад этому, в отличие от вас.
— Да, я в курсе дела, — улыбнулся Кэслейк. — Вы тоже служили под началом Куинта?
— О, нет, что вы! Это было во время войны, Куинта тогда перевели в Вашингтон. Я работал на Полидора, очаровательного грека. Очаровательного, возможно, не для мужчин, но уж точно для женщин. Признаться, он обладал и другими достоинствами.
— Ничего о нем не слышал.
— Дорогой мой Кэслейк, здесь служило немало людей, о которых сегодняшнее поколение понятия не имеет. Впрочем, бедняга Полидор давно умер. Но раз уж, как писал Кэрролл, «лукавство никогда не было в числе моих пороков», сознаюсь, я его недолюбливал. А теперь расскажите еще о Ричарде Фарли. Опишите его характер в общих чертах.
Кэслейк выложил все, что знал о Фарли и его родителях, закончил так: "Толком побеседовать с ним мне удалось лишь однажды — за совместным ужином. Он мне понравился, хотя пороху, по-видимому, не изобретет. Один из официантов в гостинице, где я останавливался, обмолвился, что служил у Фарли — когда тот держал ресторан на побережье. Фарли был хорошим начальником, но плохим предпринимателем. Слишком много давал в долг приятелям, и в итоге разорился сам. Он, наверно, из тех, кто счастлив жить одним днем. Но женщинами, по словам официанта, не интересовался совсем.
— Извращенец?
— Нет. Просто не глядел на них и все. А вы подумали, зачем ему мисс Брантон?
— Нет. — Гедди покачал головой. — Она, как вы бы сказали, только что из яйца вылупилась. Однако Сара — дочь леди Джин, и если унаследовала ее характер хотя бы наполовину, — он слегка улыбнулся, — то знает себе цену, и тревожиться за ее жизнь нечего.
— Так же, как и за благосостояние. Отец обеспечил ее хорошим содержанием. А недавно она унаследовала от матери, — Кэслейк постучал пальцем по документам, которые намеревался забрать Гедди, — очень ценный золотой пояс. Хотя и не застраховала его — решила подарить Фарли в благодарность за спасение.
— Неужели? — Гедди помедлил, вспомнив поговорку кэрролловской герцогини: «Если бы никто не совал нос в чужие дела, мир крутился бы гораздо быстрее». И позволил себе рассказать человеку из Клетки нечто тому явно не известное: — «Сомневаюсь, что пояс выручит Фарли. Это красивая вещица ценой в несколько сотен, не больше. Ведь это копия, о чем леди Джин и не догадывалась. Лорд Беллмастер подарил ей оригинал, а потом, когда ему срочно понадобились деньги, подменил его. Я знаю об этом доподлинно. — Он с наслаждением приметил, как застыли в изумлении глаза и лицо Кэслей-ка. — Будучи поверенным в его делах, я сам договаривался о тайной продаже пояса одному немцу — он уже умер и завещал пояс, по-моему, какому-то из европейских музеев».
— Вы сообщили об этом в Клетку?
— Зачем? Я тогда уже не был с ней связан. Я и сейчас вернулся сюда, — заметил он с грустной усмешкой, — лишь потому, что меня буквально к стенке приперли. Не люблю я Беллмастера, потому и решил донести вам об этом удивительном пустячке. Но уверен — верхам Клетки он известен.
Когда Гедди откланялся, Кэслейк подошел к окну. Озеро в парке налилось свинцом, рябило под напором ливня. Кэслейк был благодарен Гедди, хотя и понял теперь, почему тот не задержался в Клетке — он был слишком похож на старуху-сплетницу.
Кэслейк по-прежнему стоял у окна, когда дверь распахнулась и вошел Куинт в плаще и шляпе. «Обожаю дождь, — весело сказал он. — Воздух чище, да и моим мехам легче. Сейчас за нами приедет машина. Вы поработали отлично, посему мы едем обедать в ресторан. Как наш дорогой Гедди? По-прежнему цитирует Льюиса Кэрролла?»
— Так вот что это были за присказки!
— Не только были, но и есть. Однажды он заявил мне, что наше ведомство лучше назвать не Клеткой, а Крокодилом: «И скромно улыбаясь, он кильку в гости звал».
— Не только кильку, но и акул, сэр.
— Верно, нас не пугает ни величина, ни сезон, когда рыбачить запрещено.
Заметив в окно, что у подъезда остановилась машина, Кэслейк радостно пошел к вешалке за шляпой и пальто — эти несколько секунд позволят собраться с мыслями — и сказал: «Он признался, что когда-то работал у нас. С неким Полидором».
— Правда? Он и впрямь работал с… вернее сказать, на Полидора. Никто никогда не работал с Полидором. Люди или подчинялись ему, или руководили им.
— Куинт замолк, поглядел, как Кэслейк надевает пальто, сухо хмыкнул и продолжил: — Пожалуй, после обеда я принесу досье на него. Вам стоит прочесть. Потом доложите свои соображения, — вдруг просиял: — Полидор, знаете ли, давным-давно погиб. Несчастный случай. Настоящая трагедия. Ну, пойдемте. — Он по-отечески взял Кэслейка под руку и вывел из кабинета. Кэслейк повиновался начальнику со счастливой улыбкой. Впервые ему обещали дать прочесть досье на сотрудника Клетки, и, зная Куинта, он понимал — это не просто награда за службу, и вызвана она не мимолетным расположением начальника к подчиненному.
Фарли, в пижаме и халате, толкнул бедром полуоткрытую дверь и вошел в спальню, неся на подносе завтрак. Сара сидела в постели, накинув на плечи коротенькую ночную рубашку.
— Завтрак, сеньорита, — проговорил Ричард, улыбаясь. — И еще раз с добрым утром. — Он поставил поднос на кровать и легонько поцеловал Сару. Налил кофе в две чашки, взял одну и уселся за столиком у окна.
— Ричард, закрой дверь, — попросила Сара. — Фабрина увидит.
Он повиновался и сказал: «Ради нее не беспокойся. Она уже в курсе дела».
— Откуда ты знаешь?
— Тебе и впрямь нужно объяснить?
— Да, и, кстати, ты что, есть не собираешься?
— Нет. Кофе выпью и все. Она догадалась потому, что влюбленных выдают глаза. Да и не так она глупа, чтобы не отличить постель, в которой спали, от просто скомканной. А если хочешь, чтобы наши отношения выглядели для нее нормально, скажи ей, что мы собираемся пожениться. На свете нет такой страны, где бы влюбленные не забегали вперед.
— Ты очень прямолинеен.
— Знаю. Это от счастья. Тебе придется с этим смириться.
— Ты и впрямь хочешь свадьбы?
— Нет, если у тебя найдется мысль получше.
— Откуда?!
— Значит, решено. Или тебе хотелось услышать более напыщенное предложение руки и сердца?
— Нет, дурачок. Сойдет и такое. Ричард, я просто не верю своим ушам.
— Я всегда говорю правду. Знай, мне можно верить. И я не сторонник полумер. Если крашу бассейн, то полностью. И так во всем. Поговорим серьезно или просто насладимся завтраком и вдоволь наглядимся друг на друга?
— Мне на тебя за всю жизнь не наглядеться. Как, по-твоему, у нас будет ребенок?
— Неужели ты думаешь, что нет, — рассмеялся он, — если мы станем продолжать в том же духе?
— Ты снова прямолинеен.
— Хорошо, стану практичным. Ты, надеюсь, понимаешь, что я женюсь на тебе и из-за денег тоже? Ведь кроме двух тысяч эскудо, штанов и машины, давно пережившей лучшие дни, у меня ничего нет.
— Перебьемся. У меня есть вилла, рента от отца… да и за пояс Венеры можно кое-что выручить.
— А я стану опять баклуши бить? Нет, так дело не пойдет.
— Как же быть?
— Не знаю. Надо подумать. — Он помолчал немного, сознавая, что это не пустые слова, которыми прикрывают истинные планы на будущее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28