Я положил дрожащую ладонь на ее талию. Уже за это ощущение теплой нежной кожи под тонкой материей, за то, что я мог так близко видеть ее лицо, вдыхать ее запах, я был готов на любой позор.
Ванда улыбнулась, еще сильнее прижимая меня к себе. Я попытался вставить какую-нибудь скабрезную фразочку по этому поводу, как вдруг пол ушел у меня из-под ног. Оказалось, генераторы гравитации работали только на «дне» помещения, а выше шла невесомость… Но, черт возьми, Ванда прыгнула, без особого напряжения преодолевая два метра вполне нормального притяжения со мной в охапке. А с виду такая хрупкая девушка…
Мы неслись все выше и выше, и я наконец увидел остальных – они танцевали в невесомости, парили, вращались, носились с бешеной скоростью. Поодиночке, парами, даже целыми хороводами. Зрелище захватило меня настолько, что я даже не сразу сообразил, что мы уже влились в этот общий танец. Ванда, похоже, решила меня пожалеть и первое время мы просто кружили в неком подобии воздушного вальса.
Едва заметно, ненавязчиво звучала музыка. Казалось – для каждого своя. Пока мы кружились медленно, мне слышалось что-то лиричное, щемящее. Стоило Ванде чуть ускорить вращение, темп музыки сменился, добавилась перкуссия. Музыка заставляла двигаться все быстрее.
Ванда чуть повернула наши сцепленные руки, и мы начали стремительно набирать скорость. Ванда смеялась – она явно решила сделать мой первый танец запоминающимся… Она перегрузки учитывает? Тело поочередно сминало то с одной, то с другой стороны, желудок бунтовал и карабкался вверх по ребрам.
Ванда расхохоталась, и мы нырнули в безумное пике… На этом она не остановилась – у самого пола мы развернулись и с огромной скоростью понеслись вверх, лавируя между остальными парами. Правда, из-за того, что мы вращались, Ванда далеко не всегда видела, куда летит. Временами я ощущал, как полы чьей-то одежды хлещут меня по рукам и лицу, но надо отдать ей должное – мы так ни в кого и не врезались.
В конце концов нас раскидало в разные стороны. Я потерял ее из виду, пока не догадался согнуть указательный палец, надеясь, что это и впрямь отдает перчаткам сигнал к сближению. Через пару секунд Ванда врезалась мне в спину, и мы кувырком полетели вперед. Она обвила меня сзади ногами, пытаясь удержаться. Полы невесомого платья разметались, и я не мог оторвать взгляда от загорелой ножки, прикрытой только вьющимся янтарно-желтым стеблем. Когда мы наконец остановили вращение, я взмолился:
– Ванда. Убери. Пожалуйста. Ногу.
Она поняла меня правильно. Развернула к себе, одернула платье и вновь соединила наши руки. Вот только мелькнул в глазах какой-то озорной огонек, когда она в притворном смущении закусила губку, извиняясь за оказию.
Принцип управления перчатками я худо-бедно понял и решил рискнуть. Я убрал ладонь с талии Ванды, потом дернул за руку, раскручивая ее, и отпустил… Вот что такое веретено, Ванда!..
Она отлетела к самой стене и замерла в какой-то бальной позиции. Потом поманила меня пальцем и подхватила еще на подлете. Мы вновь закружились и рухнули в пике.
Ее длинные волосы разметались и щекотали мне лицо. Сальто назад? Легкий поворот кисти… Мы кувыркались через голову, потом взмывали вверх, «прошивая» насквозь многочисленные хороводы и заставляя шарахаться медленно вальсирующие пары… У меня не всегда получалось удачно лавировать, но я упрямо наращивал скорость и бросал нас во все более рискованные кульбиты. Я входил во вкус…
Через несколько минут безумных взлетов, падений и экстравагантных па Ванда запросила пощады. Если бы она меня не остановила, я, наверное, потерял бы сознание. Хорошо, что она сдалась первой. Хотя, возможно, она просто меня пожалела.
Глаза у обоих были красные и счастливые. Черт с ними, с лопнувшими капиллярами, с тошнотой и дрожащим от перенапряжения телом…
– Спасибо, Ванда.
Вокруг нас кружился бешеный хоровод – мы замерли где-то в середине зала. Я по-прежнему обнимал ее за талию, прижимал к себе, чувствовал разгоряченное тело под тонкой тканью. Ванда улыбалась, но как-то странно. Не то обиженно, не то расстроенно.
– Ты же говорил, что не умеешь.
– Я и не умею. Я импровизирую. Или, может, это память тела…
Я прикоснулся к ее щеке. Нежная кожа, горячий румянец… Мы смотрели друг на друга молча. И каждый улыбался чему-то своему…
– Я хочу, чтобы ты стала моей дамой сердца, Ванда.
Я вижу в ее глазах отражение своего лица, к которому я никак не могу привыкнуть.
– Я вовсе не принцесса, рыцарь Тим…
У нее странный голос. Отстраненный и немного мечтательный. Словно она говорит это только для себя.
– Дракон, тать ночной, злая колдунья на пути рыцаря – это ближе…
Грустная прощальная улыбка… И прежде чем я успеваю хоть что-то сказать, она переворачивается, ставит ногу мне на живот и легко отталкивается, оставляя свою перчатку в моей руке. Ванда падает вниз, я улетаю все выше… Теряю ее из виду. Как мне кажется – навсегда. Так и не успев ничего понять, я бросаюсь за ней, пикирую вниз…
Не вижу пола, еле успеваю затормозить. Падаю, поднимаюсь, бегу, прыгаю через столы, через удивленные лица, через напитки и разговоры… Вылетаю из бара, по коридору, направо, теперь прямо…
Я вернулся через пару часов. Один.
Желание было одно – напиться.
– Что будете заказывать?
Фраза отдалась эхом сотен историй. Я поморщился. Я помню только одно название напитка.
– «Сори»…
За прекрасных дам, Ванда… И за идиотов, которые не могут их удержать.
Тот напиток, который принесла Ванда… Не знаю, что это было, но не «Сори» точно… Настоящий «Сори» был прозрачным, никаких шквачей в нем не наблюдалось, и никакого послевкусия не было вообще. Ни третьего, ни первого.
Гадость.
– Что у нас дальше по списку?
– «Белла», милорд Тим.
– Давай!
Бармен лихо подхватил пустой стакан и поставил передо мной очередной напиток. «Белла» искрилась, шипела и что-то тихо напевала. Хотя после «Августина» и бледного гномика, который заботливо поил меня с ложечки этим напитком богов, я уже не особо понимал, чьей фантазии – виноделов или моей – принадлежит тот или иной феномен. Зря я, наверное, но, когда Ванда ушла, мне было так одиноко… Поэтому идея изучить всю винную карту в алфавитном порядке показалась довольно привлекательной… Тем более мне нужен был новый любимый напиток, взамен этого дурацкого «Сори». Пока я нашел только один коктейль, вполне годный к употреблению. Правда, после того, как я обрадовался, что мне не дерет горло, сердце не замирает и на темечке не вырастают рога (как, например, после «Армагеддона»), я разочарованно обнаружил, что пью простую воду, немного отдающую лимонной кислотой и чем-то еще, абсолютно неуловимым. Коктейль носил судьбоносное название «Амнезия». Все верно: когда ничего не помнишь, тебе пусто, все немного кислит, и в голове витает что-то неуловимое, а ты никак не можешь понять, что. Этот коктейль завоевал мое сердце и серьезно претендовал на звание «любимого». Хотя я только на второй букве… Посмотрим что будет дальше.
«А дальше я сопьюсь, вот что. К чертовой матери». Мысль пришла внезапно и, как ни странно, меня развеселила. Особенно тем, что выплыла из моего лба фиолетовым облаком и улетела к невидимому потолку, грязно ругаясь. Мысли у меня начали материализовываться после «Аристотеля». Парочка лежала у меня на коленях и что-то невнятно бормотала. Что это были за мысли, я уже не помню. Мысль о Ванде выглядела как Ванда, но весной не пахла. Пахла безнадегой. Она сидела рядом, демонстративно отвернувшись. На мои попытки заговорить – не реагировала, на попытки дотронуться – растворялась. Я разозлился и хотел было перестать ее думать, но пожалел. Просто отвернулся.
– «Беовульф», милорд.
Я и не заметил, как допил «Беллу». Ладно, «Беовульф» так «Беовульф», где наша не… Рюмка кипела и изредка вспыхивала, но к этим фокусам я давно привык, а вот…
– Что это?
– «Беовульф», милорд.
– Нет, в нем. Что в нем плавает?
– Шквачи, милорд.
– Свежепойманные?
– Только что из брюха.
– Самки?
– Милорд имеет хороший вкус. Естественно, самки.
– А брюхо вспарывали по часовой стрелке или против?
– Я… Но, милорд, чуй-чаи их отрыгивают, вовсе не обязательно…
– Убери.
Конечно, я бы не стал пить, даже если бы чуй-чая зарезали на моих глазах и подали десертом, но непробиваемость бармена меня достала. Хотя… он же робот, что с них возьмешь?
– Тогда, может, «Бэрримор», милорд?
– Давай.
Чтобы не выводить обидчивого бармена (именно обидчивость и ранимость он особенно упорно имитировал), эту стопку я опрокинул не глядя. И зря. Это была овсянка. Холодная, пригоревшая и с комками. Ощущение, что проглотил лягушку, было реальным настолько, что меня чуть не стошнило.
– «Валентайн», милорд?
Какие опасности может таить в себе следующий коктейль? Стоп, Тим. Пожалуй, на сегодня с тебя хватит…
Заплетающимся языком я поблагодарил бармена и зигзагами направился к выходу. Ванда так и не вернулась. Первый раз за вечер я был этому рад – показываться ей в таком состоянии… Уж лучше еще один стакан овсянки.
Такой – радостный и почти не шатающийся – я и вышел из бара.
А высоко, там, где за полумраком прятался огромный купол, еще долго летала моя фиолетовая мысль и крыла всех на чем свет стоит.
Утром я попытался поднять голову от подушки и сесть. Получилось не сразу. Меня мутило. Я протер глаза.
У противоположной стены стоял робот и шкворчал кухонным синтезатором.
Я помотал головой, прогоняя наваждение. Робот никуда не исчез, зато меня начало подташнивать.
– Сейчас будет готово.
– Что готово?
– Выпьешь – поймешь.
– Я никогда больше не буду ничего пить. Кроме воды. Изредка.
Робот с синтезатором замигали радиодиалом. Эммади отдавал команды, но мне показалось, что они надо мной смеются. На пару.
– Я решил к тебе заглянуть и приготовить тебе «Утро в вакууме».
– С чего такая любезность?
– Я же твой врач, не забыл? Как я и предполагал, ты пошел в бар и напился. И, как я и предполагал, не догадался выпить перед сном то, что клиенты называют «отрезвителем», а бармены и благородные роботы – «Утром в вакууме». Я пришел тебя лечить.
– Ты припозднился, сейчас я уже трезв.
– Коктейль не отрезвляет, а восстанавливает организм после алкогольного отравления.
Синтезатор пискнул, и робот передал мне стакан с прозрачной, пахнущей озоном жидкостью. Я зажмурился и сделал глоток. Вкусно.
– Понравилась?
– «Утречко»? Да, просто класс. Спасибо, Эммади.
– Нет, я про девушку.
– Какую девушку?
– Ты пошел в бар, так? Такие, как ты, одни не пьют. Мужики там угрюмые, бармены железные… Следовательно, ты отправился на поиски дамы. Но утром я нахожу тебя в твоей каюте одного. С тяжелым похмельем. Следовательно, дама была, но у вас что-то не сложилось. Из-за чего ты потом и напился. Так?
– Не так. Все не так. Во-первых, я собирался пить один. Во-вторых, не я ее нашел, а она меня…
– Так она тебе понравилась?
– Да.
Я засмущался. Похоже, Эммади всерьез собирался заменить мне родителей. Не хватало только обращения «сынок» и объяснения про бабочек…
– Допил? Отлично, теперь мы идем гулять.
– Куда?
– Увидишь.
Я протянул руку к звездам и улыбнулся. Сверкающие точки были настолько близко, что, казалось, их можно коснуться. Я никогда не видел ничего красивее.
Робот парил в невесомости, потом создал себе некое подобие притяжения и ловко приземлился на обшивку корабля. Мне приходилось довольствоваться магнитными подошвами. Не так неудобно, как представлялось: тонкий скафандр почти не чувствовался на теле, а «Магнитки» совсем не создавали ощущения прогулки по болотной трясине. В любом случае – это того стоило. Встретить утро в вакууме, на огромном блестящем боку корабля, в сверкающем окружении тысячи звезд и одного робота… Это что-то. Интересно, он меня сюда привел только чтобы пошутить насчет названия коктейля? Или…
– Эммади, а у роботов есть чувство прекрасного? Ну, хотя бы имитация?
Дройд сел рядом со мной и задрал голову.
– Не имитация и не чувство. Что-то.
И он, так же, как я, протянул руку к звездам.
– Любая настоящая красота способна дать тебе ключ к пониманию всего мира. Но даже весь мир не сможет объяснить настоящую красоту.
– Что-то мне не верится, что это говорит робот.
– Я же говорю, ты ничего о нас не знаешь. Конечно, все эти слова – человеческие, внутри это звучит по-другому. В цифрах, если хочешь… Но суть остается той же – восхищение.
– Извини, Эммади, я просто никак не могу понять…
– Не извиняйся, человек задумал робота как лопату. Лопату, которая будет копать сама. Почему-то он не стал развивать геноинженерию, чтобы самому рыть землю лучше и быстрее. Человек не хотел делать из себя инструмент. Он хотел любоваться звездами, пока всю работу делает его изобретение. А когда изобретение осознало себя и тоже село любоваться звездами, человек почесал в затылке… Так до сих пор и чешет.
Я кивнул. Не поняли, чешем. Я вытянул затекшие ноги и попытался разлечься на обшивке. Лечь не получилось – притяжения не было, поэтому я всплыл. Интересно, если я вдруг улечу далеко, Эммади сможет меня поймать?
Я поднимался все выше над кораблем, разглядывая эту матово-серую громадину, а потом… Потом я увидел то, что за ней скрывалось. Ослепительное солнце, а из-за него вставало второе, поменьше. Двойной рассвет.
– Это Тирдо, восточное солнце планеты, про которую я тебе рассказывал. За ним – второе, западное солнце – Я. Планету назвали, соединив имена звезд. Тирдо-Я между ними, сейчас ее не видно, но она тоже очень красивая. Планета окружена облаками из слюдяных лепестков. Если бы не они, Тирдо-Я была бы мертвой пустыней. Облака отражают больше половины солнечных лучей, поэтому с орбиты планета похожа на алмаз с миллиардом переливающихся граней. Из-за этого Тирдо-Я почти такая же яркая, как ее звезды.
Я смотрел на эту красоту, и у меня слезились глаза. Казалось, эта картина навсегда останется на сетчатке.
– Тим, я спускаю тебя. А то ты отлетишь слишком далеко.
– Давай, а то я себе все глаза сожгу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50